Действительно, над левой бровью алел шрам. Он взял другую бутылку, пива совсем немного, покрутил ее до пенного состояния и отпил глоток.
Так был приказ брать дворец Амина, или кто-то на месте проявил инициативу? спросила я.
Приказ был, приказа не было, не было. Как не было? Был. Не было был не было.
Он отпивал по глотку, отставлял бутылку, опять брал, отпивал, и бормотал.
Неожиданно подскочил и встал в позу боксера.
Я тебе сейчас приемы боя покажу. Смотри.
И он стал двигаться, ловко, по-кошачьи, сноровка сохранилась. Вспомнила знакомого, который говорил, что опыт не пропьешь.
Он пинал невидимого врага и продвигался к выходу из кухни. Нет, меня не задел.
Щас я тебе покажу табельное оружие.
Его не стало. Выскочить на балкон? Закричать в форточку? Я привстала, балкон не застекленный, крик будет хорошо слышен. Если он профессионально не вырубит меня раньше.
Я уже стояла, появился он, без оружия, но настороженный.
Надоело сидеть, решила размяться.
Он угрюмо молчал, пришлось занять прежнее место. Он сел за стол, отпил из бутылки, которая ближе ко мне, поморщился, видимо, пиво скисло. Какое-то мутное, как моча у больного циститом.
Приказ был приказа не было был не было, читай между строк. Видишь шрам? Сюда смотри, он ткнул себя в правый бок, пуля навылет, пробила, тут еще шрам, он показал на грудь, от ножа духа.
Но я плохо различаю, он сидит, закрыв собой окно.
Не люблю войну, не люблю фильмов о войне. Недавно, правда, стала читать воспоминания белоэмигрантов, каким-то образом перекликаются с нынешним временем. Война беженцы брат убивает брата.
Здесь, на кухне, нас двое, непонятно, враги мы или нет. И кто победит. Думаю, или победим оба или оба проиграем.
Почему он пьет эту мочу? Ведь ему захочется чего-то покрепче. Когда? Когда допьет пиво? Но такими темпами неделя может пройти.
Не надо молчать. Не дать ему уйти в глубокие воспоминания. Неизвестно кто ему привидится вместо меня.
Шрам над бровью от снайперской пули?
Зачем снайпер? Я ему сказал, не стреляй, и он не стрелял.
Как это?
Так, он встал, я тут, он ткнул в свою грудь пальцем, он там, показал на плиту, я ему говорю, ни ни, он погрозил пальцем в балконную дверь.
И он послушал?
Послушал.
Может, не снайпер?
С австрийской винтовкой?
Он сел, взболтал пиво и отставил бутылку.
Если не снайпер, тогда кто попал? я кивнула на шрам над бровью.
Я сказал, запретил ему стрелять. Это осколок.
Убить могло.
Могло.
На его глазах появились слезы. Он опустил голову и, нащупав рукой бутылку, стал трясти ее. Потом открыл крышку и вылил пенистую жидкость на пол.
Никогда не буду пить пиво из пластиковой бутылки.
Никогда не буду пить пиво из пластиковой бутылки.
Сходим за бутылкой, угрюмо произнес он и поднялся, я щас, оденусь, подожди.
Он вышел, вернулся с ворохом одежды, быстро, по-военному, оделся.
Пошли, скомандовал он.
Мы подошли к двери, он подергал ручку.
Я забыл закрыть. А? как тебе? Дверь была не закрыта, он смотрел на меня абсолютно трезвыми глазами.
Я попыталась улыбнуться. Не знаю, получилось ли. Опасный момент: он раздумывал, отпускать меня или нет. Понимает, для него возможны неприятные последствия. Он молчит. И я молчу. Никаких резких движений. Дверь открыта, а я не рвусь, потому что шансов успеть выбежать мало. Он почти прижался ко мне, даже крикнуть не успею. Даже если крикну, кто услышит, ведь я прошла весь подъезд, открыли только соседи на этом этаже. Но, может, они ушли? Может, смотрят фильм про войну, с криками и стрельбой?
И я произношу длинный монолог, как интересно провела время, какая насыщенная жизнь была у него, даже завидно, надеюсь еще встретиться и послушать, когда буду свободнее. Это не сложно, ведь мы живем в одном городе. Уф, выдохлась.
А ты ничего, он окинул меня глазами.
Но, но, я замужем, я погрозила пальцем и улыбнулась.
Странно, муж никогда не замечал у меня актерских способностей. Я тоже.
Он распахнул дверь, и я переступила порог его квартиры. Только не делать резких движений. Жду, когда он закроет на ключ дверь. И говорю, говорю, все о том же.
Под мой треп спускаемся вниз. Все, мы на крыльце, я, махнув рукой, направляюсь в сторону участка, он в противоположном направлении.
Ноги стали подгибаться, когда я завернула за угол. Перешла через дорогу, увидела на крыльце нашего переписного участка заведующую, обрадовалась.
Она спросила:
Что-то случилось?
Меня не выпускал один идиот. В полицию сообщать не хочу, три войны прошел, жалко его.
Кто? Где?
Я показала на дом.
А, знаю, Ситников. Как мы о нем забыли? Такой дурак. Действительно, много воевал. Его лечить надо.
Ничего. Не жалуюсь. Ничего, все нормально, я жива. Жалко его, разве он виноват, что так много пришлось воевать.
Банка кизилового варенья
Когда я подходила к подъезду, меня окликнула с балкона второго этажа женщина, полная, с большим некрасивым лицом багрового оттенка.
Что же вы не заходите? Я все жду, жду.
Дверь была полуоткрыта, я поняла, ни кошек, ни собак. Пахнуло уютом. Домохозяйка, муж военный, решила я. Мужья мирных профессий редко могут содержать своих жен, не те зарплаты.
Она провела меня на кухню, все чисто, все на своих местах, предложила мне стул и села на табурет напротив меня. Безнадежно уродлива. Пухлое тело, обтянутое платьем серого цвета, напоминает туго набитый мукой мешок. Почему мукой? Потому что ни выпуклостей, ни впуклостей. Из мешка высовывается круглая голова с надутыми щеками в ярких сосудистых разводах, и синеватого оттенка нос картошкой. Мощная холка как серый нимб над опущенной головой. Легкомысленные кудряшки не делают женщину моложе. Глупее? Да.
Я обратила внимание на гладкие, белые ноги: если бы потоньше, сошли бы за красивые.
Нездоровая полнота. Может, она принимает гормоны? Красные сосуды на щеках указывают на вероятность увлечения алкоголем.
В конце концов, ее внешность для меня ничего не значит. У нее есть муж, какие-то достоинства в ней находит. Может, она хороший человек?
Вы что больше любите: чай или кофе?
Спасибо, только что кофе пила, быстро проговорила я.
А, торопитесь. Может, чего-нибудь покрепче? она резко поднялась, открыла навесной шкаф и достала бутылку коньяка.
Нет, нет, я работать не смогу.
Она снова села и, подперев щеку ладонью, жалостливо заговорила:
Моя дочь учится на врача. И, знаете, у них была практика, она такого порассказала, что я расстраивалась.
Если на врача, то учится в институте. В каком городе?
Нет, здесь.
Но у нас только медучилище.
Там и учится. У них была практика в доме малютки. Чего только она не насмотрелась. Дети плачут, к ним не подходят, за ними не убирают, памперсов нет.
Но ведь была гуманитарная помощь. В городе проводят акции.
Нет контроля. Сами понимаете, всю гуманитарку разворовали.
Разве так можно? мне стало не по себе.
Как же так? Каменное сердце надо иметь, чтобы сирот обижать. Настроение портится, кухня уже не кажется такой уютной. Грязно-коричневые стены, наклеенная кленка. Ни цветов, ни картинок. На женщине мрачное платье.
Нет, ей нельзя верить, информацию надо проверять. Обывателя послушать, вокруг все злые, все плохие, все воруют, беспросветная чернота. Она, видимо, почувствовала:
Вы не знаете, что делается в детских домах?
Но ведь есть проверяющие.
Они тоже разные бывают. Деток жалко, они такие обделенные.
Из ее глаз льются слезы, лицо угрожающе багровеет, вдруг удар хватит? Она протягивает руку, снимает со стены полотенце и шумно сморкается. Резко поднимается со стула, открывает навесной шкаф. Дверца скрывает манипуляции. Я слышу хрустальный звон, женщина жадно пьет, обтирает ладонью рот.
Лекарство от давления, поясняет она, хлопнув дверцей, как вспоминаю малюток, давление подскакивает.
Я достала из портфеля бланки и начала задавать ей вопросы.
Она вдруг спросила:
Почему вы одна ходите? Не опасно?
Скажем так, не очень приятно, особенно вечерами. Но ничего, привыкла.
Ой, да как же так? заволновалась она, тело студенисто задрожало. Зачем же вы ходите?
Зарабатываю. Деньги нужны.
Как это ужасно, так рисковать, она опять побагровела, из глаз потекли слезы.