Завтра.
Видно, у всякого своё горе, Антон Иваныч; вот я так сына провожаю.
Что делать, Анна Павловна, все мы человеки! «Терпи», сказано в священном писании.
Уж не погневайтесь, что потревожила вас вместе размыкать горе; вы нас так любите, как родной.
Уж не погневайтесь, что потревожила вас вместе размыкать горе; вы нас так любите, как родной.
Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то, как не вас? Много ли у нас таких, как вы? Вы цены себе не знаете. Хлопот полон рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера ещё бился целое утро с подрядчиком, да всё как-то не сходимся а как, думаю, не поехать?.. что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать? человек не молодой: чай, голову растеряет.
Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч, что не забываете нас! И подлинно сама не своя: такая пустота в голове, ничего не вижу! в горле совсем от слёз перегорело. Прошу закусить: вы и устали и, чай, проголодались.
Покорно благодарю-с. Признаться, мимоездом пропустил маленькую у Петра Сергеича да перехватил кусочек. Ну, да это не помешает. Батюшка подойдёт, пусть благословит! Да вот он и на крыльце!
Пришёл священник. Приехала и Марья Карповна с дочерью, полной и румяной девушкой, с улыбкой и заплаканными глазами. Глаза и всё выражение лица Софьи явно говорили: «Я буду любить просто, без затей, буду ходить за мужем, как нянька, слушаться его во всём и никогда не казаться умнее его; да и как можно быть умнее мужа? это грех! Стану прилежно заниматься хозяйством, шить; рожу ему полдюжины детей, буду их сама кормить, нянчить, одевать и обшивать». Полнота и свежесть щёк её и пышность груди подтверждали обещание насчёт детей. Но слёзы на глазах и грустная улыбка придавали ей в эту минуту не такой прозаический интерес.
Прежде всего отслужили молебен, причём Антон Иваныч созвал дворню, зажёг свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал читать, и передал её дьячку, а потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и сказал: «Это Агафье Никитишне». Сели за стол. Кроме Антона Иваныча и священника, никто по обыкновению не дотронулся ни до чего, но зато Антон Иваныч сделал полную честь этому гомерическому завтраку. Анна Павловна всё плакала и украдкой утирала слёзы.
Полно вам, матушка Анна Павловна, слёзы-то тратить! сказал Антон Иваныч с притворной досадой, наполнив рюмку наливкой. Что вы его, на убой, что ли, отправляете? Потом, выпив до, половины рюмку, почавкал губами.
Что за наливка! какой аромат пошёл! Этакой, матушка, у нас и по губернии-то не найдёшь! сказал он с выражением большого удовольствия.
Это тре те годнич ная! проговорила, всхлипывая, Анна Павловна, нынче для вас только откупорила.
Эх, Анна Павловна, и смотреть-то на вас тошно, начал опять Антон Иваныч, вот некому бить-то вас; бил бы да бил!
Сами посудите, Антон Иваныч, один сын, и тот с глаз долой: умру некому и похоронить.
А мы-то на что? что я вам, чужой, что ли? Да куда ещё торопитесь умирать? того гляди, замуж бы не вышли! вот бы поплясал на свадьбе! Да полноте плакать-то!
Не могу, Антон Иваныч, право не могу; не знаю сама, откуда слёзы берутся.
Этакого молодца взаперти держать! Дайте-ка ему волю, он расправит крылышки, да вот каких чудес наделает: нахватает там чинов!
Вашими бы устами да мёд пить! Да что вы мало взяли пирожка? возьмите ещё!
Возьму-с: вот только этот кусок съем.
За ваше здоровье, Александр Федорыч! счастливого пути! да возвращайтесь скорее; да женитесь-ка! Что вы, Софья Васильевна, вспыхнули?
Я ничего я так
Ох, молодёжь, молодёжь! хе, хе, хе!
С вами горя не чувствуешь, Антон Иваныч, сказала Анна Павловна, так умеете утешить; дай бог вам здоровья! Да выкушайте ещё наливочки.
Выпью, матушка, выпью, как не выпить на прощанье!
Кончился завтрак. Ямщик уже давно заложил повозку. Её подвезли к крыльцу. Люди выбегали один за другим. Тот нёс чемодан, другой узел, третий мешок, и опять уходил за чем-нибудь Как мухи сладкую каплю, люди облепили повозку, и всякий совался туда с руками.
Вот так лучше положить чемодан, говорил один, а тут бы коробок с провизией.
А куда же они ноги денут? отвечал другой, лучше чемодан вдоль, а коробок можно сбоку поставить.
Так тогда перина будет скатываться, коли чемодан вдоль: лучше поперёк. Что ещё? уклали ли сапоги-то?
Я не знаю. Кто укладывал?
Я не укладывал. Поди-ка погляди нет ли там наверху?
Да поди ты.
А ты что? мне, видишь, некогда!
Вот ещё, вот это не забудьте! кричала девка, просовывая мимо голов руку с узелком.
Давай сюда!
Суньте и это как-нибудь в чемодан; давеча забыли, говорила другая, привставая на подножку и подавая щёточку и гребёнку.
Куда теперь совать? сердито закричал на неё дородный лакей, пошла ты прочь! видишь, чемодан под самым низом!
Барыня велела; мне что за дело, хоть брось! вишь, черти какие!
Ну, давай, что ли, сюда скорее; это можно вот тут сбоку в карман положить.
Коренная беспрестанно поднимала и трясла голову. Колокольчик издавал всякий раз при этом резкий звук, напоминавший о разлуке, а пристяжные стояли задумчиво, опустив головы, как будто понимая всю прелесть предстоящего им путешествия, и изредка обмахивались хвостами или протягивали нижнюю губу к коренной лошади. Наконец настала роковая минута. Помолились ещё.
Сядьте, сядьте все! повелевал Антон Иваныч, извольте сесть, Александр Федорыч! и ты, Евсей, сядь. Сядь же, сядь! И сам боком, на секунду, едва присел на стул. Ну, теперь с богом!
Вот тут-то Анна Павловна заревела и повисла на шею Александру.
Прощай, прощай, мой друг! слышалось среди рыданий, увижу ли я тебя?..
Дальше ничего нельзя было разобрать. В эту минуту послышался звук другого колокольчика: на двор влетела телега, запряжённая тройкой. С телеги соскочил, весь в пыли, какой-то молодой человек, вбежал в комнату и бросился на шею Александру.
Поспелов!.. Адуев!.. воскликнули они враз, тиская друг друга в объятиях.
Откуда ты, как?
Из дому, нарочно скакал целые сутки, чтоб проститься с тобой.
Друг! друг! истинный друг! говорил Адуев со слезами на глазах. За сто шестьдесят вёрст прискакать, чтоб сказать прости! О, есть дружба в мире! навек, не правда ли? говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него.
До гробовой доски! отвечал тот, тиская руку ещё сильнее и наскакивая на Александра.
Пиши ко мне!
Да, да, и ты пиши!
Анна Павловна не знала, как и обласкать Поспелова. Отъезд замедлился на полчаса. Наконец собрались.
Все пошли до рощи пешком. Софья и Александр в то время, когда переходили тёмные сени, бросились друг к другу.
Саша! Милый Саша!.. Сонечка! шептали они, и слова замерли в поцелуе.
Вы забудете меня там? сказала она слезливо.
О, как вы меня мало знаете! я ворочусь, поверьте, и никогда другая
Вот возьмите скорей: это мои волосы и колечко.
Он проворно спрятал и то и другое в карман.
Впереди пошли Анна Павловна с сыном и с Поспеловым, потом Марья Карловна с дочерью, наконец священник с Антоном Иванычем В некотором отдалении ехала повозка. Ямщик едва сдерживал лошадей. Дворня окружила в воротах Евсея.
Прощай, Евсей Иваныч, прощай, голубчик, не забывай нас! слышалось со всех сторон.
Прощайте, братцы, прощайте, не поминайте лихом!
Прощай, Евсеюшка, прощай, мой ненаглядный! говорила мать, обнимая его, вот тебе образок; это моё благословение. Помни веру, Евсей, не уйди там у меня в бусурманы! а не то прокляну! Не пьянствуй, не воруй; служи барину верой и правдой. Прощай, прощай!..
Она закрыла лицо фартуком и отошла.
Прощай, матушка! лениво проворчал Евсей. К нему бросилась девчонка лет двенадцати.
Простись с сестрёнкой-то! сказала одна баба.
И ты туда же! говорил Евсей, целуя её, ну, прощай, прощай! пошла теперь, босоногая, в избу!
Отдельно от всех, последняя стояла Аграфена. Лицо у неё позеленело.
Прощайте, Аграфена Ивановна! сказал протяжно, возвысив голос, Евсей и протянул к ней руки.
Она дала себя обнять, но не отвечала на объятие; только лицо её искривилось.
На вот тебе! сказала она, вынув из-под передника и сунув ему мешок с чем-то. То-то, чай, там с петербургскими-то загуляешь! прибавила она, поглядев на него искоса. И в этом взгляде выразилась вся тоска её и вся ревность.
Я загуляю, я? начал Евсей. Да разрази меня на этом месте господь, лопни мои глаза! чтоб мне сквозь землю провалиться, коли я там что-нибудь этакое
Ладно! ладно! недоверчиво бормотала Аграфена, а сам-то у!
Ах, чуть не забыл! сказал Евсей и достал из кармана засаленную колоду карт. Нате, Аграфена Ивановна, вам на память; ведь вам здесь негде взять.
Она протянула руку.
Подари мне, Евсей Иваныч! закричал из толпы Прошка.
Тебе! да лучше сожгу, чем тебе подарю! и он спрятал карты в карман.
Да мне-то отдай, дурачина! сказала Аграфена.
Нет, Аграфена Ивановна, что хотите делайте, а не отдам; вы с ним станете играть. Прощайте!
Он, не оглянувшись, махнул рукой и лениво пошёл вслед за повозкой, которую бы, кажется, вместе с Александром, ямщиком и лошадьми мог унести на своих плечах.
Он, не оглянувшись, махнул рукой и лениво пошёл вслед за повозкой, которую бы, кажется, вместе с Александром, ямщиком и лошадьми мог унести на своих плечах.
Проклятый! говорила Аграфена, глядя ему вслед и утирая концом платка капавшие слёзы.
У рощи остановились. Пока Анна Павловна рыдала и прощалась с сыном, Антон Иваныч потрепал одну лошадь по шее, потом взял её за ноздри и потряс в обе стороны, чем та, казалось, вовсе была недовольна, потому что оскалила зубы и тотчас же фыркнула.
Подтяни подпругу у коренной-то, сказал он ямщику, вишь, седёлка-то на боку!
Ямщик посмотрел на седёлку и, увидев, что она на своём месте, не тронулся с козел, а только кнутом поправил немного шлею.
Ну, пора, бог с вами! говорил Антон Иваныч, полно, Анна Павловна, вам мучить-то себя! А вы садитесь, Александр Федорыч; вам надо засветло добраться до Шишкова. Прощайте, прощайте, дай бог вам счастья, чинов, крестов, всего доброго и хорошего, всякого добра и имущества!!! Ну, с богом, трогай лошадей, да смотри там косогором-то легче поезжай! прибавил он, обращаясь к ямщику.
Александр сел, весь расплаканный, в повозку, а Евсей подошёл к барыне, поклонился ей в ноги и поцеловал у ней руку. Она дала ему пятирублёвую ассигнацию.
Смотри же, Евсей, помни: будешь хорошо служить, женю на Аграфене, а не то
Она не могла говорить дальше. Евсей взобрался на козлы. Ямщик, наскучивший долгим ожиданием, как будто ожил; он прижал шапку, поправился на месте и поднял вожжи; лошади тронулись сначала лёгкой рысью. Он хлестнул пристяжных разом одну за другой, они скакнули, вытянулись, и тройка ринулась по дороге в лес. Толпа провожавших осталась в облаке пыли безмолвна и неподвижна, пока повозка не скрылась совсем из глаз. Антон Иваныч опомнился первый.