Не отпускай, попросила она.
Я послушался. Дышалось трудно. Думал: всему есть предел, любому терпению, любой выдержке, она правильно сказала нужно чтоб зашвырнули в запретное место, в самую серёдку, иначе не получится понять, было ли там что-то страшное или всю жизнь прилежно выдумывал себе страх, тёрся у ограды, которую возвёл сам вокруг запретного, чтобы не заехать туда ненароком даже в мыслях, даже в снах, а вот поди-ка наяву попробуй, благо это неподалёку. Ты же потому и решился сюда приехать, чтобы выяснить: было или не было? Ну?.. Нет.
Что «нет»? удивилась Лидия.
Оказывается, говорил вслух. Интересно, много ли наговорил? Раз начал, надо продолжать.
Сразу в запретное место я не смогу, лучше для затравки побродить около, сказал я.
Как знаешь. По мне, так лучше сразу, как с моста в воду. Расскажешь?
Долгая это история. Давай для начала сходим туда, где она началась.
Где она началась?
Неподалёку, десять минут пешим ходом. Если не спешить.
Ладно, мы не будем спешить.
Раз не будем, самое время перекусить и разобрать вещи. А на обратной дороге в магазин заскочим, если его ещё не снесли.
Так и вышло, что всего-то через полтора часа после приезда мы оказались в заброшенном санатории.
***
Центральный вход нашёлся не без труда, дикий виноград оплёл заваренные наглухо ворота и расползся около. Выглядело это так, будто на заборе оставили для просушки плюшевое покрывало, вывесили, да так и забыли. Поизносился плюш, прореха на прорехе, и в дырьях щербатые кости бетона, ржавьё прутьев жалкий остов. Была мощь, теперь мощи. Но если теперь мощи, была ли мощь? Вот на этой вот торчащей кости, что прямо у входа, серый колокольчик радиотрансляции приторно подвывал: «Лето, ах лето, лето звёздное, звонче пой,
лето, ах лето, лето звездное, будь со мной!» и мне, разомлевшему от жары, лето казалось бесконечным. «Я так хочу, чтобы лето не кончалось» Смешно было слушать первого июля, но ничего смешного не получилось две недели, и всё. Конец.
Тут теперь не войти, сказала Лидка. Пока вёл, шла молча, куда веду не спрашивала, видела начать разговор будет непросто. Ох, Лидка, Лето моя. Ты же навсегда, правда? Кругом один обман, видимость, всё кончается, так хочется хоть во что-нибудь безоглядно верить.
Рыжая девчонка с дорожной сумкой через плечо, едва заметно шевеля губами, подпевала сладкоголосому серому колокольчику: «Я так хочу»
Не войти, подтвердил я, отогнав видение. Попробуем через лесную калитку.
Пойдём же! торопила Лидка. Утащила меня от центральных ворот и повела в обход. Столовая, летний кинотеатр, танцплощадка, барбарисовая аллея куда всё делось? Чаща, лианы, как в джунглях, будто ничего и не было. Так, должно быть, выглядел замок спящей красотки: волчцы и тернии, попробуй влезь. Этот обросший плющом плоский курган крыша летнего кинотеатра? И ведь не сто лет прошло. Какой силы должно быть проклятие, чтоб за треть положенного срока мощь обратилась в мощи?
Мы свернули с деревенской улицы, прошлись по выгоревшей на солнце щетине опушки к тому месту, где склон горы вплотную прижимался к забору, как гигантский истыканный соснами кротовый холм. Пробовал крот-великан подкоп устроить, да так и не смог. Время сильнее сказочных чудищ; с забором справилось легко, а может, помогли люди.
Калитка ни к чему, сказал я.
Потому что с лесной стороны от забора остались искорёженные стойки, а местами и вовсе одни воспоминания.
Не найти тебе теперь лесную калитку, сказала Лидка.
Я переступил невидимую черту там, где раньше лазил через забор, когда лесная калитка была заперта на ночь, рассеянно ответил: «Почему не найти?» думая при этом: «Ну вот я здесь, а душа моя где?» Где-где. В пятках трепыхалась, страшно было подумать о том, что собирался рассказать Лидке. Сильно я сомневался, что неузнаваемые развалины помогут начать.
Лидка осматривалась, тоже ей было не по себе.
Почему не найти? повторил я. Там она, пойдём покажу.
«Кое-кто, помнится, хвастался, что найдёт в полной тьме, безлунной ночью».
Я привёл жену к месту, где не осталось даже столбов, к которым раньше была привешена лесная калитка, сказал: «Здесь».
Откуда ты знаешь, что она была здесь?
Я присел на корточки, пошарил в траве, оборвал клеверные плети, расчистил торчащий из земли уголок железобетонной плиты, пояснил:
Вот. Эта плита была под калиткой, при входе.
Я не про то спрашиваю. Сама знаю, где она была. Но ты! Откуда знаешь, где была калитка? Откуда ты знаешь, что она называлась лесной?
Сказал один человек. Мы с отцом отдыхали в санатории в начале восьмидесятых.
Какой человек?!
Что за тон, Лида? Это допрос?
Я поднялся, заложил руки за спину. Мы стояли друг против друга: она и я. Как рассказать ей? Почему я вообще должен кому-то такое рассказывать? Тут самому бы разобраться.
А если допрос?
Тогда не скажу.
Зачем же было вести меня сюда?! Чтобы я сама
Сердилась Лидка, но «чтобы я сама» это уронила в отчаянии. Я спешно искал, как бы отшутиться, и не находил слов, в замешательстве глянул туда, где в чаще сирени виднелись серые доски, подумал: «Домик на двоих. Две кровати, между ними тумбочка. Два окна». Припомнить как следует обстановку санаторского домика не успел, краем глаза какое-то засёк шевеление. «Чёрная тень. Там второй домик? Да, точно. Были два синих домика, слева от тропы и справа, номера»
Чтобы я сама?! повторила Лидка.
Ни номера вспомнить я не успел, ни удивиться лидкиному беспричинному озлоблению. Чёрной фурией, с рычанием бросилась на нас собака. Что я говорю на нас? Между нами, щеря пасть, кинулась, а когда я отпрянул, присела, на меня глядючи снизу вверх, морда к земле, хвост поленом, уши острые прижаты, и я понял сейчас прыгнет. Хорошо, что на меня, а не на Лидку. Палку бы, камень, хоть что-нибудь. Ничего нет, придётся голыми руками, ногами. Кажется, я кричал. Только поэтому сразу не прыгнула или ещё почему? Руку на неё поднял. Не поднимать надо, а локтем лицо прикрыть и шею. Здоровенная тварь, бешеная. Всё исчезло, ничего я не видел, кроме слюнявого оскала. Строка под язык подвернулись: «прочь, прочь, прочь!» и тут же из памяти выскочили будто наяву услышанные детские стишки:
Не рычи Эрида, Нюкты дочь,
Спрячь клыки и скройся
В ночь
Девчачий голос пробормотал скороговоркой, но это мне, конечно же, почудилось. Я ждал: вот сейчас она хватанёт за локоть, и надо будет
Не понадобилось.
Лидка на мне повисла, теребила, спрашивала:
Всё в порядке с тобой, Люш? Ну что ты молчишь? Илья! Ты кричал
Я огляделся. Собаки и след простыл. В горле першило, словно песка наглотался. Я откашлялся, проговорил:
Эрида. Раздор. Ты как?
В порядке Лидка. Обошлось. Чёрную тварь ни словом не помянула, как и не было ничего. Вместо этого:
Извини, это я. Я виновата. Не надо было выспрашивать, лучше я сама. Сама.
Извини, это я. Я виновата. Не надо было выспрашивать, лучше я сама. Сама.
Я скажу. Расскажу, откуда узнал про лесную калитку. Один мальчишка Звали его Вовкой. Надо только присесть где-нибудь. Пойдём к танцплощадке, там скамейки. Если остались.
До танцплощадки мы не дошли, лавочка обнаружилась ближе, в самом конце барбарисовой аллеи, где раньше был последний фонарь.
Давай здесь, сказал Лидка.
«Вот именно, с горечью подумал я. Здесь больнее. И поделом».
Неприятно было сидеть на дряхлой скамье, неудобно, краска облупилась, брусья сплошь в жёстких струпьях. Обопрёшься впиваются в ладонь, руку закинешь на спинку тоже колко. Но Лидке хоть бы хны; усевшись, тут же спросила:
Про мальчишку, которого звали Вовкой. Ты его знал? Что он тебе рассказывал? Я потому так выспрашиваю, что
Я кивнул, поднял руку: «Сейчас». Собрался с мыслями. С чего бы начать? Про Вовкино порченое лето.
III
В комнатушке фанерного домика двое: отец и сын, нет места для третьего, на двоих едва хватило. Расстояние между кроватями ровно чтоб поместилась тумбочка. Курятники так граждане, отдыхающие в санатории славного бронетанкового завода, называют между собою домики, но, правду сказать, больше всего строения эти похожи на ульи, а сам санаторий, если глянуть на него со стороны на огромную пасеку. Влетают и вылетают из разноцветных ульев деловитые пчёлы разной степени обгорелости, роятся, собираются иногда в столовой, а когда и в других местах, на реку летают и вообще снуют по окрестностям, мёда только вот не дождёшься от них, одно слово курортники. Ну что это за курорт, думал сын, дыра дырой. То ли дело Ялта, но туда не поехали, и теперь понятно почему. Теперь всё понятно.
Зол сын на отца, ох как зол. Всё из-за него. Лето испорчено.
В автобусе, когда от станции ехали, догадался: нечисто дело, не зря были свободны два места позади тётки с рыжей девчонкой и тётка эта оказалась знакомой неслучайно. Вовсе не потому что ехали вместе от станции, в столовой попали с ними за один стол. Дурацкие уловки. Нельзя было прямо сказать? Отец подъезжал так и сяк: какая Юлечка симпатичная да как было бы хорошо, будь она сестрой. Большая радость! Тощая, рыжая, да ещё и старше на год. Вела себя как дура, говорить с такой не о чем. Дура-дура, а с какой стороны у бутерброда масло поняла раньше меня, думал сын. После обеда, когда отец завёл разговор про вечер, шепнула на ухо: «Вот что, Вовчик-братик, вечером ты в одну сторону, я в другую, у меня дела. Родакам ни слова. Понятно?» Ну что ж тут непонятного. Не будет в этом году моря, потому что отец уговорился с тёткой, с Татьяной Леонидовной, съехаться в санатории, и чего доброго женится, накачает сыну, и вправду, деловую Юльку в сёстры.
Злился сын, не знал куда деваться от злости. Комната два с половиной на два с половиной, душно, окна-двери закрыты, потому что иначе налетят комары и ночью не дадут спать, да ещё и отец, небось, как с вечера завеется с Танюшей, так и прошляется до полуночи, если не позже. Разговоры про «сходим на вёслах», «сплаваем» и про кино вечером враки. Только чтоб сказать. Не зря же он закидывал, не хочу ли с Юлечкой после обеда в бадминтон перекинуться. А у неё дела. Чем я хуже? Ну что я валяюсь, как дурак?
Ты куда? сонно спросил отец.
Головы даже не поднял.
«Не твоё дело», хотел огрызнуться сын, и даже хуже кой-что чуть не брякнул, но спохватился и ответил благоразумно:
С Юлей договорился.
О чём? Куда вы намылились?
Эти вопросы сын оставил без внимания, попросту вышел, хлопнув дверью. Чуть-чуть не хватило сил, чтоб развалить к чертям свинячьим фанерный курятник. Крепко приложил, аж стёкла в окнах задребезжали. Зашагал Куда? После обеда в санатории все как вымерли: жарко. Нет, не все; слышно, стучит где-то по теннисному столу шарик, но что толку, если никого не знаешь? Даже если они там режутся навылет это же надо подойти, напроситься. Нет. Сын брёл, думая: вот она, свобода, могу идти куда захочу, и что же так и не найду куда себя деть? Получается не свобода, а одиночество. Пойти не к кому. Не к Юльке же. Деловая. Наверное ей никогда не бывает одиноко, всегда при делах. Сама решает, что можно и чего нельзя, а не как я. «Па, а если после обеда на реку?» «Нельзя сразу после обеда, часа через два» И я, как осёл, слушаю его, киваю. Вот бы сейчас прямиком на пляж А кто мешает? Плавки на мне. Полотенца нету. Дурак, дверью хлопнул, полотенце не взял. Не возвращаться же. Нафига мне оно в такую жарищу? Так обсохну.