Ночевал-то где? Глазастый ты наш
У Курта тихо ответил юноша. Брата иллурова, добавил он зачем-то, спустя мгновение.
Старейшая из лесовиков, разумеется, не хуже его знала, кто кому кем приходится. И, пожалуй, была единственной, по-настоящему разбирающейся в кровных связях поселенцев. Не менее очевидным было и то, что она хорошо знала о тринадцатилетней дочери Курта Касии. Эйден вспомнил липкие, сладкие пальцы И собственное смущение, когда большеглазая девушка тайком сунула ему в руку кусочек сот, сочащийся мёдом.
Едово у нас такое, развела руками Дарна, вырывая парня из задумчивости. Секача вчера мужики добыли. Хорошо. Кролей попадается немало. Куропатки, тетерева, белки. Лосей ты сам видел. А по первому снегу медведя из берлоги доставать можно. Мы способы знаем, навострились. Мяса хватает, она протянула сухую, чуть дрожащую руку к стеблю дягеля. Потянула на себя, вырывая корень из сырой земли. Отряхнув о ближайший ствол отправила в торбу. Да и того, что под солнцем растёт в нашем лесу в достатке. Но уж больно много ртов. Тридцать восемь, с младшим уторовским. Полтора года мальчугану, а жрёт, что твои поросята, знахарка покачала головой, растягивая запавший рот в привычной улыбке. Но человек не зверь, хоть и воем по-волчьи, дичь загоняя. А растим мы только тыкву. Хорошую, большую и много. Но только её.
Эйден кивнул. Он видел рядом с селением участки земли, расчищенные от подлеска и огороженные частоколом. Там зрели действительно громадные тыквы. Но только они.
Вот это боком и выходит, продолжала Дарна, шаркая впереди. Недоедаем того, что тело требует, оно и болеет. На коже заметно. На зубах, она цикнула пустым деснами. И грибочки тут в самый раз. С крапивкой, да жирком топлёным.
Старушка ловко поднырнула под низкими ветвями огромного дуба и присела на корявые, извивающиеся по земле корни. Достала из торбы нехитрый перекус. Эйден благодарно кивнул, принимая полоску вяленного мяса и опустился рядом.
Да. Получается, и у вас тут всё не так просто, протянул он, старательно пережевывая жесткую, волокнистую оленину.
Да. Получается, и у вас тут всё не так просто, протянул он, старательно пережевывая жесткую, волокнистую оленину.
Да уж попроще, чем одному шататься.
Конечно. Одному-то вообще смерть.
Старуха хитро покосилась на парня и не ответила. Посасывая сухое мясо, она деловито перебирала содержимое торбы.
Ну да, я кое-как добрался, по-своему истолковал взгляд Эйден. Но это удача чистой воды. Ты же знаешь
Ой не прибедняйся, шелестящий смешок Дарны был похож на щебет больной птицы.
Хм Скажи еще, что как остальные веришь в то, что я колдун, маг или кто там ещё.
Я вообще не как остальные. Хмыкает он. На вот, жуй ещё. Глядишь и бабушке пожевать догадаешься.
Эйден взял ещё кусок оленины. Очень надеясь, что знахарка пошутила и не будет требовать пережёванное мясо обратно.
Нет, ну а что? Я бы знал поди если бы это неопределённо протянул он.
Легкий, но постоянный словно водяной поток ветер, обдувал лицо, заставляя чаще моргать. Монотонно шелестели яркие листья. Причмокивала, пытаясь справиться с вяленой олениной, Дарна.
Ещё пару лет назад, начала знахарка негромко, Каська и не подозревала, что растёт настоящей красавицей. Но, как легко заметить, это вовсе не повлияло на результат. Данность есть данность. Иллур, хоть и храбрый, волевой человек, всё ещё остаётся незрелым хвастуном. Он никак не мог допустить мысли, что его выручил просто хромоногий мальчишка. Но его суждения, верные или ошибочные, также не влияют на результат. Данность есть данность, она шумно высморкалась, зажав одну ноздрю крючковатым пальцем. Из-за вечных свар на этой земле страшно воняет смертью. А смерть одного всегда жизнь другого. Падальщики и хищники всех мастей ошиваются в этих лесах, порождённые или привлечённые братоубийственной бойней. И редкому мужику, битому жизнью и не обделённому здоровьем, удаётся до нас добраться. Кто знает, может оно и правда просто свезло А может и нет.
Беспокойные языки пламени, почти бесцветные в солнечный полдень, жадно лизали огромный кабаний череп. Толстая кость темнела, струйки чистого дыма выходили из глазниц и ноздрей. Иллур восседал на низкой скамье у самого очага, положив руки на колени ладонями вверх. Он был спокоен и серьёзен. Как и подобало в такой момент.
Важно не оставить даже крупицы плоти, даже кровяного пятнышка на кости. Иначе гниль и тление осквернят образ и наоборот привлекут тварей.
Эйден кивнул, соглашаясь. Он заинтересовался планами Иллура ещё утром, когда тот погружал бурый, оскоблённый череп в большой муравейник. Но тогда знахарка утянула его за собой, пообещав, что интересное будет позднее.
А это готовит Дарна. С ней поудобнее. Хотя, конечно, мог бы и сам, рыжебородый растирал кисти густой мазью из деревянной плошки. При контакте с кожей сероватая масса медленно таяла, бледные лоскутки испарений поднимались вверх.
Спросив разрешения взглядом, Эйден обмакнул в плошку палец. Растер мазь между большим и указательным. Чувствовался холод, будто взял в руки тающую льдинку.
Перепалить тоже будет нехорошо, рассыпется, с этими словами Иллур потянулся прямо в огонь.
Извлечённый кабаний череп тяжело ухнул о скамью. От массивной зачернённой кости исходил сильный жар. Эйден чуть отодвинулся. Он с интересом наблюдал, как рыжебородый примеряется и настраивается. Больше никого из селян не было поблизости. Никто не смел мешать.
Кхаш! утробно прорычал Иллур, резко прижимая раскрытую ладонь к покатому костяному лбу.
Отчётливо затрещало, сильнее пошёл пар. Спустя несколько секунд, он отнял от раскалённого черепа руку. На ладони вздувались бледные волдыри.
Знаю, это простое колдовство, тяжёлое дыхание не скрывало смущения в голосе, но и оно помогает.
Эйден молча кивнул. Уже зная, что «кхаш» означает страх, на одном из старых языческих наречий. Позже, помогая повесить кабаний череп на дерево неподалеку от деревни, он оценивающе вгляделся в такие же, явно висящие не один год. Расколотый медвежий, коронованный ветвистыми рогами олений, волчий, успевший почти наполовину врасти в толстый ствол. И даже неизвестный, хищный и вытянутый, ощерившийся обломками длинных зубов. На каждом из них чуть поблескивал глянцевый отпечаток ладони, отчетливо выделяясь на закопченной кости.
Тут надо по-другому смотреть. Ниже, как на четвереньках бежишь, Курт присел на корточки, почти касаясь светлой бородой земли. Не трогая листьев, указал рукой на что-то, совершенно незаметное Эйдену.
Тут надо по-другому смотреть. Ниже, как на четвереньках бежишь, Курт присел на корточки, почти касаясь светлой бородой земли. Не трогая листьев, указал рукой на что-то, совершенно незаметное Эйдену.
Некоторые тропы можно заметить, только ступив на них, протянул в ответ юноша. Он действительно не видел указываемых следов, хоть и считал себя недурным, для мельника, следопытом.
Его спутник, высокий сильный мужчина лет сорока, здорово походил на какого-нибудь мудреца-отшельника. Спутанные волосы до плеч отливали блеклым золотом, кое-где разбавленным серебристыми прядями седины. Крупный, горбатый нос и глубокие морщины на лбу, точь в точь как у Иллура, выдавали кровное родство.
Да, ты прав, серьёзно кивнул Курт, после непродолжительной паузы. Миной и голосом давая понять, что мудрость сказанного не ускользнула от него.
Эйден промолчал. За несколько дней проведённых в деревне, он понял, что тишина, зачастую, звучит убедительнее слов. Более того помогает скрыть улыбку, столь неуместную в подобных обстоятельствах.
Так вот туда, в молодой ельник, стягивается несколько оленьих тропок, негромко продолжил Курт, что, казалось бы, странно. Ибо делать им там совершенно нечего, опавшая хвоя забивает траву, колючие лапы хватают за рога. То бишь теснота, да ещё и не пожрёшь толком. Но эт только кажется, здоровый бородач ступал мягко, совершенно бесшумно. Тёмные ели будто специально сторонились его. На деле это хорошее место для молодняка с мамками. Их не видно, хуже слышно, да и в непогоду укрыться можно. Вот тут их и стоит брать. Особенно по утру, с первыми лучами.
Они тихо брели дальше. Накануне ночью шёл дождь и теперь медленно сохнущий лес искрился множеством крохотных бликов. Кустарник, терявший всё больше листвы, напоминал тёмную, забитую мусором паутину. Лёгкий шаг опытного охотника походил на волчью трусцу. А неровная хромота Эйдена на ковыляние стреноженного коня. Тем не менее юноша был доволен. Внимание Курта можно трактовать по-разному, но в любом случае оно было приятно, а его пояснения и советы полезны. Чем вызвано такое отношение парень догадывался. Но на что оно может намекать стеснялся признаться даже себе.
Спросишь почему гну аж такую? лесовик без видимого усилия, аккуратно и плавно, загибал к земле молодое деревце. На зайца, и правда, хватило бы поменьше. Но таких силков только у меня десятки, пока все проверишь ноги собьёшь. А охочих до свежей зайчатинки немало, говоря это, он прилаживал веревочную петлю посреди неприметной тропки. К счастью не многие из них смогут тушку достать, если её на высоту человеческого роста вздёрнет. А вздёрнет так гладко, что ушастый и пискнуть не успеет. Мои силки воском смазаны, от того и полны чаще других. И верёвка хорошая, ровная, с тонкой шерсти ссучена. Каська сама плетёт.
Уступая лёгкому ветерку, на землю изредка падали листья. Сырая земля пахла дождём и хлебом.
Ночь. Короткое, мягкое на ощупь слово.
Эйден лежал с широко раскрытыми глазами, вглядываясь в густую тьму. И дивился тому, насколько разной она бывает. Мысли и образы, приходящие с темнотой, не давали покоя. И если не так давно, лежа под раскидистой елью один на один с шелестящей чащей, он закрывал лицо руками, лишь бы не видеть переливов пугающей черноты, то теперь боялся лишний раз моргнуть. Опасался пропустить лёгкое колебание матерчатого занавеса, сероватым пятном выделявшегося в ночи. В довольно просторной, по здешним меркам, хате было очень тихо. Только пробыв здесь достаточно долго получалось разобраться в хитросплетении приглушённых звуков. Крытая соломой крыша легко потрескивала, будто топорща шерсть под прикосновениями слабого северного ветра. Осторожная, чудом уцелевшая мышь, боязливо грызла что-то в поленнице, замирая при каждом шорохе. Ровно и практически беззвучно дышал Курт, растянувшись на узкой, затянутой шкурами лежанке в углу. И мучительно редко слышалось шевеление за занавесом, отгораживающим небольшую часть хаты.