Светлана Курилович
Резиновое сердце
***
Пожалуйста, начинайте, диктофон включён!
Она появилась в нашем классе, когда я учился в одиннадцатом. Я сказал «появилась» и это было именно то, что я имел в виду. Никто не заметил, когда она вошла: не высокая, не маленькая, не толстая, не худая, какая-то задумчивая русые волосы собраны в хвостик. В руке она держала большую чёрную сумку, готовую лопнуть что уж там было только Бог ведает. Она как-то нерешительно топталась около дверей, и тут её заметил Ванёк один из тех парней, которым интересна любая юбка, главное новая.
Эй, красотка! свистнул Ванёк.
Она с удивлением взглянула на него.
Иди сюда! и он ещё похлопал ладонью по стулу рядом с собой, так, как кошку зовут или собаку.
Она улыбнулась и пошла к доске, волоча свою сумищу.
Ты что, боишься? Не боись, сразу не съем!
Неизвестно, чем бы это всё закончилось, но прозвенел звонок и в класс влетела наша завуч, похожая на вечно встревоженную стрекозу.
Уже познакомились? застрекотала она. Как вам наши ребятки, Арина Марковна? Неплохие, да? Только своенравные, конечно, да сейчас все подростки такие! Ребята, это Арина Марковна Фомина, ваш новый учитель по русскому языку и литературе!
У, ё! охнул Ванька и начал сползать под парту.
Хомичёв, это что за звуки?! сверкнула очками стрекоза. После уроков зайдёшь в мой кабинет, понял?
Угу, буркнул он, опустил голову и постучал лбом по столу.
Ну, Арина Марковна, всего вам доброго! стрекоза умчалась, а мы уставились друг на друга.
Простите, но как случилось, что выпускной класс остался без учителя по основному предмету?
Проще простого: наша прежняя училка, Елена Николаевна, уехала в Москву, присмотрев там хлебное местечко, бросила нас за полгода до выпуска, вот откуда взялась в одиннадцатом классе эта Арина Марковна.
Здравствуйте, ребята! запоздало поздоровалась она. Меня зовут Арина
Родионовна! услужливо подсказал кто-то.
Марковна, закончила она. И я рада вашим познаниям в области классической литературы. Надеюсь, вы так же хорошо подкованы и в литературе двадцатого века.
Да, язычок у неё всегда был острым, за счёт него она и не дала себя съесть нашим акулам. Подросткам дай только волю мигом оседлают, а она не позволила
Но всё это я узнал о ней потом, а первые дни не обращал на неё никакого внимания: мне на днюху подарили мобильник, и я был занят только им. Сидел я на последней парте (с ростом 185 это было моё законное место) и исследовал новые возможности, которые обещал телефон. В общем, мы существовали параллельно до тех пор, пока один раз не пересеклись
Григорий! услышал я прямо около своей парты. Чем ты занимаешься?
А что? буркнул я, не поднимая взгляд.
Вообще-то у нас сейчас сочинение!
Я поднял голову и сквозь длинные волосы посмотрел на доску: и правда, кроме числа там было ещё шесть тем, и все, как одна, по поэзии.
Я стихи всё равно не люблю и писать не буду!
Но это обязательное сочинение, на оценку в журнал! в её голосе послышалось недоумение. Я буду вынуждена поставить двойку!
Ставьте! я пожал плечами.
Но
А Гришка у нас бунтарь, Арина Марковна! Ему всё равно это Валька Ильина влезла, вечно ей всё было надо.
Бунтарь-одиночка? по голосу я почувствовал, что она улыбается, но промолчал: а что я мог сказать?
Ты поэтому ходишь без формы и нестриженый?
(Большая мужская рука хорошей формы провела по ухоженным волосам, уложенным в аккуратно-небрежную причёску).
Выглядел я в то время невыносимо: презирал костюмы и расхаживал в джинсах и футболках, преимущественно драных и грязных, а волосы (обычно зелёные, синие или красные) стриг раз в четверть, разрешая им расти как вздумается. Сейчас уж и не вспомню, зачем мне всё это было надо из бессмысленного подросткового бунта, наверное. Но тогда я считал, что это круто, а родители мои, люди мудрые, особо меня не донимали, рассудив, что всё перемелется мука будет, что единственный сыночек перебесится и в конце концов остепенится.
Каждая личность имеет право на свободу самовыражения, наконец сказал я.
Каждая личность кроме прав имеет ещё и обязанности, и важнейшая из них учиться! парировала она.
Ну, это спорное заявление, попытался возразить я, но Арина положила руку на моё плечо и ласково так сказала:
Гриша, пожалуйста, попытайся хоть что-нибудь написать! Ты мальчик умный, тебе это нетрудно, мне кажется.
Это её прикосновение словно обожгло меня. Дело в том, что я очень не любил, когда меня кто-то трогал кроме родителей, разумеется. Моё личное пространство очерчивалось окружностью с радиусом в один метр, в центре которой был я. Поэтому моё плечо дёрнулось само по себе, сбрасывая её ладонь. И тут же я испугался, что это получилось очень грубо:
Извините, Арина Марковна, я не специально Это у меня случайно вышло моё невнятное бормотанье тоже было не самым вежливым.
Она порозовела, поправила очки.
Ну, Гриша, пиши! и ушла за учительский стол.
В конце второго урока я всё-таки нацарапал кое-что в тетради, когда все уже сдали сочинения, я подошёл к столу и положил свою работу:
Вот, Арина Марковна, я написал
Хорошо, хорошо, она что-то записывала в журнал и даже не взглянула на меня.
Я это Арина Марковна я извиниться хочу, просипел я.
За что? она ещё ниже склонила голову над страницей, почти носом писала.
Ну это я вашу руку скинул не нарочно Просто я вообще не люблю, чтобы меня кто-нибудь трогал. Это у меня фобия такая
Она с удивлением вскинула на меня глаза, и я увидел, что они голубые-голубые, как небо над морем.
Фобия?
Ну да, мама говорит, это из-за того, что в детстве я очень испугался какой-то страшной старухи, которая хотела погладить меня по голове Поэтому не сердитесь, пожалуйста!
Арина улыбнулась, забавно сморщив носик.
Иди, Гриша, я не сержусь! Иди!
Ну, я и пошёл. В дверях обернулся и увидел, что она по-прежнему смотрит на меня, подперев щёку кулачком. И такая она была милая, хорошенькая и какая-то уютная, так красиво обрамляли её лицо русые с рыжиной волосы, так она не была похожа на учительницу, что внутри у меня что-то ёкнуло и я быстро выбежал из кабинета.
Дальнейшее, на мой сегодняшний взгляд, было предсказуемым на сто процентов: я влюбился! Влюбился по самую макушку, безотчётно и безоглядно, со всем пылом молодости, совершенно по-щенячьи! Я боготворил и её, и землю, по которой она ходила, и следы её ног; я хотел быть её одеждой, её шариковой ручкой, на худой конец, ковриком около её дверей: они все имели на Арину большее право, чем я!
Это не замедлило сказаться на учёбе: я стал фанатом литературы, читал всё, что входило в школьную программу и сверх того. Остальные предметы подобной чести не удостаивались, и я потихоньку начал перемещаться из малочисленного разряда твёрдых ударников в многоуровневую группу троечников. Учителя и, в первую очередь наша класснуха, забили тревогу. Со мной стали проводить воспитательные беседы; сначала классная, потом учителя тех предметов, по которым я когда-то имел хорошие оценки, потом за дело принялась завуч. Они все наперебой уверяли меня, что я способный мальчик, просили выкинуть из головы дурь и не портить себе аттестат, от которого якобы зависело моё будущее. А я я совершенно не понимал, чего они от меня хотят?! В моей голове был полнейший и непроницаемый туман, я засыпал (если засыпал) и просыпался с одним-единственным желанием увидеть её сегодня Помните, как у Пушкина?
Зелёные глаза слегка прищурились:
Я знаю, век уж мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днём увижусь я
То же самое было со мной: если в этот день не было литры или русского, я подстерегал Арину около кабинета и пожирал взглядом всегда вызывался ходить за журналом в учительскую: был шанс увидеть её там, склонённую над нашими тетрадками Словом, если вы ещё не знаете, что такое влюблённый идиот, я вам описал его совершенно точно!
Красивый крупный рот усмехнулся:
Впрочем, это приятные воспоминания! Нам дано испытывать безумную любовь лишь раз в жизни, всё остальное подделка
Что же произошло потом?
Потом потом бразды правления взяла на себя директриса и начала с того, что вызвала моих родителей в школу. (пальцы сплелись в замок и хрустнули).
Разговор был в моём присутствии и чертовски неприятный. Дело в том, что я тщательно скрывал положение дел от родителей, отделываясь дежурными фразами. А тут всё предстало перед ними во всей красе, все оценки по всем предметам! Маме сразу стало плохо, отец, человек более сдержанный, отметил, что по русскому языку и литературе у меня всё хорошо! Директриса согласилась, что, действительно, учительница меня очень хвалит, да и мой внешний вид стал намного аккуратнее и чище: сменил футболки на рубашки, бросил красить волосы в ядовитые цвета, даже стричься начал чаще, но по алгебре, физике, химии и прочим предметам совершеннейший завал! А до экзаменов остаётся всего ничего! Пора браться за ум!
Они сидели и кивали головами, соглашаясь с ней, а потом всем гуртом навалились на меня и стали требовать честного слова, что я исправлюсь, возьмусь за ум, задумаюсь о будущем, буду ответственным бла-бла-бла и прочая чепуха. Я молчал, опустив голову: а что я мог им обещать?! Ничего. Смотреть же в глаза и врать я не стал: меня не так воспитали!
Словом, отец заверил Ангелину Ефимовну, что дома разговор продолжится, и мы вышли из кабинета. Папа вёл маму под руку, она прижимала к глазам мокрый платок я не смотрел на неё: мне тоже было не по себе, я чувствовал, что папа очень зол и что самое плохое меня ждёт впереди.
Он усадил маму на заднее сиденье нашей пятнашки, повернулся ко мне и влепил пощёчину, да так, что разбил губу: руки у него были не маленькие, как и у меня.
Садись в машину! приказал он. Рядом со мной!
Я послушался, зная по опыту, что в такие моменты отцу лучше не перечить.
Вас часто наказывали в детстве?
Что вы, вовсе нет! Трудное детство, деревянные игрушки это вообще не про меня! Физические наказания крайне редко! Может раза два или три когда я бывал совсем невыносимым, мама могла ударить, но отец это был первый раз. Он никогда не бил боялся что-нибудь мне повредить. Поэтому я понял, что он очень расстроен, и это меня огорчило: я любил их (люблю до сих пор) и не хотел причинять боль.
Что же случилось дальше?
Отец протянул мне платок: