Плавучий мост. Журнал поэзии. 2/2017 - Коллектив авторов 4 стр.

Снова небеса над Незалежной
Рвут снаряды пятерней железной
Землю с кровью смешивает «Град».
И бессонный снайпер смотрит в оба
Как теперь я буду верить в Бога,
Если украинец мне не брат?!

Если оклеветан и оболган
Мир, в котором я живу, и волком
Воет ненависть звериным всем нутром,
Насылая смерть, тоску и морок?
Если ночь июньская, как ворог,
Затаилась снова за Днепром?

Как живем мы в такой огромной стране,
Где у каждого зверя своя правота,
Где июльские ливни гудят в Костроме,
А за Волгой звенят от жары провода?

Где у стольких людей один только Бог,
И единый для всех унизительный МРОТ?
Как еще ты стоишь на разломе эпох?!
И как жив еще твой оскорбленный народ?!

Ходила Богородица по мукам,
По адовым кругам и с каждым кругом
Все меньше оставалось бренных сил.
И плакала, сердешная. И тихо
Просила не спешить архистратига.
Но шел вперед небесный Михаил.

По тернию, по угольям босыми
Ступая ноженьками, думала о Сыне.
По зыбям мертвым и пустыням шла,
Где ни одной звезды на небосводе,
Где страшен гнев, где темен лик Господень,
Где участь всех горька и тяжела!

И молнии, разящие из мрака,
И вихри, восходящие из праха,
И души, вопиющие из ям
Все сердце материнское объемлет,
Всем жалобам, мольбам и воплям внемлет.
И лик ее любовью осиян.

В кромешной тьме цинизма и безверья
Бреду, как пес, мучительно трезвея,
На тихий свет, что теплится вдали.
Спаси, Пречистая, глухие души
От муки атомной и смертной стужи.
И жажду истины любовью утоли!

Как на голландском полотне,
Он проступает в полутьме
Глаза из злата.
Который день, который год
Ко мне приходит этот кот
И нет с ним слада.

Приходит он с ночным дождем,
Когда я болью пригвожден,
Когда мне тошно.
А он, бессмертный, как Енох,
Поет, что я не одинок
Он знает точно.

Он знает мир и свет иной
И что сосед мой за стеной
Не вяжет лыка.
Он древних звезд читает вязь
И всех событий видит связь
Мой кот-мурлыка.

Летят светила в окна к нам
И дышит пьяный океан
Среди потемок.
А он гоняется с волной
(И наплевать, что я больной)
Смешной котенок.

Прямой и резкий, как вердикт,
Он мне про истину твердит,
Впадая в догму
Но, если он, хотя бы раз,
Не явится в урочный час,
Я точно сдохну.

В этот день, простылый, непогожий,
Дождь такой же, как и я, прохожий
Тащится по скверам городским
Мимо мокрых голубей и кошек,
Так сегодня на людей похожих
Хмуростью и взглядом воровским.

Этот день, на прежний не похожий,
Холодком скользит, шуршит по коже,
Как листва под меленьким дождем
На границе воздуха и тверди.
В этот день я в собственном бессмертье,
Как вчера, уже не убежден.

Этот день, лучами промываем,
Катится со стареньким трамваем
Стуком отмеряя каждый стык,
К тучам, подступающим с окраин,
Где осенний свет почти сакрален
В голых рощах и полях пустых.

Где еще верней и обостренней
Слышишь каждый шорох посторонний,
Каждый всхлип над вечностью болот,
Каждый вдох и выдох, каждый отзвук
И под крыльями звенящий воздух
Ангелов невидимый полет.

Муторный, докучливый, дотошный,
Дождь стирает об асфальт подошвы.
Дождь смывает все, что было здесь:
Контуры домов, следы прохожих,
Силуэты птиц и взгляды кошек
Дождь смывает все, что было днесь.

В сырых, промозглых ноябрях
Он кровью ледяной набряк,
Как эти листья, эта почва,
Куда нам всем придется лечь.
Да только не об этом речь.
Речь не об этом. Это точно.

А речь о том, что смерти нет,
А есть лишь этот Божий свет,
Где греки осаждают Трою,
Где вечных звезд круговорот
И куст калины у ворот,
Налитый ледяною кровью.

На колесном пароходе,
На старинной той «Чердыне»,
Где отец мой верховодил,
Плыли мы в закатном дыме.

Плыли мы тогда по Волге,
Там, где ивы серебрились.
Там, где берег был пологий,
И где берег был обрывист.

Плыли мимо ярких вспышек,
Мимо облаков летящих,
Мимо всех печалей бывших
И печалей настоящих.

А потом мы плыли мимо
Всех окопов сталинградских,
Мимо холода и дыма,
И могил родных и братских.

Мимо блиндажей немецких
И дорог, от крови вязких,
Мимо блокпостов в Донецке,
В Краматорске и Славянске.

Шлепали по небу плицы.
И сквозь долгие туманы
Проступали рядом лица
Молодых отца и мамы.

Но сносило тут же в ночь их
И озноб пронзал навылет,
И звенел вослед веночек
На далекой их могиле.

Плыли мы в сквозном тумане
На разболтанной «Чердыни».
И висела ночь над нами
Крепче каменной твердыни.

Увидел заплаканных дочь и жену
Родные, далекие лица
Хотел докричаться до них в тишину.
Хотел с их дыханием слиться.

Гудящая кровь надрывалась в ушах
И в сердце, любившем не часто
Когда остается до вечности шаг,
До любящих не докричаться.

Вечных странствий ветер горький,
Дым разлук, летящий вслед
Дом высокий на пригорке,
Дальних окон тихий свет.

Блики скользкие на ставнях,
Листьев взлет и крыльев взмах
Где-то там, в сиренях давних,
В летних ливнях, в легких снах.

Первый снег в твоих ладонях,
Мерзлых рельсов первый стык
Где-то там, в пространствах дольных,
В долгих снах, в полях пустых.

 Налей-ка еще нам по «сотке», Тенгиз,
Кричит через головы бывший танкист,
А ныне бездомный калека.
 Я выпить желаю за взятый рейхстаг,
За ногу в кустах и за душу в крестах,
За нашу Победу. Налей-ка!

Ему наливает безмолвный Тенгиз,
Пока он бредет под осколочный визг
И вдовьи далекие вздохи,
Пока он ногой деревянной скрипит
И давится воздухом, крепким, как спирт,
И ждет у обшарпанной стойки.

Он с хриплым надрывом глотает сто грамм,
Как будто срывает вагонный стоп-кран,
Чтоб выйти в ночной глухомани,
Как будто вступает в последний он бой,
Чтоб снова прикрыть своей рваной судьбой
Страну, что лежит за холмами.

Последний защитник великой страны,
В которой всегда все верны и равны,
А коль не равны то маленько.
Бездомная вьюга свистит по холмам,
Качая во мгле привокзальный шалман
 Я выпить желаю. Налей-ка!

Перепела кричат во ржи
Вблизи часовни придорожной
Как будто чьи-то две души
Перекликаются тревожно.

Какая тихая печаль!
Как долог этот крик бессонный!
Как будто теплится свеча
Над покосившейся часовней.

Вдали курьерский простучит
И смолкнут, обмирая, души.
О, кто откликнется в ночи
На крик души моей заблудшей?

Дождь идет по российской глубинке
Мельтешит по суглинкам дорог,
Обрывает кусты голубики,
Обивает родимый порог.

И висит над пустой колокольней,
Утекая в бездонный песок.
И сбивается с рифмы глагольной,
И бросается наискосок.

Он идет по бескрайним просторам
Летописной ковыльной Руси.
Остывает в лесах за Ростовом,
За Непрядвой в полях моросит.

Он идет по заброшенным весям,
Где давно не осталось живых,
По таежным ночным поднебесьям,
Мимо вышек
сторожевых.

Мимо лагерных страшных погостов,
Где рассвет неизменно кровав,
Где от слез задыхается воздух
И от горя чернеет трава.

Он идет мимо тюрем, где до сих
Пор стреляют в затылок, в упор,
Где во тьме надзиратель гундосит
И уводит в глухой коридор.

Мимо черных разбитых землянок
Полосою, свинцовой, сплошной,
И солдатских высот безымянных
Он идет проливной, обложной.

И встает у межи той последней,
Где кончаются беды и ложь,
Этот долгий, безудержный, летний,
Этот теплый, сверкающий дождь.

Кто заплачет над Сашкой Якутом,
Над московским пропащим бомжом?!
Вот лежит он, рассветом окутан,
Финкой резан и водкой сожжен.
Вот качается тенью бездомной
В жуткой бездне за тонким ледком.
И летят над судьбой его темной
Стаи птиц и кричат далеко.

Свищет ветер над Сашкой Якутом,
Режет листья острее ножа
Над землей, по которой разутым
Он ходил, и в которой лежать
Нам придется когда-нибудь вместе,
Подпирать верстовые столбы

Как не выкинуть слово из песни,
Нас не вынуть из общей судьбы.

На улице Ватутина
Стоял наш отчий дом.
В июльский жар полуденный
Прохладно было в нем.

На яблоках настоянный
Сквозил небесный свет
Над древними устоями,
Которых больше нет.

Жила там наша бабушка
Стройна и высока.
Была строга и набожна.
И на подъем легка.

Лишь окна светом тоненьким
Краснели на заре,
Она уже подойником
Звенела во дворе.

Потом ходила с ведрами
На Волгу за водой
Тропиночками твердыми,
По кромке золотой.

И прибиралась в горнице
Ведь голова всему.
Летала птицей-горлицей
По дому своему.

Читала на ночь Библию,
Как было испокон.
И, как в годину гиблую,
Молилась у икон

Над каждой похоронкою,
Над каждым из сынов
Над черною воронкою
Своих бездонных снов

И горько пахло донником
На утренней заре,
Когда она подойником
Звенела во дворе.

И уходила с ведрами
В небесные края
Анастасия Федоровна,
Бабушка моя!

Почему не призовут повесткою
Меня снова в армию советскую?
Почему молчит тот военком,
Что прислал бумажку мне казенную
И назначил молодость бессонную?
Где лежит он? Под каким венком?

Где лежит страна моя огромная,
По которой от Баку до Гродно я
Мог проехать и проплыть без виз?!
Дым клубится над ее руинами,
Над ее косыми украинами
Хохот бесов да разбойный свист.

Пусть мы были немтыри и ватники,
Но мы были в космосе и в Арктике
И своей страной гордились мы!
Пусть носил я крестик свой под тельником
И ходил в пивбар по понедельникам,
И не зарекался от тюрьмы!

Но не нами предана и продана
И с кровавой жадностью обглодана,
И раздолбана, расчленена
Наша оклеветанная Родина.
И себя винить не стоит вроде нам,
Но терзает, но грызет вина.

И пускай не ты один безмолвствовал,
Когда всем нам не хватало воздуха,
Когда самый главный, пьяный вдрызг,
О свободе громко философствовал,
И от их глумления бесовского
Ты в тоске и муке губы грыз!

Где же был тот военком советский,
Что бы мог призвать меня повесткой?
Под каким теперь лежит венком
И уже не вспомнит ни о ком?

Почему не призовут повесткою
Меня снова в армию советскую?
Почему молчит тот военком,
Что прислал бумажку мне казенную
И назначил молодость бессонную?
Где лежит он? Под каким венком?

Где лежит страна моя огромная,
По которой от Баку до Гродно я
Мог проехать и проплыть без виз?!
Дым клубится над ее руинами,
Над ее косыми украинами
Хохот бесов да разбойный свист.

Пусть мы были немтыри и ватники,
Но мы были в космосе и в Арктике
И своей страной гордились мы!
Пусть носил я крестик свой под тельником
И ходил в пивбар по понедельникам,
И не зарекался от тюрьмы!