Александр утром, сидя в департаменте, невидимо присутствовал на одном из островов, на даче Любецких, а вечером присутствовал там видимо, всей своей особой. Бросим нескромный взгляд на его блаженство.
Был жаркий день, один из редких дней в Петербурге: солнце животворило поля, но морило петербургские улицы, накаливая лучами гранит, а лучи, отскакивая от камней, пропекали людей. Люди ходили медленно, повесив головы, собаки высунув языки. Город походил на один из тех сказочных городов, где всё, по мановению волшебника, вдруг окаменело. Экипажи не гремели по камням; маркизы, как опущенные веки у глаз, прикрывали окна; торцовая мостовая лоснилась, как паркет; по тротуарам горячо было ступать. Везде было скучно, сонно.
Пешеход, отирая пот с лица, искал тени. Ямская карета, с шестью пассажирами, медленно тащилась за город, едва подымая пыль за собою. В четыре часа чиновники вышли из должности и тихо побрели по домам.
Александр выбежал, как будто в доме обрушился потолок, посмотрел на часы поздно: к обеду не поспеет. Он бросился к ресторатору.
Что у вас есть? скорей!
Суп julienne и a la reine; соус a la provencale, a la maitre d'hotel[9]; жаркое индейка, дичь, пирожное суфле.
Ну, суп a la provencale, соус julienne и жаркое суфле, только поскорее!
Слуга посмотрел на него.
Ну, что же? сказал Александр с нетерпением.
Тот бросился вон и подал, что ему вздумалось. Адуев остался очень доволен. Он не дожидался четвёртого блюда и побежал на набережную Невы. Там ожидала его лодка и два гребца.
Через час завидел он обетованный уголок, встал в лодке и устремил взоры вдаль. Сначала глаза его отуманились страхом и беспокойством, которое перешло в сомнение. Потом вдруг лицо озарилось светом радости, как солнечным блеском. Он отличил у решётки сада знакомое платье; вот там его узнали, махнули платком. Его ждут, может быть, давно. У него подошвы как будто загорелись от нетерпения.
«Ах! если б можно было ходить пешком по воде! думал Александр, изобретают всякий вздор, а вот этого не изобретут!»
Гребцы машут вёслами медленно, мерно, как машина. Пот градом льёт по загорелым лицам; им и нужды нет, что у Александра сердце заметалось в груди, что, не спуская глаз с одной точки, он уж два раза в забытьи заносил через край лодки то одну, то другую ногу, а они ничего: гребут себе с тою же флегмой да по временам отирают рукавом лицо.
Живее! сказал он, полтинник на водку.
Как они принялись работать, как стали привскакивать на своих местах! куда девалась усталость? откуда взялась сила? Вёсла так и затрепетали по воде. Лодка что скользнёт, то саженей трёх как не бывало. Махнули раз десяток корма уже описала дугу, лодка грациозно подъехала и наклонилась у самого берега. Александр и Наденька издали улыбались и не сводили друг с друга глаз. Адуев ступил одной ногой в воду вместо берега. Наденька засмеялась.
Полегче, барин, погодите-ка, вот я руку подам, промолвил один гребец, когда Александр был уже на берегу.
Ждите меня здесь, сказал им Адуев и побежал к Наденьке.
Она нежно улыбалась издали Александру. С каждым движением лодки к берегу грудь её поднималась и опускалась сильнее.
Надежда Александровна!.. сказал Адуев, едва переводя дух от радости.
Александр Федорыч!.. отвечала она.
Они бросились невольно друг к другу, но остановились и глядели друг на друга с улыбкой, влажными глазами и не могли ничего сказать. Так прошло несколько минут.
Нельзя винить Петра Иваныча, что он не заметил Наденьки с первого раза. Она была не красавица и не приковывала к себе мгновенно внимания.
Нельзя винить Петра Иваныча, что он не заметил Наденьки с первого раза. Она была не красавица и не приковывала к себе мгновенно внимания.
Но если кто пристально вглядывался в её черты, тот долго не сводил с неё глаз. Её физиономия редко оставалась две минуты покойною. Мысли и разнородные ощущения до крайности впечатлительной и раздражительной души её беспрестанно сменялись одни другими, и оттенки этих ощущений сливались в удивительной игре, придавая лицу её ежеминутно новое и неожиданное выражение. Глаза, например, вдруг бросят будто молнию, обожгут и мгновенно спрячутся под длинными ресницами; лицо сделается безжизненно и неподвижно и перед вами точно мраморная статуя. Ожидаешь вслед за тем опять такого же пронзительного луча отнюдь нет! веки подымутся тихо, медленно вас озарит кроткое сияние взоров как будто медленно выплывшей из-за облаков луны. Сердце непременно отзовётся лёгким биением на такой взгляд. В движениях то же самое. В них много было грации, но это не грация Сильфиды. В этой грации много было дикого, порывистого, что даёт природа всем, но что потом искусство отнимает до последнего следа, вместо того, чтобы смягчить. Эти-то следы часто проявлялись в движениях Наденьки. Она иногда сидит в живописной позе, но вдруг, бог знает вследствие какого внутреннего движения, эта картинная поза нарушится вовсе неожиданным и опять обворожительным жестом. В разговорах те же неожиданные обороты: то верное суждение, то мечтательность, резкий приговор, потом ребяческая выходка или тонкое притворство. Всё показывало в ней ум пылкий, сердце своенравное и непостоянное. И не Александр сошёл бы с ума от неё; один только Пётр Иваныч уцелеет: да много ли таких?
Вы меня ждали! Боже мой, как я счастлив! сказал Александр.
Я ждала? и не думала! отвечала Наденька, качая головой, вы знаете, я всегда в саду.
Вы сердитесь? робко спросил он.
За что? вот идея!
Ну дайте ручку.
Она подала ему руку, но только он коснулся до неё, она сейчас же вырвала и вдруг изменилась. Улыбка исчезла, на лице обнаружилось что-то похожее на досаду.
Что это, вы молоко кушаете? спросил он. У Наденьки была чашка в руках и сухарь.
Я обедаю, отвечала она.
Обедаете, в шесть часов, и молоком!
Вам, конечно, странно смотреть на молоко после роскошного обеда у дядюшки? а мы здесь в деревне: живём скромно.
Она передними зубами отломила несколько крошек сухаря и запила молоком, сделав губами премиленькую гримасу.
Я не обедал у дядюшки, я ещё вчера отказался, отвечал Адуев.
Какие вы бессовестные! Можно ли так лгать? Где ж вы были до сих пор?
Сегодня на службе до четырёх часов просидел
А теперь шесть. Не лгите, признайтесь, уж соблазнились обедом, приятным обществом? там вам очень, очень весело было.
Честное слово, я и не заходил к дядюшке начал с жаром оправдываться Александр. Разве я тогда мог бы поспеть к вам об эту пору?
А! вам это рано кажется? вы бы ещё часа через два приехали! сказала Наденька и быстрым пируэтом вдруг отвернулась от него и пошла по дорожке к дому. Александр за нею.
Не подходите, не подходите ко мне, заговорила она, махая рукой, я вас видеть не могу.
Полноте шалить, Надежда Александровна!
Я совсем не шалю. Скажите, где ж вы до сих пор были?
В четыре часа вышел из департамента, начал Адуев, час ехал сюда
Так тогда было бы пять, а теперь шесть. Где ж вы провели ещё час? видите, ведь как лжёте!
Отобедал у ресторатора на скорую руку
На скорую руку! один только час! сказала она, бедненькие! вы должны быть голодны. Не хотите ли молока?
О, дайте, дайте мне эту чашку заговорил Александр и протянул руку.
Но она вдруг остановилась, опрокинула чашку вверх дном и, не обращая внимания на Александра, с любопытством смотрела, как последние капли сбегали с чашки на песок.
Вы безжалостны! сказал он, можно ли так мучить меня?
Посмотрите, посмотрите, Александр Федорыч, вдруг перебила Наденька, погружённая в своё занятие, попаду ли я каплей на букашку, вот что ползёт по дорожке?.. Ах, попала! бедненькая! она умрёт! сказала она; потом заботливо подняла букашку, положила себе на ладонь и начала дышать на неё.
Как вас занимает букашка! сказал он с досадой.
Бедненькая! посмотрите: она умрёт, говорила Наденька с грустью, что я сделала?
Она несла несколько времени букашку на ладони, и когда та зашевелилась и начала ползать взад и вперёд по руке, Наденька вздрогнула, быстро сбросила её на землю и раздавила ногой, промолвив: «Мерзкая букашка!»
Где же вы были? спросила она потом.
Ведь я сказал
Ах, да! у дядюшки. Много было гостей? Пили шампанское? Я даже отсюда слышу, как пахнет шампанским.
Да нет, не у дядюшки! в отчаянии перебил Александр. Кто вам сказал?
Вы же сказали.
Да у него, я думаю, теперь за стол садятся. Вы не знаете этих обедов: разве такой обед кончается в один час?
Вы обедали два пятый и шестой.
А когда же я ехал сюда?
Она ничего не отвечала, прыгнула и достала ветку акации, потом побежала по дорожке.
Адуев за ней.
Куда же вы? спросил он.
Куда? как куда? вот прекрасно! к маменьке.
Зачем? Может быть, мы её обеспокоим.
Нет, ничего.
Марья Михайловна, маменька Надежды Александровны, была одна из тех добрых и нехитрых матерей, которые находят прекрасным всё, что ни делают детки. Марья Михайловна велит, например, заложить коляску.
Куда это, маменька? спросит Наденька.
Поедем прогуляться: погода такая славная, говорит мать.
Как можно: Александр Федорыч хотел быть.
И коляска откладывалась.
В другой раз Марья Михайловна усядется за свой нескончаемый шарф и начнёт вздыхать, нюхать табак и перебирать костяными спицами или углубится в чтение французского романа.
Maman, что ж вы не одеваетесь? спросит Наденька строго.
А куда?
Да ведь мы пойдём гулять.
Гулять?
Да. Александр Федорыч придёт за нами. Уж вы и забыли!
Да я и не знала.
Как этого не знать! скажет Наденька с неудовольствием.
Мать покидала и шарф, и книгу, и шла одеваться. Так Наденька пользовалась полною свободою, распоряжалась и собою, и маменькою, и своим временем, и занятиями, как хотела. Впрочем, она была добрая и нежная дочь, нельзя сказать послушная, потому только, что не она, а мать слушалась её; зато можно сказать, что она имела послушную мать.
Подите к маменьке, сказала Наденька, когда они подошли к дверям залы.
А вы?
Я после приду.
Ну, так и я после.
Нет, идите вперёд.
Александр вошёл и тотчас же, на цыпочках, воротился назад.
Она дремлет в креслах, сказал он шёпотом.
Ничего, пойдёмте. Maman, а maman!
А!
Александр Федорыч пришёл.
А!
Monsieur Адуев хочет вас видеть.
А!
Видите, как крепко уснула. Не будите её! удерживал Александр.
Нет, разбужу. Maman!
А!
Да проснитесь; Александр Федорыч здесь.
Где Александр Федорыч? говорила Марья Михайловна, глядя прямо на него и поправляя сдвинувшийся на сторону чепец. Ах! это вы, Александр Федорыч? Милости просим! А я вот села тут да и вздремнула, сама не знаю отчего, видно к погоде. У меня что-то и мозоль начинает побаливать быть дождю. Дремлю, да и вижу во сне, что будто Игнатий докладывает о гостях, только не поняла, о ком. Слышу, говорит, приехали, а кто не пойму. Тут Наденька кличет, я сейчас же и проснулась. У меня лёгкий сон: чуть кто скрипнет, я уж и смотрю. Садитесь-ка, Александр Федорыч, здоровы ли вы?