Время странствий - Валерий Александрович Дудаков

Памяти отца Александра Пантелеевича, матери Алефтины Андреевны и брата Александра Александровича. Мать и брат в силу обстоятельств никогда не выезжали за пределы СССР.

Так быстро пробегают годы,
Лишь память огонёк в золе,
Я видел страны и народы
В их вечной жизни на земле.

Купался в море близ Итаки,
В горах абхазских снег искал,
И в храмах вымерших Карнака
На солнце жажду утолял.

В Стокгольме видел звёзд канкана,
В Киото звукам птиц внимал,
Под пляжный шум Капакабаны
Я в Рио нервно засыпал.

В Буэнос-Айресе в Ля Бока,
В Марбелье танго танцевал,
И Колизея видел око,
А в Ушуайе тосковал.

Не раз смотрел в Мадриде «Прадо»,
А в Лондоне бродил в «Курто»
С высот «Фамилии Саграда»
Севильи рассмотрел плато.

В Монако не играл в казино,
На Кипре в волейбол играл,
Глазел в Нью-Йорке на витрины,
В Берлине пиво попивал.

Париж описывал стихами,
А акварелью Карадаг,
Читал в Афинах о Приаме,
Во фьордах мнился образ саг.

А в белых Новгорода храмах
Молился за Святую Русь,
К Сант Яго плыл по океану,
Венеции пленяла грусть.

На Дарданеллах плыл в проливе,
Спускался к Ронде по горам,
А в Ялте ел с деревьев сливы 
Да всех не перечислишь стран.

Встречал в Лонг Айленде восходы,
Закаты на Святой земле,
Я видел страны и народы,
Вселенский свет и свет во мгле.

Падает в Лондоне снег,
Белая россыпь кружится,
И потревоженным птицам
Мнится, кто вторгся в ночлег.

Март чуть подкрасил рассвет
В цвет бело-розовой сливы,
В кронах пушинки игриво
Зимний им пишут сонет.

Снежный белёсый покров
Мягко на землю ложится,
Им призывая прикрыться
Зелень притихших садов.

Сквозь пелену иногда
Вспыхнут нарциссы в оконце
Лёгким посланием к солнцу,
Чтоб растопить холода.

Слышатся марту слова:
Что ж он метелью пугает,
Разве того он не знает,
Что за весною права!

С ветром несётся молва:
Праздники не за горами,
И развернётся пред нами
Скоро небес синева.

Эдик, знакомы мы лет тридцать были,
Но не могу сказать всё равно,
Что как-то особенно сходились, дружили,
Да при нашем различии было б смешно
Клясться в очередной поддаче,
Что мы друг для друга чего-то значим,
А уж тем паче призывать к склонению
Затёртого смысла слова «уважение»,
Только русский человек его поймёт,
Там где чёрт ногу сломает, не разберёт,
Эту фразу «Ты меня уважаешь», что ли?
В бесконечном беспутном русском застолье,
Да и в гости мы друг к другу не ходили,
Поэтому, наверное, так и не договорили,
Что кроме: «Старик, как дела?» скажешь
Встречаясь не часто на чужих вернисажах?
А вот уже тризна, и обнажённым нервом
Чувствую, куда спрятать вопросы странные,
И пугают вспыхивающие слова экранные
«Неправда это: «error, error».
Март занавесил снегами белыми
Тарусу, что сбылось, к несчастью, то сделано,
И прошло с твоего ухода около года
В сферы небесные из пространства земного,
Если сказать высокопарным слогом,
И это свершившееся стало прологом
К тем тостам, что не стареют вновь:
«За веру, искусство, Россию, любовь»,
Под оком луны поставим «Лунную сонату»,
Пусть небо Окою окраситься в дым,
Я обращусь к тебе как брат к собрату
И может, всё-таки, договорим.

Подлетаем к Орли, самолёт нестройно
Гул меняет с высоты круженьем,
И шарахаются в сторону новостройки,
Утомляя однообразием зрение.

Старый, сколько ты вынес вокзал,
Прилетающих, отъезжающих встречи, расставанья,
Но кто же это умный нам подсказал,
Что в новом больше очарованья?

Выходят пассажирки возгласы, смех,
Каждая сразу мнит себя парижанкой,
Задницы как расколотый орех
Выставляют напоказ, словно иностранки.

А Париж ах, Париж он праздник для всех,
В нём себя первым чувствует и последний,
Нет города лучше для веселий и утех,
И, как говорится, стоит обедни.

В саду Булонском поют соловьи;
Лувр, Нотр Дам, опять же Сена,
И пишут художники картинки свои,
Живопись смакуя, как лошадь сено.

Так вот залетишь на пару дней,
Окунёшься в суету в одеянии ярком,
И хмарь повседневная вроде светлей,
И жизнь покажется бесценным подарком.

Заблудился в сиреневых тенях
Влажный ветер, свернувшись в клубок,
Затаилось пространство и время,
Жизнь земную прикрыв на замок.

Вереницы огней сиротливо
Отражаются в мелкой волне,
Вдоль бульваров, таясь боязливо,
Тень прохожих бредёт по стене.

Смотрят сонно погасшие стёкла
На застывшие в Сене мосты,
Старым золотом в патине блёкло
Чуть мерцают соборов кресты.

Гребни Лувра заброшены в просинь,
Треплют кудри седых облаков,
И воздушным движеньем доносит
Лёгкий запах зацветших садов.

Замирают беззвучно фонтаны,
Шум людской ресторанный затих,
Но легко, по-весеннему пьяно,
Где-то кружится вальса мотив.

Выкатывало солнце красный шар
Сквозь зелень кипарисовой завесы
И в дымке голубой за ближним лесом
Уж занялся невидимый пожар.

Ещё светились травы вдоль дорог
Серебряною изморозью хрупкой,
И к первому теплу тянулся чутко
Цвет белых вишен, что слегка продрог.

Наш путь струился лентой сквозь поля,
Туман редел, очистив горизонты,
Под солнечным апрельским лёгким зонтом
Так нежилась и грелась вся земля.

Блестел асфальт дороги как стекло,
Плывущих туч вбирая отраженье,
И мерное бесшумное движенье
К заманчивой Бургундии вело.

Так в утреннем сиянье выплыл Бон,
Вознёсшийся упрямым дерзновеньем,
И символ всех надежд на возрожденье,
В «Отеле Дьё» как чудо был рождён.

Алтарный образ воплотил Рогир
Настойчивым желанием Руллена,
С души оковы дьявольского плена
Снять призывал, являясь в божий мир.

Парил в сиянье окон «Страшный суд»,
Живым в пример, болящим в утешенье,
И дивное художника творенье
Жить праведно земной сзывало люд.

Сквозь вероломное стекло
Крадётся луч. На случай всякий
Отдерну штору у окна.
Вчера мы прибыли в Монако,
Но солнца нет, Оно могло
Запрятаться, но есть надежда
Что отойдёт ко дню от сна,
И выжидает побережье
Когда появится тепло.
Красуются вдоль казино
Роскошных марок всех машины,
Отполированы и чинны,
Как сторожащий их швейцар,
А дамы, редкостный товар
Свой выставляя напоказ,
Идут на ярмарку тщеславья,
Так умилительно и славно
Все прелести своих фигур
Начистили для камасутр,
Как бамперы у «Ломбардини».
Вкруг казино вчера и ныне,
Шум, поцелуи, звонкий смех
Вот, несомненно, тот успех,
Которому учиться сложно,
И бродят в шляпах осторожно
Небриты, небольшого роста,
Лихие парни «Коза ностра».
А уж у наших всюду блат,
Где раздаётся русский мат.
И, заглянув в календари,
Поймешь давно в кафе «Пари»
Настал сезон утех и празднеств,
И треплет ветер безобразник
Цветные флаги, вея с гор.
На суше тесно, но простор
Морской для яхт и кораблей,
Ревнивых жён, шальных блядей,
Чтоб мелкие свои желанья
Считать вершиной мирозданья.
Застыл в дворцов зеркальных залах
Монако образ на века,
Лишь море льстиво лижет скалы
И горы треплю облака.

В палевом свете зажмурились окна,
Близится ранний рассвет,
За ночь цветистые флаги промокли,
Солнца их высушить нет.

Яхты покорно застыли в заливе,
Видно, объездили свет,
Сонно качается в мерном приливе
Ласковый пляж Круазет.

Праздная публика сны досыпает,
Ночи смывает угар,
А с фотографий ну кто же их не знает
С улиц глядят «суперстар».

Белым нарядом украшены сливы,
В розовом цвете миндаль,
Напоминает реклама игриво
Каннский грядёт фестиваль.

Вкруг «ягуары», «вольво», «ломбардини»,
Трогают с места в карьер,
Лишь неизменен от века до ныне
Старый «Маджестик Барьер».

Смуглый шарманщик под солнечным зонтом
Слёзный выводит романс.
Стражем застыл на черте горизонта
Остров «Иль дё ле Ранс».

Прозрачного моря глазная впадина
Пялилась в сферу небес,
Шар золотой, облаками скраденный,
Мерно к зениту лез.
Неба касались кисточки сосен,
Пеной зелёной намыливая облака,
И, расчищая весеннюю просинь,
Будто искали в заливе что-то,
Брили на бреющем вертолёты
Плывущих в дымке барашков бока.
Зубья парусов ощетинив клиньями,
Выплывали гордо тонкие, длинные
Яхты, друг другу кивая мачтами,
С теми мореходами удачными дачными,
Кто годы не первые, много лет,
Швартуется к набережной Круазет.
Море застыло от края до края
И искрится бриллиантовым проблеском,
Если и пробежит волна какая,
Ласкаясь изгибом с звенящим воздухом.
Пляж расцвечен зонтами вокруг,
Ждать отели гостей устали
«Карлтон», «Маджестик барьер», «Сплендид»,
Кто их увидит, пожалуй, сбрендит,
И в окруженье отпечатков рук
Стеклами блещет дворец Фестивалей.
Остров разлёгся щукой уснувшей,
Стражем надёжным залив замыкая,
В нём монастырь погрузился в минувшее,
И только крикливая стая чаек
Древний покой его нарушает.
Но вот над бухтой вспыхнули клиньями,
Перечеркнув купол бездонный,
Тонкие аэропланов линии,
Словно сияющий крест огромный,
И колокол церкви ударил надвратный,
Видно, не даром русские строили,
Край освещая в стократ благодатный
Франции, но часть и нашей истории.

Прозрачного моря глазная впадина
Пялилась в сферу небес,
Шар золотой, облаками скраденный,
Мерно к зениту лез.
Неба касались кисточки сосен,
Пеной зелёной намыливая облака,
И, расчищая весеннюю просинь,
Будто искали в заливе что-то,
Брили на бреющем вертолёты
Плывущих в дымке барашков бока.
Зубья парусов ощетинив клиньями,
Выплывали гордо тонкие, длинные
Яхты, друг другу кивая мачтами,
С теми мореходами удачными дачными,
Кто годы не первые, много лет,
Швартуется к набережной Круазет.
Море застыло от края до края
И искрится бриллиантовым проблеском,
Если и пробежит волна какая,
Ласкаясь изгибом с звенящим воздухом.
Пляж расцвечен зонтами вокруг,
Ждать отели гостей устали
«Карлтон», «Маджестик барьер», «Сплендид»,
Кто их увидит, пожалуй, сбрендит,
И в окруженье отпечатков рук
Стеклами блещет дворец Фестивалей.
Остров разлёгся щукой уснувшей,
Стражем надёжным залив замыкая,
В нём монастырь погрузился в минувшее,
И только крикливая стая чаек
Древний покой его нарушает.
Но вот над бухтой вспыхнули клиньями,
Перечеркнув купол бездонный,
Тонкие аэропланов линии,
Словно сияющий крест огромный,
И колокол церкви ударил надвратный,
Видно, не даром русские строили,
Край освещая в стократ благодатный
Франции, но часть и нашей истории.