Элла /так я буду ее называть/ появилась в нашем классе лишь за два года до окончания школы. Она была крупной, красивой брюнеткой с роскошными, пышными волосами. К тому же она была умна и не лезла за словом в карман. Не удивительно, что многие ребята были от нее без ума. Не трудно сообразить, что прямо противоположные чувства она вызвала у наших милых дам. Те просто готовы были разорвать ее на клочки, и, дай им волю, наверное, так бы и сделали. Излишне говорить, что я тоже влюбился в нее по самые уши. Но что было уж совершенно удивительно, так это то, что она явно замечала меня. Сначала я не мог в это поверить. Мне все казалось, что я ошибаюсь, принимаю желаемое за действительное, но со временем я стал все больше в этом убеждаться. Лишь чуть позже я сообразил: она ведь появилась в нашем классе только сейчас и, конечно, не могла знать, какая за мной закрепилась репутация, и потому была непредвзята. Впрочем, в конце концов, все вернулось на круги своя, но я забегаю вперед
А тогда Тогда я был счастлив и в то же время немало смущен я чувствовал, что тут что-то не так, но против фактов идти было трудно, и я поверил.
Это была моя первая любовь. Я ходил все время, как пьяный, и вообще я смутно помню, чем я занимался в то время. Помню только, что от переизбытка чувств я стал писать стихи, причем все больше какие-то сумрачные, не отвечавшие моему тогдашнему настроению. Больше того, я даже сочинил целую поэму, правда, она была совсем не длинной, но все же была, раза в три длиннее прочих моих опусов. Называлась она «Исповедь». Как сейчас помню ее начало:
Мое сердце разбилось о стены
Крепости, которая называется «Ты».
Оно пробито тысячью пуль
Мелких обид и больших ударов.
Не отбрасывай только его прочь!
Не наступай на него,
Оно еще не умерло.
И дальше в таком же роде. Наверное, подобное состояние не повторяется больше никогда. Мы ходили с ней в кино, я провожал ее домой, и мы вели долгие доверительные беседы на самые разные темы. Помниться, я даже рассказывал ей о звездах с детства я увлекался астрономией. Слушала она на удивление внимательно, никогда не перебивала, и я начинал верить в то, что это все ей безумно интересно. Меня прямо распирало от гордости. Поэтому ничего странного не было в том, что мне захотелось поделиться своими успехами с Биллом, поменяться с ним ролями. А как же! И я чего-нибудь стою! Билл воспринял мои откровения на удивление спокойно, улыбался и по-дружески фамильярно подкалывал меня. Впрочем, это была его обычная манера. Мне казалось, что он в душе адски завидует мне, но, конечно, всячески старается этого не показать. «Знаешь, я не люблю брюнеток», сказал он.
Оно пробито тысячью пуль
Мелких обид и больших ударов.
Не отбрасывай только его прочь!
Не наступай на него,
Оно еще не умерло.
И дальше в таком же роде. Наверное, подобное состояние не повторяется больше никогда. Мы ходили с ней в кино, я провожал ее домой, и мы вели долгие доверительные беседы на самые разные темы. Помниться, я даже рассказывал ей о звездах с детства я увлекался астрономией. Слушала она на удивление внимательно, никогда не перебивала, и я начинал верить в то, что это все ей безумно интересно. Меня прямо распирало от гордости. Поэтому ничего странного не было в том, что мне захотелось поделиться своими успехами с Биллом, поменяться с ним ролями. А как же! И я чего-нибудь стою! Билл воспринял мои откровения на удивление спокойно, улыбался и по-дружески фамильярно подкалывал меня. Впрочем, это была его обычная манера. Мне казалось, что он в душе адски завидует мне, но, конечно, всячески старается этого не показать. «Знаешь, я не люблю брюнеток», сказал он.
Прозрение наступило спустя полгода. Произошло это совершенно случайно. Я шел как-то вечером по городу, не помню уже, куда и зачем, как вдруг я заметил Впрочем, можно без труда догадаться, что я заметил. Конечно, они шли в обнимку и ворковали, как голубки. В глазах у меня потемнело, мне казалось, что я готов совершить что-нибудь невообразимое. Тысяча дьяволов возопила во мне. Я никак не мог решить, что же предпринять, как неожиданно они заметили меня. Последовала немая сцена. Помню, Билл был здорово смущен, ему было явно не по себе. На Эллу я даже не стал смотреть. Столбняк длился каких-нибудь секунд тридцать, не больше, после чего я резко повернулся и пошел прочь. Не помню, как я пришел домой. В голове проносились всевозможные планы мщения, один страшнее другого. В конце концов, так ничего и не придумав, совершенно измученный, я заснул.
А утром я проснулся со свежей головой и, как ни странно, посмотрел на все гораздо спокойнее. Я вспомнил свои вчерашние страшные планы отмщения, и мне стало смешно. На память пришел Чеховский «Мститель» история обманутого мужа, который, желая отомстить за то, что ему наставили рога, бросается в оружейный магазин и долго выбирает там оружие, постепенно перебирая в уме все мыслимые варианты мести и их возможные последствия, и, в конце концов, поостыв, останавливает свой выбор на сачке для ловли бабочек. Помню, я долго смеялся. Наверное, это был истерический смех, но он освободил меня, очистил и вернул к жизни. Тогда-то, должно быть, впервые я почувствовал волшебную силу искусства.
Тем же утром ко мне пришел Билл. Он чувствовал себя страшно неловко и как-то «зажато». Ситуация была для него явно непривычной. Могу представить себе, как нелегко дался ему этот визит. Но он пришел, и это было главное. Ему было бы куда проще, если бы он знал о моем утреннем катарсисе3. Но, конечно, он этого знать не мог. Я понял, что должен прийти ему на помощь и, положив руку ему на плечо, просто сказал:
Не надо слов, сэр. Все нормально. Я ее не люблю.
Он все еще с подозрением, не смея верить своим ушам, косился на меня, и тогда я повторил, четко артикулируя звуки.
Я е е н е л ю б л ю.
Все же эти слова дались мне не так легко, как мне бы хотелось.
* * *
Почему я вспомнил об этом? Мне казалось, что все это похоронено под толстым-толстым слоем новых, куда более свежих воспоминаний. Но образы были почему-то необычайно, прямо-таки н е е с т е с т в е н н о яркими и живыми. Может быть, я становлюсь сентиментальным, чувствую приближение старости, или ? Нет, тут что-то другое. Помимо воли я чувствовал какую-то тревогу. Она гнездилась где-то в самой глубине сознания, она была неясной, смутной и, черт возьми! совершенно необъяснимой. Что-то у меня начали сдавать нервы это никуда не годится. Нет, на природу! Подальше от этого городского шума, дыма и печальных воспоминаний. Пора заняться сборами.
В течение полутора часов я методически, стараясь не забыть никакой мелочи, собирал свой небольшой чемоданчик. Я человек неприхотливый и легкий на подъем. Полагаю, Билл сильно переоценивает мою тягу к комфорту. Зубная щетка, мыло, полотенца, несколько смен белья что еще нужно человеку, не обремененному семьей? Ехать я решил в строгом темно-сером костюме, а на смену захватить вещи, которые я называю «полевой формой» на случай пикников в лесу. Вообще-то я не люблю слишком выделяться это всегда представляется мне вульгарным, но в такой компании Кто там будет? Девочки меня мало интересовали, но мужская часть общества это другое дело. Эти люди могут оказаться нужными для моего бизнеса, возможно, потенциальными деловыми партнерами. На них нужно произвести впечатление. Эту публику я хорошо знал они не из тех, у кого я могу вызвать интерес своей эрудицией, особенно в области астрономии. Здесь нужно что-то другое. Но что? И тут взгляд мой упал на значок, лежавший за стеклом на книжной полке.
В принципе, я никогда серьезно не собирал значки, но все же небольшая коллекция у меня была. Значок, который привлек мое внимание, я купил с рук на рынке у одного старика довольно задрипанного вида. Было это давно, кажется, еще тогда, когда я учился в университете. Чем он так привлек меня? Я отодвинул стекло и взял значок в руки: это был кружок из старой, потускневшей от времени бронзы. В круге был помещен равносторонний треугольник, а в нем изображен, как мне казалось, сильно стилизованный глаз с расходящимися от него какими-то странными зигзагами. Нигде и никогда я не видел больше ничего подобного. Правда, глаз с лучами изображен на однодолларовой банкноте, но это было совершенно не похоже. Это вообще, можно сказать, было ни на что не похоже.
Помню, я пытался расспросить деда о том, где он это взял, но не добился толку. Никакой булавки или заколки к этому значку не полагалось, и, пожалуй, скорее это был не значок, а какой-то жетон или даже монета, хотя таких странных монет никто, я думаю, не чеканил. По моей просьбе один из моих друзей приделал к нему булавку, после чего он превратился в настоящий значок. Что означало это изображение, я так и не смог выяснить, хотя и предпринял разыскания в этом направлении. Но, во всяком случае, это смотрелось достаточно необычно и даже таинственно, так как могло обратить на себя внимание и стать, таким образом, отправной точкой для разговора. Только надо будет придумать этой эмблеме какую-нибудь легенду, И я решил нацепить значок на лацкан моего пиджака.
Глава 3: УСАДЬБА У ОЗЕРА
Удивительное умиротворение снизошло на меня. Тихая, светлая радость наполняла душу. Я чувствовал себя на редкость бодрым, полным сил, каким я не мог припомнить себя на протяжении последних нескольких лет. В довершение всего, я ощущал поразительную ясность ума.
Я стоял на опушке леса. Вековые сосны шумели вокруг меня, зелень кленов была уже кое-где подернута желтизной, а ивы склоняли свои гибкие ветви прямо к воде, и я слышал их легкий, мелодичный шелест. Озеро лежало передо мной, почти неподвижное, и только чуть заметная рябь время от времени пробегала по зеркалу его вод, в котором отражались медленно плывущие облака. Трудно сказать почему, но озеро казалось очень глубоким, быть может, даже бездонным. Темная, насыщенная синева воды с восхитительной гармоничностью оттенялась густой зеленью леса. Озеро было почти идеально круглым, и только в одном месте, на дальней от меня стороне, был виден узкий залив, берега которого поросли ольхой, а чуть выше по косогору, до половины скрытый аллеей пирамидальных тополей, стоял дом. Это была милая деревенская усадьба, построенная надежно и крепко, убежище мира и уюта. Главный дом был кирпичным, двухэтажным, в центральной части его фасада был расположен портик с четырьмя колоннами, а немного в стороне, совсем недалеко от залива, стоял зеленый деревянный флигель, кровля которого, высокая, почти конической формы, была увенчана странным знаком. Чем больше я всматривался в этот знак, тем больше он казался мне знакомым, но где именно я его видел, я не мог вспомнить.