Алексей Андреев
Дао подорожника
Цветок
То, что напоминает о прошлом,
но уже никуда не годно:
художник, потерявший зрение.
(Сей-Сенагон, «Записки у изголовья»)
Когда он добрался до храма, уже смеркалось. Он вытащил фонарик и осветил белые растрескавшиеся ступени. Дверь была приоткрыта, но художник медлил, разглядывая барельеф над входом.
Добро пожаловать, раздался вдруг голос; художник вздрогнул и опустил левую руку в карман плаща. Недалеко от входа, на низкой скамейке у стены сидел человек. Судя по голосу, пожилой.
Я сторож, сказал старик, опережая вопрос. Охраняю сей памятник искусства и архитектуры. Кстати, сейчас храм закрыт. Приходите утром.
Ага. Художник вынул руку из кармана. Значит, все правильно. Но я представлял себе это несколько иначе.
Ага, повторил старик, пародируя его тон. Вы представляли себе тайное место в джунглях, куда добираются лишь самые отчаянные, чтобы увидеть Цветок.
Да-да, Цветок!
Ну, тогда вам сюда. Легенда относится именно к этой горе.
Легенда? Только не говорите мне, что Цветка не существует!
Конечно, не существует. Э-э-ох Сторож широко зевнул. Такая же выдумка, как Моисеевы скрижали, Священный Грааль или висячий гроб Магомеда. Хотя, конечно, ближайшими аналогами следует считать сожжённый Геростратом Храм Артемиды, а также одно малоизвестное святилище в Малой Азии, закончил он совершенно тоскливым голосом усталого экскурсовода.
Даже если это вранье Художник нетерпеливо дёрнул плечами. Я уже притащился сюда и хочу увидеть всё своими глазами.
Он взбежал по ступенькам и положил руку на витую бронзовую ручку.
Хорошо, сказал тогда сторож, но я должен вас предупредить.
О чём?
Да вы не спешите. Времени у вас достаточно, а выбор серьёзный
Уверенная интонация старика заставила молодого вернуться к скамейке.
Я слушаю.
Видите ли, я вам соврал, но раз вы настаиваете Цветок действительно существует. Но тот, кто его увидит, теряет зрение. Раз уж вы поверили в первую часть легенды и приехали сюда, вам придется поверить и в продолжение, которого вы, к сожалению, не знали.
Да, я слышал, что посещение храма связано с какими-то неприятностями. Но насчёт потери зрения
Посмотрите. Сторож махнул рукой в сторону барельефа над входом.
Художник поднял фонарик. Теперь он понял, что зацепило его внимание в первый раз. Глаза на всех лицах закрыты, хотя изображены явно живые люди: кто-то идёт, кто-то держит в руках инструменты.
Потому туда никто и не ходит, сказал сторож. А пожертвования, кстати, оставляют у крыльца, вон в той каменной чашке.
Художник задумчиво прошёлся вдоль стены, заглянул в чашку: там лежало несколько монет. Он вынул кошелёк и добавил две свои. Монетки громко звякнули в темноте.
А вы сами-то видели Цветок? спросил он вдруг. Было заметно, что ему хочется навести фонарик на лицо загадочного старика, но он не делает это из вежливости.
А мне ни к чему, ответил тот спокойно. Я ведь не художник, «красоты любой ценой» не ищу
И чувствуя, что пришедший не очень-то ему верит, добавил:
Ну, по крайней мере, я могу пока разглядеть и ваш крупный нос, и шрам на скуле. Интересно, кастетом или так, бутылкой?
Бутылкой. Но это давно, ещё в начал художник, и тут же остановился. Если его нос действительно можно было увидеть сейчас, то старый шрам в этих сумерках не мог бы разглядеть никто. Он снова глянул на дверь, будучи изрядно озадачен и странным сторожем, и предоставленным ему выбором. И уже почти не удивился, когда рядом хрустнула ветка, и девочка лет семи, непонятно откуда взявшаяся, весело сказала «Привет!» и села на скамейку рядом со сторожем.
Еще один пришёл? спросила она старика.
Он уже уходит, ответил тот и погладил её по голове.
Художник между тем продолжал водить лучом фонарика по барельефу, выхватывая из темноты каменные лица с закрытыми глазами. Потом решительно выпрямился:
Я войду туда.
Как хотите, сказал старик.
Счастливо, сказала девочка.
# # #
Ничего ослепляющего не произошло. Внутри маленького храма горело четыре светильника, они освещали небольшое возвышение у стены, противоположной входу. Пахло чем-то кисловатым, напоминающим человеческий пот. Около возвышения или алтаря? запах усилился, и подойдя ближе, молодой человек заметил на алтаре цветы. Некоторые завяли, а некоторые засохли настолько, что едва не рассыпались в пыль от шума шагов. Однако ветка, лежавшая сверху, была совсем свежей. Правда, в свете факелов орхидеи не так впечатляли, как днём; художник вспомнил, что точно такие же продавали на станции звёзды ослепительно-белых лепестков с алым язычком в центре.
Стоило ради этого тащиться в такую даль? Он ещё раз пробежал лучом фонарика по странному алтарю, на всякий случай поглядел в углах там тоже было пусто и заметил ещё одну дверь, сразу за алтарем. Поспешно вскочив на возвышение и пройдя по цветам, он распахнул дверь и оказался на заднем дворе храма. Внизу в темноте лежала долина, откуда он поднялся на эту гору. Едва заметная тропинка вела обратно вниз.
Он захлопнул дверь и пошёл по тропинке, подсвечивая себе дорогу фонариком и посмеиваясь над собственной легковерностью. Тропинка незаметно превратилась в просёлочную дорогу, деревья расступились, открыв молодой месяц а он все шёл, не замечая ничего, кроме светлого пятна, прыгающего у него под ногами и иногда забегающего вперед, но недалеко батарейки садились.
И только когда впереди показалась неоновая надпись BAR, только тогда по-настоящему ощутил он прилив разочарования. Тонкий серп луны вспыхнул последний раз, как полоска света из-за неплотно задёрнутой шторы, и исчез за тучей.
В баре он попросил виски.
Чистый? спросил бармен, не отрывая взгляда от телевизора.
Можете разбавить водкой.
Бармен оглядел его с лёгким интересом, вынул две бутылки, плеснул из обеих в стакан.
Смотрели храм?
Да.
Многие разочаровываются, кивнул бармен. Тут один даже повесился в прошлом году. Немец, кажется. Или русский. А всё из-за этих, которые красивые сказки сочиняют. Сторожа чокнутого видели? Во! Потом ещё говорят, сумасшествие не заразно. А по-моему, очень даже заразно! Когда немец-то кончился, кое-кто из наших не выдержал. Собрались, пошумели, и чуть было не спровадили этого психа-сказочника в дурдом Но всё-таки не вышло. Исправно, говорят, служит, да и кто ещё образованный будет в такой глуши стеречь ваши развалины? Потом знающий человек рассказал: заступился кто-то за этого старикашку. Кто-то с бо-ольшим кошельком Небось тоже какой-нибудь любитель старинных легенд. А по мне, так всё одно что бред больного, что легенды эти Вы-то говорили с ним?
Говорил. Но я в такие байки не очень-то верю. Так, покатался-посмотрел. Архитектура у вас интересная. Да и вообще, природа.
Вот это правильно! Здоровый туризм и нам хлеб. Сами-то откуда будете?
Париж.
О, ну тогда здешняя глушь вам быстро надоест. Вот Богота другое дело: там и казино, и девочки первый класс.
Да, пожалуй. Налейте-ка мне ещё. И кстати, как отсюда быстрее пройти к станции?
А просто вниз по дороге, никуда не сворачивайте.
Замечательно, спасибо. Нет, сдачи не надо.
# # #
В это время сторож и девочка спускались с другой стороны горы. Девочка шла впереди, держа старика за руку, а он покорно следовал за ней.
Ты рассказал ему легенду? спросила она.
Он знал её, только не до конца. Впрочем, что толку. Слишком молод ни слушать, ни смотреть не умеет.
Но ты тоже не видишь меня.
Я видел тебя. Это было давно и совсем в другой стране. Помнишь, я тебе рассказывал.
Расскажи ещё раз. Я люблю эту историю. К тому же ты каждый раз рассказываешь по-разному.
Хорошо, согласился старик. Только ты смотри внимательно под ноги, а то мы оба свалимся и разобьём себе носы.
Он замолчал на некоторое время, а потом начал свою историю:
Я был известным художником и жил в городе Лионе
Известные художники живут в Париже, возразила девочка.
Эй, кто рассказывает, я или ты? Сторож легонько хлопнул ее по плечу. То-то же, не перебивай.
Сначала я действительно жил в Париже, и именно там сколотил себе славу. Хотя, если говорить об славе её в основном создавали мои шумные попойки и хулиганские выходки, а не картины.
Однажды, к примеру, я попал на вечеринку, где присутствовал сам Дали. Его жена, Гала, шокировала окружающих новым белым платьем, которое на первый взгляд выглядело очень консервативным, а на второй совершенно неприличным. Я нагло ухаживал за ней весь вечер, и под конец усадил её в кресло, куда перед этим пролил немного кетчупа. Когда окружающие захохотали, старый мистификатор быстро выкрутился, приписав создание этой «новой палитры» самому себе. Он тут же усадил жену на лист бумаги и объявил полученный оттиск «шедевром менструально-критического метода». Но он был зол, чувство собственного величия изменило ему на мгновенье, и он ляпнул какую-то гадость про «соавтора». Фраза тут же была подхвачена владельцем галереи, где выставлялись мои работы, и появилась на следующий день в газетах.
Но я и вправду любил рисовать, и рисовал неплохо. Когда известность позволила мне стать достаточно независимым, я решил, что жить в Париже вовсе неинтересно, особенно если ты уже не заботишься о мнении болтливой богемы. Мне же самому было все равно, где жить. Единственное, чего мне хотелось чтобы в городе, где я живу, ходило метро, как в Париже. И я переехал в Лион. Это даже улучшило мой образ: для критиков я превратился в эдакого гения-затворника, который возвысился над мирской суетой и творит свои шедевры в гордом отрыве от общества.
Такая жизнь меня вполне устраивала. Я подолгу гулял один, наблюдая людей в разных ситуациях в метро, в парках, на рынках, иногда даже в тёмных кинозалах во время просмотра каких-нибудь экзотических фильмов, и возвращаясь в студию, много работал. В Лионе я нарисовал лучшие свои вещи: японку, которая держит во рту сломанный гребень для волос; мальчика-официанта, смахивающего отражение неба с залитых дождем столов; и ещё несколько картин, среди которых наиболее известны «Безносый поцелуй» и «Музыка точильщиков».
Продолжал я и кое-какие выходки, разве что теперь они стали тоньше. Так было с «Кошкиной Стеной». Однажды мы с друзьями возвращались после зарисовок на природе. В метро в ожидании поезда я рассматривал серые стены, лишь кое-где расцвеченные рекламой да сомнительными надписями. А потом вынул синий мелок и быстро нарисовал кошку с длинной шеей и большими глазами. Мои приятели, не говоря ни слова, добавили рядом своих пастельных кошек: толстую жёлтую и облезлую чёрную.