Дак, тогда мне, что же и очки не нужны будут?
Зачем они нужны, если прицел под любой глаз настроить можно.
Дай-ка посмотреть.
Через минуту продавец принес завернутую в старую простыню винтовку и подал старику.
Вот, смотрите, пожалуйста. Вещь стоящая, не пожалеете, если купите. И будете еще благодарить Гасана.
Хункарпаша взял винтовку, повертел ее в руках, пощелкал затвором ходил он легко и без люфта, значит, оружие применялось мало. Настроил прицел, посмотрел поверх забора на леса и горы и ахнул: вот они, совсем рядом, будто и не надо было шагать несколько километров через все село, через перевал, через завалы и ручьи. Все было видно так ясно и четко, словно ему было восемнадцать лет. Сдерживая эмоции, чтобы не показать продавцу свой восторг, вернул ее назад и с сожалением сказал:
Мне такая вещь не по карману. Да и не сильно она нужна, мне и этой старушки хватает.
А сам подумал: «Эх, хорошо бы ее иметь-то, если не себе, так Казбеку подарил бы. У него как раз скоро день рождения будет».
Продавец скуксился.
Что же, отец, не берете?
Я же сказал не по карману! повысил голос Хункарпаша, чтобы дать понять продавцу, что он на его дворе нежеланный гость.
Не по карману, не по карману, проворчал чеченец, все еще пытаясь переупрямить старика. Вы даже не спросили, сколько она стоит.
Хункарпаша про себя усмехнулся и подумал: «Вот это уже теплее! Не тебе, сосунку, тягаться со старым орлом». А вслух сказал:
И спрашивать не собираюсь! Тут много спекулянтов ходит. Заламывают такие цены, словно они сами этот товар производили. Купят за копейку, а продают за рубль. Нет уж, иди с Аллахом.
Чеченец вдруг засмеялся.
Про какие рубли вы говорите, отец, сейчас все долларами расплачиваются. Так будете брать?
А долларов я и в глаза никогда не видел. Деньги не плесень, в погребе у меня не растут. Да и винтовка-то, видно, ворованная. Найдут ее у меня и сразу в тюрьму!
Краем глаза старый хитрец заметил, как чеченец смутился. Потом наклонился к уху старика и прошептал цену. Хункарпаша почесал голову, словно бы раздумывая, потом сказал:
Хункарпаша про себя усмехнулся и подумал: «Вот это уже теплее! Не тебе, сосунку, тягаться со старым орлом». А вслух сказал:
И спрашивать не собираюсь! Тут много спекулянтов ходит. Заламывают такие цены, словно они сами этот товар производили. Купят за копейку, а продают за рубль. Нет уж, иди с Аллахом.
Чеченец вдруг засмеялся.
Про какие рубли вы говорите, отец, сейчас все долларами расплачиваются. Так будете брать?
А долларов я и в глаза никогда не видел. Деньги не плесень, в погребе у меня не растут. Да и винтовка-то, видно, ворованная. Найдут ее у меня и сразу в тюрьму!
Краем глаза старый хитрец заметил, как чеченец смутился. Потом наклонился к уху старика и прошептал цену. Хункарпаша почесал голову, словно бы раздумывая, потом сказал:
Ты посиди здесь, я пойду у старухи спрошу, остались у нее деньги или нет.
Чеченец оживился:
Вот это другое дело, отец.
А ты не больно радуйся-то, обернулся к нему Хункарпаша. Еще неизвестно, работает твой товар или не работает. А то возьмешь у тебя эту железяку и будешь ею вместо дубинки размахивать.
Нет, нет, что вы, отец, замахал руками чеченец, я сам лично проверял за полкилометра в копейку попадаешь.
Тогда, после выгодной покупки, Хункарпаша вместе с Казбеком проверили покупку в деле и остались ею очень довольны. Сын все удивлялся, как отцу удалось взять такую дорогую вещь за бесценок, а Хункарпаша только посмеивался:
Поживи с моё, и ты научишься.
После перекура Хункарпаша перебрал и патроны. Они лежали в двух картонных коробочках и были еще в заводской смазке, завернутые в промасленную бумагу. Он протер и их, пять штук вложил в обойму, но, подумав, снова выщелкнул их и сложил в коробочки.
Удостоверившись еще раз, что оружие находится в полной боеготовности, Хункарпаша снова отнес его в подвал и спрятал в прежнем месте. С ружьем он проделал то же самое: промыл, почистил и закрыл в большой железный ящик, служивший лет тридцать назад хранилищем для газовых баллонов.
Надия, придя из магазина, застала его за набивкой ружейных гильз. Поставив сумки на пол, спросила:
На охоту собрался? Сейчас вроде бы не время. Вот погоди, Казбек узнает, что ты браконьерничаешь, он тебя по-свойски оштрафует или ружье отберет.
Хункарпаша только усмехнулся и продолжал свое занятие. Жена посмотрела на разложенные на столе пыжи и картечь и снова задала вопрос:
А картечь зачем, или на кабана собрался?
На слона, огрызнулся муж. Тебе что, делать больше нечего, как за мужем шпионить, да?
Ну-ну, не осталась в долгу жена. Только ты не забудь принести слона-то домой. Вот уж попируем! Соседей всех пригласим!
Вот язва! улыбнулся Хункарпаша, набивая патронташ. Ты ей слово, она тебе десять. И что за жизнь!
10
Да, жизнь в те послевоенные годы была не сахар, да и дома Когда Хункарпаша привез молодую жену в дом родителей, после первых же месяцев стало ясно, что Надия пришлась не ко двору. И работала вроде бы наравне со всеми, и слова худого от нее никто не слышал, но Хункарпаша видел, как по поводу и без повода злится на нее мать, как косятся на нее сестры и братья. Да и сам Хункарпаша чувствовал себя не в своей тарелке, когда слышал тихий змеиный шепот, в котором отчетливо различались ядовитые слова в адрес своей жены. Только отец относился к новой невестке ровно и с пониманием. Он пытался что-то втолковать жене и невесткам, но все было бесполезно.
Однажды весной, когда с гор скатились снега и установилось тепло, отец отозвал Хункарпашу в сторону и начал разговор:
Как живется, сынок?
Все хорошо, отец.
Вижу я, как хорошо. А она как?
Привыкает.
Привыкает, проворчал отец. Ты думаешь, я не вижу, что она как в аду здесь живет?! В доме словно все перевернулось вверх тормашками. И что за люди эти женщины! Ревнуют они что ли? К чему ревновать: ест не больше других, работает не меньше, шелку да золота у нее нет, чужого не отбирает, а они шипят и шипят. На косой взгляд сына замахал руками. Нет, нет, я Надию ни в чем не обвиняю, она хорошая женщина, но не наша, не горянка, пойми ты это.
Что же нам делать, отец? понуро спросил Хункарпаша. Я ума не приложу, как это изменить. В доме будто зараза какая завелась
Отец долго молчал, что-то обдумывая, потом решительно сказал:
Вот что, сынок, отделяться вам надо. А лучше совсем отсюда уехать, иначе, мира в нашем доме не будет. После некоторого молчания спросил: Любишь ее?
Вот что, сынок, отделяться вам надо. А лучше совсем отсюда уехать, иначе, мира в нашем доме не будет. После некоторого молчания спросил: Любишь ее?
Зачем спрашивать, отец, вы же видите я без нее жить не смогу.
Отец хлопнул его по плечу и засмеялся.
Ой, завидую я тебе, сынок, мне бы твои годы! Джигит, джигит, моя кровь! Ты вот что пока никому о нашем разговоре. Вот с месяц попасем отару, бараны нагуляют на пастбище жир, и поедем мы с тобой на базар. После этого решим, что дальше мозговать.
Отец несколько раз куда-то ездил. Куда и зачем его никто не спрашивал, потому что все знали, что хозяин семьи никогда и ничего не делает впустую.
Перед Маулидом, когда правоверные мусульмане собирались праздновать день рождения пророка Мохаммеда, отец и Хункарпаши с братьями зарезали десять баранов и повезли продавать мясо на базар в Хасавюрт. Мясо на прилавке не залежалось, и отец на одной лошади отправил зятьев и сыновей домой, оставив с собой только Хункарпашу. На второй повозке они доехали до небольшого селения недалеко от города. Хункарпаша спросил:
Отец, зачем мы сюда приехали?
Скоро узнаешь, ответил отец.
Они проехали через две улицы и остановились у небольшого домика, сложенного из камня. Дом с ветхой, дырявой крышей из камыша был окружен местами упавшей на землю изгородью из дубовых столбов и жердей, одно из двух окон было забито серыми досками; два разросшихся вширь куста акации загораживали вид на огород, но Хункарпаша почему-то и так знал, что там царит сорняк и запустение; низенький сарай тоже из камня шлепал от ветра открытой дверью, от которой по всей окрестности разносился истошный визг ржавых петель.
Отец привязал лошадь к кольцу у ворот, подошел к калитке и, оторвав ее от земли, отодвинул в сторону. Не приглашая сына, зашел во двор и пнул ногой старый обруч от бочки, потом взошел на крылечко в одну ступеньку, вытащил пробой вместе с исковерканным замком и пригласил:
Заходи, сынок, теперь это твой дом.
Хункарпаша вздохнул, как перед атакой в бою, и нырнул в утробу дома вслед за отцом. Внутри он ожидал увидеть такой же разгром и запустение, что и во дворе, но в доме, состоящем из небольшой прихожей и комнаты, было убрано: стены и потолки побелены, а некрашеный пол тщательно выскоблен. Справа, в углу, притулилась небольшая печка, вделанная в стену и обогревающая сразу оба помещения.
Вот, сынок, это все, что я мог для тебя сделать. Сейчас тяжело, сам понимаешь. На первое время вам хватит, а потом подзаработаете, построите новое жилище. Даже орлы, и те собирают свои гнезда по веточке.
Хункарпаша взял руку отца, поцеловал ее и сказал:
Дай вам Бог здоровья, отец. Это лучший подарок в моей жизни. Мы с Надией не забудем этого никогда.
Ты не обижайся на мать, сынок, ответил отец, поглаживая волосы сына. Она много в жизни перетерпела и не хотела тебе зла. Просто ее сердце окаменело и перестало понимать других людей.
Я не обижаюсь, отец, я все понимаю. Когда нам можно переезжать?
Да хоть завтра. Вот, возьми немного денег. Отец протянул часть выручки от продажи баранов.
Не обижайтесь, отец, я не возьму, как отрезал Хункарпаша.
Я тебе не милостыню подаю! повысил голос отец. Это ваша часть, вы их заработали.
Хункарпаша готов был расцеловать отца, когда тот невольно соединил его с Надией, сказав только одно главное слово «ваше». Значит, отец уже никогда не будет мешать их счастью, и они не будут жить изгоями. Но вместо этого он взял деньги и сказал, как ему казалось, самые главные слова:
Спаси вас Аллах, отец.
Отец оглядел помещение, вздохнул, а потом будто ненароком проронил:
Здесь жил мой младший брат с семьей, твой дядя.
А где же они сейчас?
Сам не видел, не знаю. Говорят, забрали и увезли.
За что, отец?
Не знаю.
Куда?
Не знаю, ничего не знаю.
Хункарпаша видел, что отец еле сдерживает слезы, и только сейчас заметил, насколько он стар: нависшие седые брови словно оттеняли темноту в глазах, морщины на лице напоминали потрескавшийся старый камень, лежащий веками у дороги, а провисшие плечи походили на старое коромысло, прогнувшееся под тяжестью лет.