Вся Москва говорила о скандальной жизни, которую вел старый Юсупов. Уже давно живя врозь с женой, он содержал невероятное число любовниц, танцовщиц и крестьянок. Завсегдатай театра в Архангельском рассказывал, что, когда балетная труппа была на сцене, князь делал знак тростью, и все юные создания являлись совершенно нагими. Первая танцовщица была его фавориткой, и он осыпал ее королевскими подарками. Но главной его страстью была необычайно красивая француженка, имевшая досадную привычку пить. Когда она была пьяна, она устраивала ему адскую жизнь. Их ссоры часто переходили в настоящие драки. Посуда и безделушки так и летали, разбиваясь вдребезги. Несчастный князь был терроризирован, лишь обещание пышного подарка могло утихомирить его вспыльчивую любовницу. Ей было восемнадцать лет ему же под восемьдесят!
Путешествия князя были непростым делом. Он никогда не передвигался без сопровождения близких друзей и любовниц, многочисленной челяди, без музыкантов с их инструментами, не говоря уж о его любимых собаках, попугаях, обезьянах и части его библиотеки. Приготовления начинались за много недель и требовалось не менее десяти карет, в каждую из которых впрягалось по шесть лошадей, чтобы перевезти князя и его свиту. Таким образом он отправлялся из Москвы в свою летнюю резиденцию, где его встречали пушечным салютом, таким же был и его отъезд.
Князь Николай Борисович умер в 1831 году в возрасте восьмидесяти лет. Он похоронен в своем имении в селе Спасском, недалеко от Москвы. Незадолго до смерти он подарил городу Санкт-Петербургу один из своих домов. Это был пышный особняк, окруженный парком из тенистых грабовых аллей. В водах окружавших его прудов отражались статуи и мраморные вазы. Дом занял один из министров, а парк стал открыт для публики, и зимой любители кататься на коньках назначали там свидания на льду.
Я не могу закончить эту краткую биографию моего предка, не посвятив несколько строк усадьбе, бывшей его самым любимым произведением. «Архангельское, говорили о нем, это не доходное имение, а предмет трат и удовольствий».
Я бывал во дворцах королей и принцев, мне знакомы самые роскошные и величественные среди них. Но мне не встречалось ансамбля более пропорционального и гармоничного, чем Архангельское. Нигде я не видел, чтобы творение рук человеческих так совершенно сливалось с окружающей природой. Мы не знаем, кто был истинным архитектором этого шедевра. Архангельское первоначально принадлежало князю Голицыну, который начал строительство дворца. Вынужденный от него отказаться вследствие превратностей судьбы, он продал его князю Юсупову, который продолжил работы, внеся в них важные изменения. Первоначальный проект подписан именем французского архитектора де Герна, но тот никогда не был в России, и несомненно, что его планы были исполнены русскими архитекторами[21].
Можно предположить, что князь Николай Борисович, сделавшись владельцем Архангельского, сам руководил работами с помощью итальянца Пьетро Гонзаго, в то время признанного архитектора и театрального декоратора. Князь Николай часто принимал его в своем петербургском доме и доверил ему исполнение декораций в устроенном им театре. Вполне вероятно, что итальянский художник мог участвовать в возведении и украшении Архангельского.
Я не специалист, чтобы входить в детали, поэтому опишу Архангельское таким, каким его помню.
Длинная прямая аллея вела через сосновый лес к круглому двору, окруженному колоннадой. На первом этаже дворца большие залы с колоннами, с росписями на потолках были украшены мраморными статуями и картинами известных мастеров. Два зала были специально посвящены Тьеполо и Гюберу Роберу. Красивая старая мебель, растения и цветы придавали этим комнатам, несмотря на их величественные размеры, некоторую интимность. В центре зал с ротондой, предназначенный для праздников, открывал свои двери в парк. Все посетители Архангельского приходили в восхищение открывающейся оттуда перспективой: террасы и длинный зеленый газон, обрамленный статуями, тянулись к горизонту и терялись в синей тени леса.
Левое крыло было занято столовой и апартаментами моих родителей. На втором этаже находились комнаты мои и брата, а также комнаты, предназначенные для гостей. В правом крыле находились гостиная и библиотека в тридцать пять тысяч томов, среди них пятьсот эльзевиров[22] и Библия 1462 года, современница изобретения книгопечатания. Все книги сохранили первоначальный переплет и имели экслибрис «Ех. biblioteca Arkhangelina».
В детстве я боялся играть вблизи библиотеки, поскольку там находился автомат в человеческий рост, представлявший Жан Жака Руссо, сидящего за столом, одетого на французский манер. При запуске особого механизма автомат мог приходить в движение.
Рядом находилась коллекция старинных экипажей. Я особенно помню карету резного золоченого дерева, украшенную медальонами работы Буше, внутри обтянутую малиновым бархатом. Если поднять одну из подушек, обнаруживалось сиденье с дырой. Князь Николай, больной, но вынужденный присутствовать на коронации императора Павла, приказал устроить это удобство в своей карете.
В 1912 году, когда я распорядился переоборудовать жилые комнаты, сделав их более комфортабельными, мне пришлось остаться наблюдать за работами. Я воспользовался этим, чтобы привести в порядок гардеробы, подвалы и чердаки, где обнаружил замечательные вещи. На чердаке театра я нашел свернутые в большой рулон пыльные полотна, оказавшиеся не чем иным, как декорациями Пьетро Гонзаго. Я тотчас приказал водрузить их на место на театральной сцене, где они произвели замечательное впечатление.
Тогда же я нашел целые сундуки с фарфором и хрусталем фабрик Архангельского. Я приказал перевезти эти находки в Петербург, чтобы украсить ими витрины моей столовой.
После смерти князя Николая Борисовича Архангельское перешло к его сыну, князю Борису. Он был совершенно не похож на своего отца, у него был совсем другой характер. Его независимость, прямота и откровенность приобрели ему больше врагов, чем друзей. При выборе последних его не привлекали ни богатство ни положение. Ему были важны лишь их доброта и честность.
В тот день, когда он должен был принимать у себя царя и царицу, министр двора вычеркнул несколько имен из списка приглашенных. Князь не согласился с этим.
«Когда я удостаиваюсь высокой чести принимать государя и государыню, сказал он, все моё окружение должно иметь возможность при этом присутствовать».
Во время голода 1854 года князь Борис помогал своим крестьянам из собственных средств. Крестьяне любили его.
Он как мог управлял сказочным богатством, полученным в наследство. По правде говоря, князь Николай долго раздумывал, оставить ли Архангельское сыну или подарить государству. Он опасался, что в руках князя Бориса участь этого прекрасного имения переменится. Действительно, после смерти старого князя его сын тотчас поспешил превратить Архангельское в доходное имение. Большая часть произведений искусства была перевезена в Петербург, зоологический сад продан, актеры, танцовщицы и музыканты уволены. Император Николай I вмешался, но было уже поздно: непоправимое произошло.
После смерти князя Бориса все состояние унаследовала его вдова. Он был женат на Зинаиде Ивановне Нарышкиной[23], позднее графине де Шово. Их единственный сын, князь Николай[24], был моим дедом, отцом моей матери[25].
Глава III
Мое рождение. Разочарование моей матери. Зоологический сад в Берлине. Моя прабабка. Мои деды и бабки. Мои родители. Мой брат Николай.
Я родился 24 марта 1887 года в нашем петербургском доме, на набережной Мойки[26]. Меня уверяли, что накануне мать была на балу в Зимнем дворце и танцевала всю ночь. Наши друзья видели в этом предзнаменование, что у ребенка будет веселый нрав и склонность к танцам. Я действительно имел веселый нрав, но никогда не был хорошим танцором.
При крещении я получил имя Феликс. Моим крестным отцом был дед с материнской стороны, князь Николай Юсупов, крестной матерью прабабка графиня де Шово. Во время церемонии крещения, проходившей в нашей часовне, священник чуть не утопил меня в купели, куда, по православному обряду, ребенка должны погрузить трижды. Меня с трудом вернули к жизни.
Я появился на свет таким слабым, что врачи не обещали мне более суток жизни, а моя худоба была такова, что старший мой брат Николай, уже пятилетний, закричал, увидав меня: «Какой ужас! Его надо выбросить в окно». Моя мать, имевшая к тому времени уже троих сыновей, двое из которых умерли в младенчестве, была так убеждена, что я буду девочкой, что приготовила все приданое розового цвета. Чтобы утешить себя в этом разочаровании, она приказывала одевать меня девочкой до пяти лет. Нисколько не уязвленный, я находил в этом повод для тщеславия. На улице я обращался к прохожим: «Полюбуйтесь, какая хорошенькая малышка». Этот каприз матери не прошел без влияния на формирование моего характера.
При крещении я получил имя Феликс. Моим крестным отцом был дед с материнской стороны, князь Николай Юсупов, крестной матерью прабабка графиня де Шово. Во время церемонии крещения, проходившей в нашей часовне, священник чуть не утопил меня в купели, куда, по православному обряду, ребенка должны погрузить трижды. Меня с трудом вернули к жизни.
Я появился на свет таким слабым, что врачи не обещали мне более суток жизни, а моя худоба была такова, что старший мой брат Николай, уже пятилетний, закричал, увидав меня: «Какой ужас! Его надо выбросить в окно». Моя мать, имевшая к тому времени уже троих сыновей, двое из которых умерли в младенчестве, была так убеждена, что я буду девочкой, что приготовила все приданое розового цвета. Чтобы утешить себя в этом разочаровании, она приказывала одевать меня девочкой до пяти лет. Нисколько не уязвленный, я находил в этом повод для тщеславия. На улице я обращался к прохожим: «Полюбуйтесь, какая хорошенькая малышка». Этот каприз матери не прошел без влияния на формирование моего характера.
Одно из моих первых воспоминаний относится к посещению зоологического сада в Берлине, когда я жил в этом городе с родителями.
Я был одет в тот день в морской костюм, купленный матерью накануне, с надписью «Жан Барт» на бескозырке с ленточкой. Этим нарядом я немало гордился. В руках у меня была маленькая тросточка. В таком виде, очень довольный собой, я отправился с няней в зоологический сад. Войдя в сад, я увидал легкие повозки, запряженные страусами, и не успокоился до тех пор, пока няня не разрешила мне сесть в одну из них. Все шло хорошо до тех пор, пока, без всяких видимых причин, страус не понес, увозя меня в сумасшедшем беге по аллеям зоосада, задевая обо все легкой тележкой, которая опасно раскачивалась. Птица остановилась лишь перед своей клеткой. Сторожа и моя взволнованная нянька высадили из повозки маленького мальчика, испуганного, потерявшего по дороге бескозырку. Нянька думала успокоить меня зрелищем львов в клетке. Но поскольку эти животные упорно поворачивались к нам спинами, я пощекотал тросточкой зад одного из них, чтобы заставить его повернуться. Он этого не сделал и выразил свое презрение самым невежливым образом, не проявив почтения к прекрасному новому костюму, которым я так гордился.