Со второго тоже снять? спросила жена моя, Лидия Владиславовна, брезгливо осматривая мокрые, с налипшей ряской, пальцы.
Лодка едва заметно покачивалась, освобождённые от водорослей лопасти поблёскивали, с них текло.
«Лида спокойна. Дьявольщина. Мне что же, почудилось?»
Не надо со второго, отозвался я. Само очистилось.
Может, всё-таки накинешь плащ?
Я не нашёл в себе сил отказать, без слов натащил на голову мутный капюшон, продел в рукава руки. Лодку между тем вынесло из протоки на открытую воду бортом вперёд. Я снова взялся за вёсла. Пластикатка трещала, как целый взвод сверчков. Грёб я и думал: что мы делаем? Мы, двое взрослых, прёмся вопреки здравому смыслу и советам знающих людей в дождь против течения. Каким чудом мы здесь оказались? Я ладно, всегда был упрямцем. Но Лидка? Поначалу и слышать не хотела про Коропово, а теперь извольте, выглядит довольной. Лидка, Лето моя. Глянувши на Лидку, поспешно отвёл взгляд. Чутьё на фальшь у неё лучше не надо. Не в том ужас, что мерещится всякое, а в том, что Лидка чужой кажется, подменённой. Чепуха. Шестнадцать лет вместе. Почему мне странно, что мы вдвоём в лодке? Мы?.. Себе не ври хотя бы. Как я сюда попал, каким чудом? Рахим с его предложением, сборы, потом трепливый таксёр, дом-хоромы, мостки. Когда я почуял неладное? Чёрная собака к раздору. Примета чуда. Причуда. Теки, река, реки, река Об этом нельзя, брось. О том лучше, как мы с женой именно «мы» и «с женой», понятно тебе?! попали в чужой дом на берегу Донца. Раскрой оконце до самого донца Фу, говорю. Фу! Нельзя. Лезет из прошлого всякая донная муть. «Утопла», лодочник сказал. Утонула и утонула. Мир с нею.
Я старательно грёб против течения, размышляя над тем, как мы с Лидкой оказались в чужой доме на берегу реки.
II
Таксёр всю дорогу развлекал меня политическими рассуждениями, я помалкивал, чтобы трепло это нас не угробило в запале дискуссии, лишь изредка позволял себе вклеить междометие осмотрительно, потому как очень скоро потерял нить и не хотел репликой «да-да, конечно!» подписаться под какой-нибудь гадостью. Таксисту не нужен был собеседник; кажется, и без слушателя легко обошёлся бы, политика лезла из него сама собою, лилась сквернословным потоком, как из ополоумевшего радио. Кажется, сам не понимал, что несёт. Впрочем, раз или два всё же извинился перед Лидкой за особенно крепкие выражения почём зря. Спала она. Пока я забрасывал баулы в багажник, основательно устраивалась на заднем сиденье, точно не час езды нам, а десять. Всё ещё дулась на меня за то, что не сказал заранее куда везу, поставил перед фактом. «Коропово? Это где?» «Бывший Коробов хутор, село Задонецкое. Не слышала разве?» «Слышала. Туда не поеду» «Почему? Там река. Донец. Понимаешь, дом прямо на берегу. Красота! Надо ехать, я обещал» «Не хочу, и всё». Чем больше упиралась, тем больше я настаивал, пытался дознаться: «В чём дело? Почему? Чем тебе не нравится Коропово?» и чем больше выспрашивал, тем больше она злилась. На меня или на себя не знаю. Поехали из чистого упрямства, это надо отметить. Сам я тоже чуть было не отказался, когда Рахим поведал, где его дача распрекрасная в Коропово, неподалёку от моста, Монастырская семнадцать. «Первая линия, старик! Прямо на берегу!» Меня как водой окатило, когда вспомнил ржавые колонны мостовых устоев, заросли осоки, ряску на тёмной воде озёр, но я подумал: «Вот новости. Столько лет прошло. Выходит, до сих пор мною вертят как хотят? Ну нет. Вообще интересно глянуть, как там всё теперь, да и Лидке отдохнуть надо от аквариумов, террариумов и серпентариумов поближе к открытой природе. Коропово именно то, что нужно». Подумавши так, дал себя уломать, взял у Рахима ключи, выслушал наставления как что включать, щедро пересыпаемые славословиями в адрес несравненной дачи, где предстояло нам с Лидкой провести две недели. Рахима она невзлюбила с первого взгляда лгун, мол, предатель. Многие так о нём говорят, но я его давно знаю. Ничего особенного, обыкновенный жулик, каких много. Сам понимаю, что охи, ахи и причмокивания, коими сопроводил дачный панегирик, неискренни, но копаться в этом не хочу. Кто другой пусть разбирается, где торгаш врёт просто по привычке, а где умышленно, с прицелом выгодно предать. Плевать мне. А Лидка вот даже слово «предательство» выговорить нормально не может, до того ей противно. Отчасти поэтому я и не сказал заранее ничего про рахимово предложение, а больше потому, что хотел сделать жене сюрприз. Две недели вдвоём у реки! Мальчишки пусть резвятся в спортивном лагере, им папа с мамой ни к чему, только мешали бы. Тёмка ещё туда-сюда, а Димка тут же и забыл про нас, погрузившись в автобус. Одному четырнадцать лет, другому пятнадцать а какая огромная разница! Помнится, сам я но у них теперь всё иначе, как они думают. «Братья-волчики» так их обзывают. Ещё «ильичи» по отчеству. Это я вижу огромную разницу, посторонние наших погодков принимают за близнецов. Лидка всё удивляется, в кого такие бандиты? Я-то знаю, а ей ни к чему. Жаль, не было у меня брата вроде Димки или Тёмки. Как раз в их возрасте Ладно, дело прошлое. Не хватало им в такую же историю вляпаться. Как они? Позвонить? Нет, пусть Лидка.
Только я повернулся разбудить жену, чтоб звякнула детям, как всем телом и прикушенным языком ощутил приехали. Дурацкий ухаб. Кое-что никогда не меняется, три десятка лет тому, когда рейсовый пазик подбросило на этом самом ухабе, я тоже прикусил язык и выслушал, что водила думает про местные дороги. Раскатистая громоподобная брань, современному таксёру такое не под силу, кишка тонка. Занятный был водила, всё делал со вкусом, шумно. Со скрежетом остановил разболтанный сарай на колёсах; рявкнул на бабулек с торбами, чтоб спрыгивали быстрее, ворча потянулся к рычагу передней двери интересная такая шарнирная штуковина, метра полтора поперёк салона и дверь за бабульками захлопнул так, что тут бы пазику и конец пришёл, не будь тот привычным к подобным выходкам. Одно слово шоферюга. Грубиян, а перед мостом остановился пропустить встречного. Надо сказать балаболу, сам не догадается.
Остановите, пожалуйста. попросил я.
Укачало?
Я обернулся. Лидка хорошо вздремнула, пробудилась от встряски, потягивалась, видно было не вполне понимает, где находится.
Машина съехала на обочину, к развалинами остановочного павильончика.
Нет, всё в порядке, ответил я, уразумев, что таксёр опасается за чистоту салона. Там мост. Узко, не разминуться, если встречный.
А, вон вы о чём.
Он открыл дверь, вылез, выставив одну ногу на дорогу, и глянул поверх крыши своего шикарного драндулета. Я тоже решил выйти, размять ноги и осмотреться, раз уж всё равно остановились. Спросил: «Лид, не хочешь подышать? Отсюда реку видно, мост». Не стала выходить, снова надулась как мышь на крупу. А я огляделся. Шлагбаум убрали, мост не тронули. Всё такой же узкий.
Зря остановились, нет никого. Вы говорили, от моста езды две минуты?
Нам торопиться некуда, сказал я.
Как знаете, счётчик тикает.
Тихо как, подумал я.
Слышно было, как кто-то на том берегу тюкает топором. Заунывный зуд справа. «Кто-то идёт моторе от излучины к мосту. Голоса. У воды дальше слышно».
Сорок минут от города, и вдруг такая глушь, сказал таксёр. Я бы тут с тоски окочурился. Чего здесь вечерами делать? Нету же ничего, жизни нету.
Тут вся жизнь на реке.
Как бы в подтверждение моим словам зуд лодочного мотора прихлынул, голоса грянули хором песню. К мосту шёл моторный понтон, крытый полосатым тентом, на нём толпа гуляк орала нечто невразумительное a-cappella.
Разве это жизнь? спросил таксёр.
Я не нашёлся с ответом, махнул рукой: «Ладно, поехали», и минут через пять мы были на другом берегу, у неперелазного тына с богатырскими автоматическими воротами.
Сюда заезжать? с большим сомнением осведомился таксёр. Видимо не смог совместить мой затрапезный вид с таким забором. На табличке «Монастырская, 17», вроде сюда. Ничего себе у Рахима дачка. Разумнее было бы проверить сначала, подойдёт ли к замку ключ, но я счёл за благо расплатиться и отпустить болтуна восвояси. Пусть думает что хочет, в другой раз, быть может, не станет судить о людях по одёжке. Выгружая наши баулы в придорожную траву, он пожаловался Лидке: «Разве это жизнь? Нежить», и с этим уехал.
О чём он? спросила Лидка. Кого нежить?
Я тоже не понял, к чему нелепая сентенция про жизнь и нежить, решил, что таким образом высказано было отношение к дачникам вообще и к голосистой понтонной компании в частности, но Лидке ответил:
Кого он станет нежить его личное дело. Я тебя.
Оставь, Илья. Хватит, поставь меня. Прямо на улице! Фу-уф. Ты уверен, что приехали куда надо?
Она отвлеклась исправляла лёгкий беспорядок в одежде, а я, втихомолку радуясь, что с обидой лидкиной за моё самоуправство, кажется, покончено, разбирался с ключами. Брелок оставил в покое опасаюсь всяких механизмов вроде автоматических ворот искал на калитке пятачок, куда требовалось приложить чип-ключ. Нашёл, приложил, выслушав замочный писк, сказал: «Вот теперь я уверен, приехали», и отворил калитку. Лидия вошла первой, вернее собиралась войти, пока я примеривался подхватить оба чемодана одной рукой, но что-то ей помешало.
Что там?
Калитка полуоткрыта, Лидия наклонилась подобрать какую-то сложенную вдвое бумаженцию. Развернув сказала:
В дверь сунули. Записка. А я думала, счёт за что-нибудь. Ну-ка
Я хотел попросить её, чтоб не читала, очевидно же, что не нам адресовано, но она прочла вслух:
Зря остановились, нет никого. Вы говорили, от моста езды две минуты?
Нам торопиться некуда, сказал я.
Как знаете, счётчик тикает.
Тихо как, подумал я.
Слышно было, как кто-то на том берегу тюкает топором. Заунывный зуд справа. «Кто-то идёт моторе от излучины к мосту. Голоса. У воды дальше слышно».
Сорок минут от города, и вдруг такая глушь, сказал таксёр. Я бы тут с тоски окочурился. Чего здесь вечерами делать? Нету же ничего, жизни нету.
Тут вся жизнь на реке.
Как бы в подтверждение моим словам зуд лодочного мотора прихлынул, голоса грянули хором песню. К мосту шёл моторный понтон, крытый полосатым тентом, на нём толпа гуляк орала нечто невразумительное a-cappella.
Разве это жизнь? спросил таксёр.
Я не нашёлся с ответом, махнул рукой: «Ладно, поехали», и минут через пять мы были на другом берегу, у неперелазного тына с богатырскими автоматическими воротами.