Клава выпрямилась, достала откуда-то платочек и вытерла свое раскрасневшееся влажное лицо, глянула на «своего» мужа и протерла от слез и поцелуев этим же мокрым платочком лицо уже ему. Наведя маломальский, как она полагала, порядок спрятала свой платочек куда-то под халат и опять положила свою горячую ласковую ладонь на руку любимому.
Клава, а расскажи мне про меня, да и про себя тоже. Может, я так легче все вспомню.
Как тебя зовут, помнишь?
Если честно, то нет. Не помнил. Но мне милиционер сказал, который документы мои смотрел: Нефедов Александр Александрович. Шоферю на полуторке. Работаю на паровозостроительном заводе в транспортном цехе. Так?
Так, встрял веснушчатый, на паровозостроительном, как и я, как и Клава. Я, напоминаю, твой лепший кореш еще по колонии, Колькой меня кличут, Гуриным Колей. А теперь я тоже шофер и тоже на полуторке. Вот только сейчас мне Палыч разрешил с Клавой к тебе на эмке съездить. Я ее, как начальство домчал, чтобы поскорее тебя проведать. Клава меня всю дорогу подгоняла, словно кучер лошадь. А Палыч это наш начальник транспортного цеха. Может, хоть его вспомнишь?
Не-а, не вспомню.
А жаль, мировой мужик. За своих всегда горой стоит. Да он же сам к тебе в больницу ехать собирался. Но совещание у него какое-то Не смог. А Клава ждать ни как не хотела, грозилась на попутках добираться. Так он мне велел эмку взять и ехать. Так-то, брат.
Не-а, не вспомню.
А жаль, мировой мужик. За своих всегда горой стоит. Да он же сам к тебе в больницу ехать собирался. Но совещание у него какое-то Не смог. А Клава ждать ни как не хотела, грозилась на попутках добираться. Так он мне велел эмку взять и ехать. Так-то, брат.
Погоди, Коля, погоди, остановил словоохотливого приятеля Алексей Валентинович. Про Палыча я вкратце понял. Вы мне, ребята, про меня самого лучше расскажите. В какой это я колонии с тобой был?
В Куряжской, имени Горького. Не помнишь?
Нет. Мы с тобой что, уголовниками были?
Да нет, не так, чтобы очень, засмеялся Колька. Колония у нас была детская, а мы были просто шпаной беспризорной. И ты, и я. В конце двадцатых нас туда загребли. Вначале тебя, а потом и меня. Там мы с тобой и сдружились. Ты всегда здоровяком был, а я мелким шкетом. И ты меня под свое авторитетное крыло взял, не давал прочим пацанам в обиду.
А до колонии, что со мной было, не знаешь? Откуда я родом? Что с родителями?
Нет, не знаю. Как-то о прошлом мы не любили вспоминать. У многих оно было совсем нехорошее. Нами тогда Макаренко руководил, и его политика была: забыть все свои прошлые «подвиги» и начать жизнь с чистого листа. Так что, обычно никто и не откровенничал.
А сколько мне лет? спросил Алексей Валентинович.
По документам двадцать один, ответила уже Клава. Восемнадцатого года ты считаешься. И насчет твоего детства, кое-что могу рассказать: то, что от тебя же и слышала. Родителей ты своих совсем не помнил, где родился тоже. Так только, были у тебя какие-то отрывочные воспоминания. Большая городская квартира. Богатая квартира. Огромный бородач, в военной форме, у которого были золотые часы с музыкой, а на часовой цепочке множество разных золотых же брелоков, которые ты любил трогать. Высокая женщина, которая куда-то везла тебя на извозчике, и тебя сильно трясло на булыжной мостовой. Потом ты жил у какой-то доброй толстой бабушки в подвале. Бабушка с тобой была ласковая, называла Сашенькой и сиротинушкой, но еды у нее вечно не хватало, и ты все время хотел кушать. По твоим словам, полностью осознал ты себя уже мелким шкетом в компании беспризорников в деревянном небольшом городишке где-то на очень широкой реке. Периодически вас отлавливали, помещали в детские дома, оттуда ты сбегал, колесил по железным дорогам в собачьих ящиках и на крышах, приставал к новым компаниям беспризорников. Пока не попал в Куряж к Макаренко. Вот Макаренко ты боготворил, он не одного тебя перевоспитал и сделал человеком.
Еще в колонии, снова подключился Колька, ты увлекся техникой: автомобилями и тракторами. И чинить их помогал, и ездить научился. Потом и меня к ним приохотил. Курсы водителей в Осоавиахиме и два новоиспеченных водителя на паровозостроительном. Поселились мы с тобой в общаге, завод нам койки выделил в одной комнате. В первый же рабочий день, как пришли в контору оформляться, ты втюрился по уши в одну из наших машинисток. В столовой ее приметил и все. Просто очумел от такой красотищи.
В Клаву, что ли?
А в кого же еще? Как увидал, так сразу мне и сказал: моя будет!
Алексей Валентинович с новым интересом оглядел свою жену. А и впрямь, красивая девушка, нестандартная. Правда, полноватее, чем его представление о женском идеале, но каким-то обаянием так прямо и пышет: густые слегка вьющиеся темно-каштановые волосы ниже плеч; даже не голубые, а какие-то ярко-синие лучащиеся изнутри глазища, опушенные (красить не надо) частоколом длинных ресниц; широкие (точно, что соболиные) брови; полные щечки с аппетитными ямочками; небольшой прямой носик; красивые и без помады губы. Изюминка чувствуется. Тело Пока сидит, всего не рассмотришь, но налитая грудь упрямо пытается отстрелить пуговицы тесного казенного халата; талия под рукой хоть и ощутилась довольно упитанной, но ширина расплывшихся на его кровати бедер явно ее превосходила. Для гитары, пожалуй, крупновата будет; скорее, можно сравнить с контрабасом. Ладно, когда встанет, рассмотрим подробнее. Сам Нефедов был тоже очень даже крупногабаритным парнем, так что, как видно, и жену себе выбрал под стать. Что ж теперь поделаешь? Как там говорят? «Лишь бы человек был хороший»? Во-во. Лишь бы. Первое впечатление добрая и открытая. Действительно мужа своего «обеспамятевшего» жалеет и любит. Чувствуется, что без притворства, без дули в кармане.
Ты, Сашка, сразу от Клавы всех ухажеров отвадил, продолжал взахлеб делиться воспоминаниями улыбающийся Колька, даже инженера Фролова, из конструкторского бюро, который на заводе считался уже чуть ли не ее женихом. Подошел ты к нему как-то на выходе из столовой, загородил ему такому всему культурному, при галстуке, шляпе и одеколоне, своей скромной персоной проход и почесал свой левый махонький кулачок (размером с голову самого Фролова) правой изящной лапкой. Сказав при этом, что Клава теперь будет встречаться только с тобой, а если кто не согласен пускай подыскивает себе тихое местечко на ближайшем кладбище. А если кто умный на тебя куда не надо какой-нибудь донос настрочит, то даже и в гроб класть будет нечего: один бесформенный фарш с галстуком останется Понятное дело, и Фролов спорить не стал, да и другие ребята тоже. Осталось тебе только Клавку уговорить. Прямо, как в том еврейском анекдоте, когда Абрам дочку за Ротшильда замуж выдавал, помнишь? Дочка уже согласна, осталось только Ротшильда уговорить. Но с этим ты справился лучше Абрама, хотя и не сразу. Не знаю только: ты ей тоже кулак показывал? гоготнул веснушчатый приятель.
Ты, Сашка, сразу от Клавы всех ухажеров отвадил, продолжал взахлеб делиться воспоминаниями улыбающийся Колька, даже инженера Фролова, из конструкторского бюро, который на заводе считался уже чуть ли не ее женихом. Подошел ты к нему как-то на выходе из столовой, загородил ему такому всему культурному, при галстуке, шляпе и одеколоне, своей скромной персоной проход и почесал свой левый махонький кулачок (размером с голову самого Фролова) правой изящной лапкой. Сказав при этом, что Клава теперь будет встречаться только с тобой, а если кто не согласен пускай подыскивает себе тихое местечко на ближайшем кладбище. А если кто умный на тебя куда не надо какой-нибудь донос настрочит, то даже и в гроб класть будет нечего: один бесформенный фарш с галстуком останется Понятное дело, и Фролов спорить не стал, да и другие ребята тоже. Осталось тебе только Клавку уговорить. Прямо, как в том еврейском анекдоте, когда Абрам дочку за Ротшильда замуж выдавал, помнишь? Дочка уже согласна, осталось только Ротшильда уговорить. Но с этим ты справился лучше Абрама, хотя и не сразу. Не знаю только: ты ей тоже кулак показывал? гоготнул веснушчатый приятель.
Попробовал бы он мне кулак показать, подключилась к веселой теме Клава, так и летел бы от меня вверх тормашками. Просто я вдруг обнаружила, что все мои ухажеры куда-то подевались: то целый рой вокруг меня постоянно кружился; то вдруг вообще никого на горизонте, даже инженер Фролов стал обходить десятой дорогой. Не с кем стало ни в кино сходить, ни в театр, ни на танцы, ни в парке культуры или саду Шевченко погулять. Как вроде, я какая-то чумная стала. Только какой-то стеснительный новый шофер размером со шкаф: то букетик мятый, словно коровой не дожеванный, к нам в машбюро занесет, то издали за мной наблюдает в столовой или после рабочего дня. А сам все краснеет, как стеснительная девица и толком ничего сказать не может. Долго я ничего понять не могла, пока Лёля, подружка моя, глаза мне не открыла. Тут уж, Саня, я сама тебе кулак показала. Конечно, поменьше, чем у тебя: я ведь, все-таки, девушка. Не помнишь?
Нет, улыбнулся «Саня».
Значит, так было дело, напоминаю. Принес ты мне как-то очередной, явно сорванный где-то на клумбе и твоими «музыкальными» пальчиками от волнения помятый букетик. Я вытолкала тебя вместе с этим букетиком в коридор, сунула тебе под нос два свои кулака и сказала, чтобы ты оставил меня в покое. Что мне, мол, такой дурак-увалень и даром не нужен, который и двух слов сказать не может только мычит и краснеет. И тут у тебя прорвало плотину. Все мне рассказал: и о своих чувствах, и о непонятном твоем стеснении, и о том, что прямо с первого взгляда утонул в моих синих глазищах, как в озерах. Складно рассказал. Я даже тебе поверила и рассмотрела чуть ли не впервые внимательно: а ничего парень, высокий, сильный и симпатичный. И вовсе не увалень. Похоже, просто, стесняется. А так, видно, что хлопец бойкий. Согласилась с тобой вечером сходить в кино Теперь мы с тобой почти год, как женаты.
А живем мы где? В общежитии?
Нет, зачем же? Мы живем в моей комнате, в квартире на Юмовской. Вкратце, о себе: мне двадцать (я тебя на год младше); моя мама умерла, когда я была еще в школе училась; папа, Николай Игнатович, фрезеровщик на нашем же заводе, он потом второй раз женился и переехал на квартиру к своей новой жене на поселок Артема (она нее отдельная и детей от первого брака двое); вырастила меня бабушка, мамина мама, но она тоже умерла еще до нашего с тобой знакомства. Так что, у нас с тобой есть теперь своя большая комната в самом центре города, с замечательными соседями.
А дети у нас есть?
Нет, Сань. На нашем с тобой семейном совете было решено пока повременить. Я ведь летом в институт поступила, в наш механико-машиностроительный. Так что, машинисткой до конца месяца на заводе дорабатываю, и «дети в школу собирайтесь». Точнее в институт. Вот выучусь на инженера, тогда уж и рожать буду.