Казаки, вы помните, как прошлым годом бунтовали в Яицком городке. Тогда генерал-майор Фрейман усмирил мятежников. Тогда они, слава Богу, со своими детьми и жёнами убежали за Чаган и ушли к Каспию-морю. Там-то их всех и переловили.
Помним! Знаем! зашумели казаки. И мне самому пришлось свою нагайку помочалить об их спины.
Вот-вот. Мне пришло донесение, что мятежники не унимаются. За Яиком по всем степным умётам и отдалённым хуторам опять собирают тайные собрания, а прощёные мятежники грозятся, мол, то ли ещё будет, так ли мы тряхнём Москвою. Поэтому приказываю устрожить караулы, мало ли что этим ворам втемяшится в голову. Это первое. Второе: надо снарядить отряд на путину, чтобы наморозить на зиму рыбу, чтоб самим не голодать и на продажу чтоб осталось. Третье: надо помочь вдовам заготовить на зиму сена, чтоб не думали наши убиенные товарищи, что их сироты остались в бесприютной юдоли.
После сбора атаман подошёл к Пугачёву:
Что, приехал, Емеля?
Приехал вот.
Зайди в мой курень, поговорим да от жары остынем.
Зашли в прохладу. Вместе с атаманом и Пугачёвым в курене сидели писарь и двое старшин. Хозяйка подала квасу. Все попили. Атаман искоса посмотрел на Емельяна, спросил:
Чего не доложился?
Пугачёв от прямого ответа уклонился:
Сильно устал после дороги, целый день отсыпался.
Один из старшин ухмыльнулся:
Наверно, Софья больше утомила.
Пугачёв зыркнул на него косым взглядом, но ничего не ответил.
Ну, ладно, это дела семейные, погасил назревавший скандал атаман. Так где, ты говоришь, службу ломал?
В Бендерах, при второй армии.
Как там турок?
Ломаем.
Это хорошо. Иль наскучило в Бендерах-то?
Там не заскучаешь, ответил Емельян. Турок покоя не даёт, того и гляди, из своих шаровар выскочит. А отпустили меня по причине грудной болезни.
Вот как. Атаман засомневался: У тебя бумага есть?
А как же, вот.
Пугачёв подал бумагу.
Вот, в Черкассах, в гошпитале лежал.
Атаман передал бумагу писарю. Тот, подслеповато вглядываясь в текст, читал:
«Донской казак Зимовейской станицы Емельян сын Ивана Пугачёв находился на излечении в Черкасском» Писарь прервал чтение. Так и есть, господин атаман, справка в полной исправности. Тут и печать есть.
Бумажка, это хорошо, бумажка всё вытерпит. Купил, небось, а, Емеля? Атаман строго посмотрел на казака. Что-то ты не похож на недужного.
Не верите, так чего ж, бормотал Пугачёв. Проверяйте, коль надо.
Атаман спустил густые седеющие брови, закрыв ими пол глаз. Один из старшин усмехнулся, покрутил головой, поправил свои усы:
Я тебя, Емеля, ещё вот таким курвёнком знаю. Он показал рукой на уровень своего колена. Небось, отхлынул от службы. Я гляжу, у тебя и карюха другая появилась. А ведь с лошадью тебя не отпустили бы. Где кобылу взял? Кони, да ещё с седлом, по степям не гуляют.
Не верите, так чего ж, бормотал Пугачёв. Проверяйте, коль надо.
Атаман спустил густые седеющие брови, закрыв ими пол глаз. Один из старшин усмехнулся, покрутил головой, поправил свои усы:
Я тебя, Емеля, ещё вот таким курвёнком знаю. Он показал рукой на уровень своего колена. Небось, отхлынул от службы. Я гляжу, у тебя и карюха другая появилась. А ведь с лошадью тебя не отпустили бы. Где кобылу взял? Кони, да ещё с седлом, по степям не гуляют.
Пугачёв возмутился:
Что ж я, по-вашему, аль не служивый казак, иль я голь перекатная! Мне и жалованье платили. А коня. Что конь, я его на барышном базаре в Таганьем Рогу купил.
Уж не у цыгана ли? заржал старшина. Оно и понятно: цыган и жеребится, и пасёт, и подковывает, и сбрую ладит.
А хоть бы и у цыгана. Мне-то что. Что было, то и купил по цене пришлась.
Брешет, небось, поддержал своего товарища второй старшина. Знаем мы тебя. Купил он!
Атаман уставил свой кривой палец на Емельяна:
Во, слышь, Пугачёв, не верят тебе станичники. Ну, коль купил, докажи. Покупная есть?
Пугачёв негодующе всплеснул руками:
Вот, извините, братцы! Не догадался! Да кто ж мне покупную на базаре выправит. Базар, он и есть базар. Там, известно, два дурака: один продаёт, другой покупает.
Ты тут нас не дурачь, Емеля, настрожился атаман. Поезжай и привези документ на лошадь. А если не так, то будем считать тебя вором и разбойником. Даю тебе неделю срока. Понятно ли?
Понятно, чего не понять, смиренно сказал Пугачёв и встал. Потом стал кланяться: Вот спасибо, братцы, приветили служивого.
Ну-ну, ты комедь-то не ломай, Емеля, приструнил старшина. Если ты прав, то привези покупную, да и дело с концом. Ходи давай.
Пугачёв молча пошёл к порогу, но у самой двери его остановил вопросом старшина:
А ещё мы слышали, Емелька, что под Таганьим Рогом ты будто подговаривал казаков бежать на Кубань. Правда это?
Емельян повернулся, насупился:
Наветы всё это. Ветер-то свистит, да кто его поймёт, о чём он. Наветы это всё, истинно вам говорю. Ну, прощайте, братцы.
Когда Пугачёв вышел, старшина вздохнул:
Сразу видно Разина порода. Эх, зря мы его отпустили, уйдёт ведь в степи. Ведь не зря же слух ходил, что шатался он по скитам да станицам, смущал народ нечестивыми речами. Уйдёт ведь.
Это да, в Емельке семя Разино произрастает. Ну, ничего, отозвался атаман. Пусть волю почует. Вот ужо прискачет Спирька Голоштанный, он-то всё видел и слышал. Уж он-то докажет.
Придя домой, Емельян долго в задумчивости сидел за столом. Глаза его рысями бегали из стороны в сторону, словно выслеживали дичь, а кулаки тёрли столешницу, будто крутили мельничку. Софья заметила его мрачное настроение, испугалась:
Не случилось ли чего, Емелюшка?
Ничего-ничего! Привязались вот, дай им покупную грамоту на лошадь, да всё тут. Что ж, надо ехать. Он встал. Ты вот что, Софья, приготовь мне что-нибудь в дорогу.
Когда едешь?
Сегодня.
Да что ж ты в ночь поскачешь, подождал бы до утра.
Днём гнётко и жарко, а в ночь-то в самый раз будет, возразил Емельян. Да и коню легче будет.
Софья долго смотрела на мужа и вдруг заплакала.
Ну, чего ты разревелась?
Тяжко мне, призналась Софья. Сердце моё беду чует. Да и ворон этот.
Какой ворон? насторожился Емельян.
Днём сегодня, пока тебя не было, над нашим осокорем ворон летал. Да так каркал, так каркал, словно беду накликал. Аж душенька моя насторожилась.
Емельян подошёл к жене, прижал её голову к своей груди.
Ну вот ещё, нашла чем заботиться. Что ворон, он полетает-полетает да улетит. Неожиданно он запел:
Что ты вьёшься, вороночек,
Над погорушкой в степи:
Или ждёшь ты чёрных ночек,
Или кликаешь беды.
Пугачёв легонько отстранил от себя жену.
Ну, всё, всё.
В ночь Пугачёв ускакал из станицы, поехал не через заставу, а вдоль по Дону, через ракитовые колки. Въехал на холм, остановился, долго смотрел на родную Зимовейскую станицу, словно прощался с ней навсегда. Потом усмехнулся и сказал неизвестно кому:
Так-так, атаман. Значит, говоришь, то ли ещё будет. А и правда, не тряхнуть ли нам Москвою.
Пугачёв тронул поводья, развернулся на месте и осторожно стал спускаться с угорья.
Ранним утром в доме Пугачёва раздался требовательный стук. Проснувшаяся растрёпанная Софья открыла дверь. В избу ворвались казаки. Старшина грозно спросил:
Ранним утром в доме Пугачёва раздался требовательный стук. Проснувшаяся растрёпанная Софья открыла дверь. В избу ворвались казаки. Старшина грозно спросил:
Софья, где твой муженёк? Разбуди-ка его.
Так он же уехал.
Куда?
За покупной, сказал. Вы же сами его отправили.
Старшина пожевал усы:
Это так, посылали, да только что-то скоро он собрался. Больше он ничего не говорил?
Нет, не говорил. Да что случилось-то? всполошилась Софья.
Ничего не случилось. Если Емеля появится, кликнешь нам. Да смотри, не предупреждай! пригрозил кулаком казак. А то выпорем на сходе или выгонем вас из станицы. Поняла ли?
Когда казаки ушли, Софья сползла по стенке на пол и горько заплакала.
Дороженька вторая. Глава 1
«По неволе иль по воле
Мчится он в ночную мглу?»
Народная песня.Из Казани вниз по Волге по заволжской дороге летит ямщицкая тройка. Слышны лишь топот копыт по сухой дороге да храп лошадей. Пассажир, дремавший в коляске, выехал ранним утром, когда солнце лишь посинило окраек неба. А встал он и того раньше. Оделся, посмотрел на свой брегет 6 часов. Часы отзвонили мелодию и стихли. Мужчина сел к письменному столу, очинил перо и стал писать письмо Фукс, гостеприимной хозяйке, которая привечала его в Казани: «8 сентября 1833 года. Милостивая государыня, Александра Андреевна! С сердечной благодарностью посылаю вам мой адрес и надеюсь, что обещание ваше приехать в Петербург не есть одно любезное приветствие. Примите, милостивая государыня, изъявление моей глубокой признательности за ласковый приём путешественнику, которому долго памятно будет минутное пребывание его в Казани. С глубочайшим почтением честь имею быть»
Затем он взял другой лист бумаги.
«8 сент. Казань. Мой ангел здравствуй. Я в Казани с пятого и до сих пор не имел время тебе написать слова. Сейчас еду в Симбирск, где надеюсь найти от тебя письмо. Здесь я возился со стариками, современниками моего героя; объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону. Погода стоит прекрасная, чтоб не сглазить только. Надеюсь до дождей объехать всё, что предполагал видеть, и в конце сентября быть в деревне. Здорова ли ты? здоровы ли вы все? Дорогой я видел годовую девочку, которая бегает на карачках, как котёнок, и у которой уже два зубка. Скажи это Машке»
В этот момент за спиной скрипнула дверь кабинета. Мужчина оглянулся. В кабинет входил Баратынский. Пушкин живо встал со стула, бросился навстречу гостю:
Евгений Абрамыч, как вы здесь, откуда? Я уж и не чаял увидеть вас больше в этих краях.
Баратынский развёл руки:
Да вот, услышал, Александр Сергеич, что вы сегодня уезжаете, примчался из Каймар проститься с вами. Когда ещё доведётся свидеться. И доведётся ли
Рад, очень рад! Да вы скидывайте свой плащ, садитесь. Я на минутку оторвусь. Писал вот письмо Натали. Не окончил.
Александр Сергеевич снова сел к столу и быстро набросал окончание: «Здесь Баратынский. Вот он ко мне входит. До Симбирска. Я буду говорить тебе о Казани подробно теперь некогда. Целую тебя».
Снова вернулся к Баратынскому, сел рядом с ним на диван, взял его руки в свои.
Евгений Абрамыч, мне уж надо ехать, тройка ждёт. Прошу простить меня. Я надолго запомню эти дни в Казани, наши встречи и прекрасные вечера, проведённые у вашего тестя и у Фуксов. Неожиданно он замолчал, потом встал и порывшись в дорожном саквояже, достал небольшой портрет. Протянул его Баратынскому: