Итак, моя краса, пусть знает червь сосущий,
Чьи губы вас сожрут впотьмах,
Что сохранил я вид и свет от Бога сущий
Моих страстей, истлевших в прах!
Таким образом, у нас нет оснований думать, что «поэт, обращаясь к своей возлюбленной, говорит о том, что и ей суждено истлеть в земле, но она останется в его стихах и силой его дара избежит забвения». На самом деле поэт эгоистичен и неучтив и мало того что, поручая своей спутнице передать его мнение червям, рассчитывает очутиться «впотьмах» позже нее, так еще и намерен сохранить не суть и облик чьей-то посторонней плоти, а форму и божественную суть только своих собственных страстей. Именно такие бесцеремонные откровения, как это и придают «Цветам зла» их неповторимый, вызывающе-дерзкий аромат.
Не напрашивается ли из приведенного примера вывод, что очень часто, читая переводы стихов и прозы, мы вынуждены принимать за художественную истину то, что на самом деле таковой не является?
Поль Верлен, «На серой равнине»
Ниже приведен отрывок из знаменитой статьи Льва Толстого «Что такое искусство?», где он обрушивается на стихотворение Поля Верлена, данного в переводе В. Брюсова:
«По тоске безмерной,
По равнине снежной,
Что блестит неверно,
Как песок прибрежный?
Нет на тверди медной
Ни мерцанья света.
Месяц глянул где-то
И исчез бесследно.
Как сквозь дым летучий,
На краю равнины
Видятся вершины
Бора, словно тучи.
Нет на тверди медной
Ни мерцанья света.
Месяц глянул где-то
И исчез бесследно.
Чу! кричат вороны!
Воет волк голодный,
Здесь, в степи холодной,
Властелин законный!
По тоске безмерной,
По равнине снежной,
Что блестит неверно,
Как песок прибрежный?
Как это в медном небе живет и умирает луна и как это снег блестит, как песок? Все это уже не только непонятно, но, под предлогом передачи настроения, набор неверных сравнений и слов. Прежде чем привести примеры из других поэтов, не могу не остановиться на удивительной знаменитости этих двух стихотворцев, Бодлера и Верлена, признанных теперь великими поэтами. Каким образом французы, у которых были Chenier, Musset, Lamartine, a главное Hugo, y которых недавно еще были так называемые парнасцы: Leconte de Lisle, Sully Prudhomme и др., могли приписать такое значение и считать великими этих двух стихотворцев, очень неискусных по форме и весьма низких и пошлых по содержанию? Миросозерцание одного, Бодлера, состоит в возведении в теорию грубого эгоизма и замене нравственности неопределенным, как облака, понятием красоты, и красоты непременно искусственной. Бодлер предпочитал раскрашенное женское лицо натуральному и металлические деревья и минеральное подобие воды натуральным. Миросозерцание другого поэта, Верлена, состоит из дряблой распущенности, признания своего нравственного бессилия и, как спасение от этого бессилия, самого грубого католического идолопоклонства. Оба притом не только совершенно лишены наивности, искренности и простоты, но оба преисполнены искусственности, оригинальничанья и самомнения. Так что в наименее плохих их произведениях видишь больше г-на Бодлера или Верлена, чем то, что они изображают. И эти два плохие стихотворца составляют школу и ведут за собою сотни последователей».
Не думаю, что Льву Николаевичу, в совершенстве владевшему французским, требовался перевод, но он точно требовался читателям. К сожалению, из перевода Брюсова исчезла оригинальная лексика, а главное, исчез оригинальный размер, который подобно безжалостному пульсирующему насосу наполняет тело стиха категорически-безысходным, истинно верленовским настроением. Надеюсь, мой перевод восполняет этот недостаток:
На серой равнине
Бескрайней, как скука
Свет ветхого снега
Схож с цветом пустыни.
На небе из меди
Ни зги, ни просвета,
Как будто мы видим
Смерть лунного света.
Дубы чередой
Плывут величаво
Из ближней дубравы
Сквозь воздух сырой.
На небе из меди
Ни зги, ни просвета,
Как будто мы видим
Смерть лунного света.
Ты, ворон голодный,
Вы, волки худые,
Что шлет, вестовые,
Вам ветер холодный?
На серой равнине
Бескрайней, как скука
Свет ветхого снега
Схож с цветом пустыни.
(Paule Verlaine)
Dans linterminable
Ennui de la plaine,
La neige incertaine
Luit comme du sable.
Le ciel est de cuivre
Sans lueur aucune,
On croirait voir vivre
Et mourir la lune.
Comme des nuees
Flottent gris les chenes
Des forets prochaines
Parmi les buees.
Le ciel est de cuivre
Sans lueur aucune,
On croirait voir vivre
Et mourir la lune.
Corneille poussive
Et vous les loups maigres,
Par ces brises aigres
Quoi donc vous arrive?
Dans linterminable
Ennui de la plaine,
La neige incertaine
Luit comme du sable.
Стефан Малларме, «Послеполуденный отдых фавна»
Знаменитое стихотворение знаменитого поэта, послужившее появлению таких шедевров, как одноименная оркестровая прелюдия К. Дебюсси, которая считается энциклопедией музыкального импрессионизма, и одноактный балет под тем же названием. Возможно, кому-то будет любопытно узнать, что в этом небольшом произведении могло так возбудить воображение мастеров прошлого, чьи музыкальная и балетная иллюстрации до сих пор волнуют публику.
Написанная поэтом в 1865 году, задолго до его увлечения символизмом, поэма причудливо соединила в себе первородные инстинкты, жару и эротические фантазии. Недаром в 1874 году ее отказались публиковать, отчего свет она увидела только в 1876 году. В этой связи любопытно взглянуть на существующие русские переводы, а именно на те их места, которые в оригинале могли послужить причиной отказа. Я привожу здесь отрывки из двух переводов, которые фигурируют в списке признанных, и приглашаю вас подивиться способности так называемых художественных переводов искажать смысл переводимого до неузнаваемости, а в данном случае до безобидности. Налицо попытка сделать поэта куда более стыдливым, чем он был на самом деле, в чем вы легко можете убедиться, сравнив приведенные ниже отрывки с фрагментом моего перевода, начиная со слов «Бегу, как вдруг у ног» до «Без жалости к слезам, какими пьян я был»
М. Талов:
«Я прибежал; как вдруг ко мне (огнем томленья
Палимые, когда влюбленных жжет недуг)
Рук стаю вскинули сонливицы вокруг;
Их сжатий не разъяв, лечу я через чащи,
На солнце истощив весь запах роз пьянящий,
В лес, ненавидимый тобой, пустая тень,
Где нашим шалостям померкший равен день».
Тебя, гнев девственниц, люблю я, о услада
Нагого бремени, что уклониться рада
От знобких губ моих, как вздрагивает вдруг
Зарница! пьющих всласть плоти нагой испуг:
От ног безжалостной до сердца самой скромной,
Днесь проливаемый невинностию томной
В слезах иль в менее трагических парах.
«Тем согрешил я, что, преодолев их страх
Лукавый, гладь волос, взлелеянных богами,
Целуя, жадными я растрепал губами;
Бо вздумал я едва скрыть пламенный свой смех
В блаженных тайниках единой (средь потех
Лишь заградясь перстом, чтоб в робком ореоле
Страсть уяснив сестры, зажглась она, дотоле
Еще стыдливая, наивная еще):
Как, от объятий вдруг освободив плечо,
Добыча вырвалась, лукавая поныне
И равнодушная к моей мольбе в пустыне».
Р. Дубровкин
«Я подхватил подруг и, не разъединив
Переплетенных тел, укрылся под навесом
Не слишком строгих роз, чей аромат над лесом
К светилу ярому возносится сквозь тень:
Там наши пылкие забавы гасит день».
О ноша девственных взбешенных обольщений,
Укора твоего нет для меня священней,
Когда отчаянно ты губ моих бежишь,
Зарница! пьющих всласть плоти нагой испуг:
От ног безжалостной до сердца самой скромной,
Днесь проливаемый невинностию томной
В слезах иль в менее трагических парах.
«Тем согрешил я, что, преодолев их страх
Лукавый, гладь волос, взлелеянных богами,
Целуя, жадными я растрепал губами;
Бо вздумал я едва скрыть пламенный свой смех
В блаженных тайниках единой (средь потех
Лишь заградясь перстом, чтоб в робком ореоле
Страсть уяснив сестры, зажглась она, дотоле
Еще стыдливая, наивная еще):
Как, от объятий вдруг освободив плечо,
Добыча вырвалась, лукавая поныне
И равнодушная к моей мольбе в пустыне».
Р. Дубровкин
«Я подхватил подруг и, не разъединив
Переплетенных тел, укрылся под навесом
Не слишком строгих роз, чей аромат над лесом
К светилу ярому возносится сквозь тень:
Там наши пылкие забавы гасит день».
О ноша девственных взбешенных обольщений,
Укора твоего нет для меня священней,
Когда отчаянно ты губ моих бежишь,
Бледнее молнии, рыдаешь и дрожишь!
От ног бесчувственной наяды к сердцу томной
Передается дрожь и, вид отбросив скромный,
Она вдыхает хмель дурманящих паров.
«Испуг предательский в душе переборов,
Лобзаний спутанных я разделяю гущи
И, раздражив Олимп, объятья стерегущий,
Упрятать тороплюсь самодовольный смех
В колени маленькой богини (без помех
Ей овладел бы я, но от сестры влюбленной
Не отнял я все ждал, что пыл неутоленный
Переметнется к ней), кто думать мог, что вдруг
Добыча выскользнет из ослабевших рук,
Разъятых смутными смертями, не жалея
Похмельных слез моих. Смириться тяжелее
С неблагодарностью».
Сомневаюсь, что русского Дебюсси смогли бы вдохновить «похмельные слезы».
Согласен мой перевод тоже не подарок, однако в нем не в пример приведенным есть удачные и точные места.
Послеполуденный отдых фавна
Стефан Малларме (18421898)
Вот нимфы, я хочу их обессмертить.
Чист
Румянец легкий их, он в воздухе игрист,
Что дремлет в душных снах.
Но был ли сон мне мил?
Сомненье, хлам ночной, сплетенье зыбких сил,
Став чащею лесной, чей образ твердь набрал,
Доказывает мне, что я лишь почитал
Триумфом идеал фальшивый пышных роз.
Так-так
Ужель те две, которых ты вознес
Предмет желанья есть чувств сказочных твоих!
Из глаз одной обман исходит, голубых
Холодных, как родник невиннейших из слез:
Другая, вздохов клад, составлена из грез,
Как теплый бриз, что днем твое руно обжил.
О, нет! От забытья недвижного, без сил,
Чьей душною жарой хлад утренний убит,
Не слышен шепот вод и флейта не журчит
В лесу, что орошен аккордом; ветер лишь
Вне тех двух труб готов прочь улететь из ниш
Пред тем, как звук унять средь скудного дождя,
И к горизонту, где ни складки не найдя,
Бесхлопотен и зрим, притворно веет сам
Тем вдохновеньем, что стремится к небесам.
О, сицилийский край, где топь спокойно спит
Что с солнцем взапуски тщета моя громит,
Безмолвный средь цветов искристых, РАССКАЖИ
«Как укрощал тростник, чьи срезы так свежи
Талантом; где в златой, морской волны дали
Лоза благодарит кристальный дар земли,
Овечьей белизной колышется покой:
И как в напева гладь, что флейт рожден игрой
Лёт лебединый, нет! наяд, спастись спешит
Или нырнуть»
Ленясь, мир в рыжий час горит
Не видя, как смогли все скрыться по кустам,
Желанной плевы рой, кто ищет ее ТАМ:
Тогда проснулся б я, пыл первый ощутив,
Безгрешен, одинок, свет древний отразив,
Единственный из вас в наивности благой.
То нежное ничто со звонкою губой,
Лобзанье, что без слов коварство убедит,
На девственной моей груди укус горит
Таинственнейший след от царственных зубов;
Но, хватит! То секрет наперсника богов
Тростник двойной, чью песнь лазури шлет игрок:
Кто, обратив в себя смущенье впалых щек,
Протяжным соло ткёт, лаская нас, невеж,
Окрестностей красу конфузом ложным меж
Красой и песней той, что слепо верим мы;
И взять так высоко, чтоб страсть, как от чумы
Покинула бы сон простой иной спины
Иль голый бок, а я б смотрел со стороны,