Из комнаты на ломанном русском ему ответили, мол, все хорошо, Леонид Иванович, не обращайте внимания.
Как не обращать внимания, когда меня силой пытаются выгнать! Я за что плачу участковому? Может, мне другую квартиру найти и другого Николая?
Леонид Иванович, сейчас разберемся, не переживайте, ответил тот голосом хоть чуть и визгливым, но непоколебимым.
Из комнаты, откуда доносился детский плач и на полную громкость орал телевизор, вышел небольшого роста, восточной наружности некий Николай, со смуглой морщинистой кожей, в черной застиранной футболке и таких же синих джинсах. Я обратил внимание на волосы. Они были, как гуталин, черные, с мелкими седыми вкраплениями. На правой щеке красовался глубокий шрам от брови до носа, будто бы Адрианов вал на границе Римской империи с непокорными землями бриттов. В руке он держал незажженную сигарету.
Так, ты кто такой и что тебе тут нужно? спросил он меня, на смеси русского и непонятного мне языка. Леонид Иванович, уважаемый человек, и я не позволю обижать моего гостя. Сегодня Кристина больше принимать не будет. Все до утра расписано. Завтра приходи. Давай, давай, не стой тут. Кристина, а ты чего расселась? Обслужишь Леонида Ивановича, как ты умеешь.
Кристина с отрешенным лицом уставилась в стену, и было заметно, как под ее помадой медленно бледнели губы.
Ты меня поняла?
Поняла, поняла, повернув свое бледное лицо, с неохотой ответила она и видимо, чтобы как-то подтвердить сказанное, завела руку за спину, расстегнула бюстгальтер и бросила его на пол. Потом скатала чулки, и отправила их туда же.
Вот и хорошо, проговорил человек восточной наружности, улыбаясь во все свои вставные золотые зубы.
На десяток секунд все замерло, и повисла тишина. Этого времени мне хватило, чтобы осознать происходящее и сделать следующие выводы о каждом: некогда очень красивая девушка, ныне падшая Кристина, Леонид Иванович, подкармливая местного участкового, содержит в квартире Степана мини-бордель, и, наконец, сам смотрящий борделя Николай из Душанбе.
А ты давай проваливай, сказал Николай, подойдя ко мне вплотную и потащив за рукав. Сигарета у него уже была во рту, правда до сих пор не зажженная.
Весь сгиб его правой руки был покрыт темными полосами от уколов.
Сейчас, сказал я и что есть мочи двинул ему по челюсти сверху вниз. Удар получился немного смазанным, но этого хватило, чтобы Николая откинуло к дверному косяку, где вдобавок он стукнулся головой о петлю. В руку сразу отдало ноющею болью.
Следом за этим меня вдруг резко затошнило и вырвало прямо на старый паркет.
Шатаются тут всякие наркоманы, позволила себе вставить Кристина. Дай ты ему, наконец, уколоться, Николаша, а то помрет парень-то.
Я вытер рот платком и сказал, обращаясь к Леониду Ивановичу:
Хоть какие-то остатки совести у вас есть?! Сыну, зачем жизнь ломаете?
Николай быстро пришел в себя, вытер кровь с разбитой губы, весь ощетинился и достал из заднего кармана джинсов нож-бабочку. На секунду мне показалось, что пришел конец. Я как-то легко это осознал и принял. На дворе ночь наползала на вечер. Двор не освещается толком. Один звонок Леонида Ивановича нужным людям, и с телом все решится быстро, как в лучших фильмах Тарантино. И тут с заплаканным, мятым лицом, поднялся с дивана Степан и, шатаясь, сказал:
Спокойствие, только спокойствие. Это мой друг, Максим. Он никому не сделает плохо, сейчас он уйдет, и вы его больше не увидите. Пойдем, Максим, на кухню.
На мое удивление Степан теперь уже сам взял меня крепко под руку и повел на кухню, где с буханкой хлеба играл маленький Паша.
В коридоре Леонид Иванович успокаивал Николая, грозившего зарезать меня или заставить языком слизать все с пола, а я сидел на табурете и без всяких эмоций наблюдал за играющим мальчиком. Хлеб прыгал из одной его руки в другую.
За своими сигаретами лезть в пальто не хотелось, поэтому я встал и взял из пачки, лежащей на холодильнике, про себя обругав желтый фильтр.
Давай выпьем, дружище, водки, проговорил Степан.
У тебя есть аспирин? спросил я с опустошенностью в голосе. Хотя откуда тут аспирин.
Как говорила моя бабушка, лучшее лекарство от всяких хворей это стакан водки.
Степан взял трясущимися руками с полки над столом две пузатеньких рюмки, дунул в них и поставил на стол. Ловким движением большого пальца открутил крышку на бутылке и наполнил рюмки. Пробка закатилась куда-то под холодильник, где, видимо, и пролежит до сноса пятиэтажки. Мы выпили, Степан похлопал меня по плечу, мол, все будет хорошо.
Я посмотрел на него и вдруг понял, что больше не чувствую жалости. Чего я вообще тут распинался? Руки ему обрабатывал. На диван укладывал. Ему все равно. Его все устраивает. Паша вот этот тоже. Сидит тут и улыбается. Даже не плачет. Мать в больнице, а папаша забавляется, с кем попало. Вырастет избалованным сынком и будет катать университетских девчонок на подаренном папой «Порше». Мальчик посмотрел на меня и подмигнул.
Сколько себя помню, Степан никогда не усложнял себе жизнь. Когда в институте он не смог сдать последний зачет на втором курсе, то не стал просить пересдачи, а просто ушел. Тогда самые закоренелые двоечники остались учиться, купив преподавателю армянского коньяка, а он ушел.
Отслужил в армии полгода, потом комиссовали по здоровью. Упал без сознания во время тренировок. В госпитале обнаружили пролапс митрального клапана 2-ой степени, но бабушка была счастлива возвращению внука домой.
На любой работе он не задерживался дольше трех-четырех месяцев. Везде ссорился с бригадиром. Жениться не хотел. «Завтра женюсь, не сегодня же», любил он повторять. Раньше на хлеб и сигареты брал с бабушкиной пенсии, теперь вот квартиру сдает. Хотя еще непонятно, кто и кому сдает.
Вдавив окурок в пепельницу и следом выпив рюмку водки, не закусывая, я решил, что хватит с меня на сегодня гуляний и пора уже возвращаться домой. Чужой я на этом празднике жизни.
Пора мне, Степан. Спасибо за гостеприимство.
Что уже уходишь? взволнованно спросил он, обмакивая горбушку хлеба в банке из-под кильки в томате.
Да, пора. Поздно уже.
Слушай, я с тобой до магазина, ага? Продышусь заодно.
Куда ты собрался? спросил я скептически. Ты еле на ногах стоишь.
Ты меня знаешь, я как огурец. Сейчас только приберу со стола. Он взял пустую сковородку и кинул ее в раковину. Звон потряс мои перепонки. Паша несколько раз моргнул сонными глазами.
Теперь пошли, сказал Степан.
Пока одевались, подошел Николай, и сказал:
Брат, ты уж извини, что так вышло. Ты приходи завтра. Кристина тебя вне очереди обслужит по первому разряду за мой счет. Хорошо, брат?
Отвали от него сорвался Степан.
Николай злобно оскалился.
Спасибо, но я пока воздержусь, ответил я, услышав стоны Кристины в зале за закрытой дверью. Женат. И хотел ему показать кольцо на пальце, но увидел, что кольца нет.
В одно место засунь себе этот палец, шакал! уходя к себе в комнату, сказал Николай. Зря я тебя не зарезал.
Что ты ему средний палец показываешь, а? как конь заржал Степан. Они же не выносят этого.
Видимо, я тоже порядочно напился, что даже не сразу заметил, как показал Николаю средний палец, а не тот, где обручальное кольцо. Оно было на месте. Пронесло. Я выдавил из себя улыбку, словно последнюю зубную пасту. Пора валить отсюда, от греха подальше. Вряд ли что-то тут можно поправить. Все зашло слишком далеко, и даже сам Степан уже наверняка не знает, когда и что пошло не так, хотя это в его стиле все пускать на самотек. Мне бы со своей жизнью разобраться. Андрей был прав.
Перед самым выходом я махнул на прощание рукой Паше, который задремал за кухонным столом, подложив под голову ладошки. Жаль его, конечно, и мать его тоже жаль.
На улице уже горели фонари, тусклый свет от которых еле-еле пробивался сквозь мерно падающие хлопья снега. Мы, не торопясь, шли по дороге.
На улице уже горели фонари, тусклый свет от которых еле-еле пробивался сквозь мерно падающие хлопья снега. Мы, не торопясь, шли по дороге.
Я хочу скопить денег и уехать из этого проклятого дома, сказал, ежась от холода, Степан. Мне все здесь опротивело: все, кто тут когда-то жил, справлял свадьбы, юбилеи, поминки. Тусклый свет в окошке за зеленой шторой у бабки Мани опротивел. Я даже не знаю, жива ли она еще? Мужичье заводское, играющее в домино, опротивело. Качели ржавые опротивели. Тут повсюду смердит, как прокисший квас. Когда-нибудь все равно снесут его, сравняют с землей. Подкоплю денег, продам квартиру и на море жить, где тепло, где нет затхлости.
Не переживай. Накопишь и уедешь. Главное, пить завязывай.
Мы подошли к магазину и решили выкурить по сигарете.
Однажды в детстве мне как-то не спалось из-за ангины, сказал я. Так вот, сижу на подоконнике и своими глазами сквозь пелену окна вижу деревянные дома, молоденький тополь и двух влюбленных под ним на лавочке. Говорят, раньше на месте нашего микрорайона была деревня. Потом ее снесли, проложив бульвар и выстроив панельные дома. Старый тополь у нас во дворе, кстати, после видения почти сразу срезали. Остался лишь пень. Вот и скажи что это?
Ты не пил в тот вечер? спросил он, все еще шатаясь.
Смеешься, что ли? Мне лет шесть было от силы.
Тогда не знаю, сделав несколько затяжек и кинув сигарету, сказал он. Пошли. Холодно.
Я тоже свою сигарету выкинул и растер ногой.
Мы, ежась от мороза, быстрей зашли внутрь, взяли корзинку и направились сразу в винно-водочный отдел.
Помню, как вместо этого супермаркета, был обычный гастроном и вон в том углу (Степан показал рукой) стоял автомат по продаже томатного сока. Ты брал чистый стакан, бабушка клала в кассу две копейки, и тебе наливали самый вкусный в мире сок.
А я помню последние автоматы с газированной водой на улице.
Сейчас они уже на свалках, наверное, ржавеют, ответил Степан, рассматривая этикетку на бутылке.
Охранник стоял рядом и как бы тоже рассматривал этикетки.
Положив в корзинку бутылку водки, кока-колу, сигареты и несколько бутылок пива, мы пошли на кассу. Охранник уже стоял около входной двери.
Девушка, а не хотите составить мне на ночь компанию? спросил Степан кассиршу заплетающимся голосом.
Она подняла на него свои недобрые уставшие глаза и буркнула:
Егор, иди сюда.
Охранник Егор сразу подошел.
Так, спокойно, сказал я. Не нужно охраны, сейчас мы расплатимся и уйдем. Он пошутил просто.
Знаю я вас, шутников, сказала она. Ходят тут всякие по ночам. Вам лучше убраться по добру.