Без кимкиной путеводной тропки до болот, как и положено в сказке, семь верст, и все лесом. Увалы высоки, корни у сосен крепки, как вырьи щупальца. Или что у них? Вот незадача: не ведаю Аж занятно. Вырами младенцев пугают, а видеть их, на земле и в воде равно ловко живущих, за весь век порой и не доводится. Шаарами-то не пугают, их имена поют сладко и ласково. Им улыбаются и служат. Хотя вот у кого щупальца
Корни отомстили за сравнение с гнусью нездешней. Пребольно впились в пятку, толкнули вперед, носом в узловатый комель выворотня. Слез прибавилось. Кровинка из носа показалась. Знаю я, за что корни казнят. Кимкины они, родные. Они и рвут его, к лесу поворачивают, от меня отваживая. В себя вращивают. Только он не дерево. Он тоже один пропадает, без пригляду. Сказка не может жить, если её некому выслушать.
Я уняла слезы, забила в нос жгутик ниточный, добытый из подола передника. И подробно рассказала корням, сколь они нехороши и огорчительны для Кимочки. Могли бы и сами уняться, когда ему так беспросветно худо. Рябина зашумела, поддерживая меня. И даже старая елка заскрипела на негодников.
Хорошую тропу мне не выделили. Так насмешку над прошением учинили. Гнилую бестравную глину кинули под ноги. Прямохожую зато, в тяжелом обрамлении выворотней и глухих темных кустов с шипами наизготовку. Чтоб не передумала, а передумавши не увернулась от дела. А ну и пусть! Мое дело сторона, и понятно, какая: болотная. Туда что по траве чавкать, что по глине съезжать одна морока.
Вечер плох тем, что убавляет свет. Но и хорош тоже, в ночи дедушку Сомру звать сподручнее. Я не пробовала, но так понятно из кимкиных оговорок. Он, проказник, с дедом явно был всегда в сложной хитроватой дружбе. Шкодливой и оттого изворотливой: не угодил я тебе, старому а все одно от поучений увернусь. Мне думается, дед его любит. Кимочку нельзя не любить, в нем тепло живет. Настоящее, нутряное. А если так, дед мне просто обязан высказать всю правду. Не допустит же он для леса такой непоправимой беды, которая уже творится моим попустительством Кимка болеет. Совсем худо болеет, чего уж там.
Убеждать себя надобно постоянно, когда по глине едва ползешь. От шипов уворачиваешься. Страх ведь он вроде ветки малой: не тронь и не качнется. А разок задевши, уже не уймешь Мой страх давно качается и шумит всей своей темной сухой листвой. Гонит кусачих муравьев по спине, дыхание сбивает, ноги делает слабыми. Дурная я. О чем думаю? Так ведь ясно, о чем болотника боюсь Кимка стращал им. С зайцем моим я никого не опасалась, ясное дело. Зато без него и тени куста пугаюсь, хоть самую малость. Отвычка у меня от беззащитности. Крепкая отвычка, десятилетняя. Только пора и от неё отвыкать.
Вот оно, болото. Глина тропы прямехонько уперлась в него грязным указующим пальцем. Ноготь лужи обозначила и далее ни-ни. Дед Сомра всяким там корягам-вывертням, изломанным своей ревностью к Кимочке, не по зубам. Дед Сомра Тот, о ком я слышала по сто раз на день. Всякое слышала, но обязательно хвалебное или уважительное. Странное дело, так хорошо знаю его по словам, а видеть не приходилось. Спит он, так Кимка твердил. Хотя шутошное ли дело: спать всё время? Ох ты, хуже: всё безвременье!
Прошлепав через лужу, холодную и склизкую, я вступила в дедовы владения.
Порядок у него сразу замечается взрослый и солидный. Елками моховой ковер прижат, сосны сторожат гривки возвышенностей. Опасные бочаги синим приметным цветком купом прорисованы. Узорно, пушисто и цветно. Ниток старых нет А только и это болото не смогу вышить. Знать бы: почему? Глаз у меня наметан, небо шью без задержки и точно. Прочее же не осиливаю. Игла не лезет в щель нитей канвы, даже так иногда случается.
Порядок у него сразу замечается взрослый и солидный. Елками моховой ковер прижат, сосны сторожат гривки возвышенностей. Опасные бочаги синим приметным цветком купом прорисованы. Узорно, пушисто и цветно. Ниток старых нет А только и это болото не смогу вышить. Знать бы: почему? Глаз у меня наметан, небо шью без задержки и точно. Прочее же не осиливаю. Игла не лезет в щель нитей канвы, даже так иногда случается.
Ну, довольно отлынивать от дела. Всё, кончились отговорки, пора.
Дедушка Сомра! шепотом говорю. С опаской, хотя не ухватит меня болотник, что за детские глупости? Погромче надобно звать. Может, глуховат дедушка, да и спит он, пожалуй, крепко. Дедушка!
Крика не получилось. То ли робость помешала, то ли уважение, но я лишь чуток голосу добавила. Всё равно низовое эхо его поймало, к самому мху прижало и погнало вдаль, аж видать, как шевелятся камышины, пропуская мой зов и вроде бы его подгоняя, поправляя, чтобы впустую не развеялось имя хозяина здешних мест
Ох-хо, вздохнул голос у меня за спиной. Да так обстоятельно вздохнул, что вросла я в мох пуще страха своего. Словно нашелся обещанный Кимочкой болотник, схватил за обе пятки и держит. Да что болотник! Мох вполз до колен он и путает, и упасть не дает А дыхание дедово затылок щекочет жутью. Ох-хо Долгонько ты добиралась сюда, долгонько.
Здравия вам, дедушка, голос сел до шелеста.
Оно неплохо, здравия-то вроде бы ободрил голос. Низкий, спокойный, страха не копится от него. Скорее уж наоборот, покой приходит. Немного сонный и основательный. Неплохо бы. Спасибо, да Вежливо молвила, хоть душа твоя в самый мох сползла, там и запуталась, вот ведь как А ты сядь, я кочку подвинул. Сподручнее спрашивать сидя-то, уж наверняка так. Бруснички вона почерпни да угостись. Хороша у меня брусничка, отведай.
Обещанная кочка сама толкнула под слабые колени и поймала моховым мягким шаром сиденья. Брусника лежала в наполненной водой горсти каменной чаши чернично-синей, цвета вечернего неба. Не попробовать было невозможно. Даже на вид сочна, рука сама тянется зачерпнуть бусы ягод из студеной воды, сладко-хрустальной. У Кимки, и то не водилось столь крупной ягоды. Ядреные, брызжущие соком, пахнут немыслимым среди безвременного лета инеем свежести.
Спасибо, вкусна твоя ягода, деда, похвалила я. А только зачем со спины стоишь? Мало ли я тут чуд насмотрелась, привыкла. Кимочка вон
Я не стою, задумался мой собеседник. И не тут я Везде. Мое болото, я часть его, так-то вот. Неверный вопрос, ненужный. Более не изводи себя по глупостям. С важным пришла, а вишь-ка: мелочи собираешь да перемалываешь.
Прости уж, напугалась я, нет смысла таить свой страх. Вот и горожу пустое. Из-за Кимочки пришла. Плохо ему, и думается мне, в том моя вина великая. Ты уж вразуми, лекарство какое подскажи. Я в точности исполню, у меня кроме Кимки никого.
Лекарство! Ох-хо, поди ты, что удумала, в голосе загудело удивление. Нет нам лекарства. Ты сама лекарство, вот так уж вовсе верно сказать, пожалуй Всякая работа, пусть и великие мастера её исполняли, требует подмоги и бережливости. Наша вот истрепалась изрядно. Да оно бы полбеды, мимо время течет, поток его не трогает нас, не приводит краски к тусклости, а замыслы к забвению Однако же и пользы от нас нет большому миру. Когда твой Кимка высказал мне это, крепко я со сна озлился. Не нашел в его словах правды, не приметил. Он смолчал, да втихую все по-своему учудил, тебя приволок и вздумал учить уму-разуму. Ох-хо, все были против! Только не слушал он нас, ничуть не слушал. Он такой, своим умом живет, и лес ему, хитрецу, не службу служит, а дружбу дарит. Разницу понимаешь ли?
Еще как! Весь нос у меня этой коряжьей дружбой исцарапан, и коленки сбиты Точно уж, не в службу старались! Но и я Кимке не чужая. Я тоже старалась: он учил нитки выбирать да шить ими. Только я неумеха, дедушка. Криворукая я. Уж видно, никакого не будет с меня толку.
Сказала и замерла. Кончился воздух. Трудно приговаривать себя в бестолковки так вот, полным голосом. Стыдно и больно. Я неумеха, а весь стыд моего бесполезного бытия на Кимочку ложится. Его давит и правду его выстраданную против дедовой рассудительной делает малой и слабой
Не в тебе дело, девонька, голос прошелестел огорчением. Нет, не в тебе. Ты шить умеешь, все постигла и даже больше, чем можно было ждать. В Кимке дело. Он ведь как хотел? Без оплаты работу совершить. Ты не вскидывайся, ешь бруснику-то, налегай. Оно полезно, когда разговор непростой, заедать огорчение. Кимка хотел сам оплатить твое шитье. Оно ведь, как уж заметила, не простое. В нем много собрано, в одну нитку скручено Само собой, умение, но это у тебя есть. Только мало канву видеть да уметь иглу держать. Надо душу вложить в дело. Думаешь, нитки они из пряжи создаются? В общем, правда Только пряжа та она из души надергивается. Без жалости к себе и без страха перед болью. Одну ты вышивку в жизни и создала. Тому старику до конца его дней хлеб в руку вложила. Хорошая работа, верная. Не перстень княжий безумцу вышила и не оружие для мести насмешникам Всё точно, ни убавить ни прибавить. Взрослая работа, цельная и сильная. Вот так.
Так и те нитки Кимочка принес, не поняла я.
Дались тебе нитки, расстроился голос. Ты их выбирала рассматривала? Сами в руку прыгали. Твои они, из твоей боли свиты. Потому вес в них есть, сила им дана полная. Нет гнили, нет и пустоты. Поняла ли?
Почему же я не могу
Потому он тянет нитки из своей души, оберегая твою от забот, голос загудел огорчением. Любит тебя, семьёй числит, будто у чуди сказочной имеются семьи. И эту привязанность готов оплатить по любой цене. Даже самой полной. Чего непонятно, и не знаю уж
Мне стало страшно, бусины ягод треснули в зажатом кулачке и потекли к запястью бурой болотной кровью. Кимкины нитки, черникой да земляникой пахнущие, мягкие, легкие. Я их так споро тратила! Я бестолково расходовала их и полагала пустыми, а Кимочка себя изводил. Как есть изводил, до самой последней крайности. Наверное, полагал: рано или поздно я все пойму. Так уже почитай поздно
Но я вышила руку князеву, и мне не стало дурно, ничуть. Наоборот, из снов этот страшный человек ушел, покой более не нарушает Зачем меня оберегать?
Затем, что настоящие взрослые вышивки в большом мире делаются, голос деда сошел на шепот. Только там. И там от нас, чуд, не будет тебе ни помощи, ни защиты. Плохо в мире, вовсе худо болеет мир. Те, кто изъял этот лес из времени, большое дело сделали. Может, однажды и скажу, какое а скорее и сама ты до всего добредешь, без подсказок стариковских. Великое дело создали, да. Его успели довершить, а прочее не поддалось им, сил недостало. Мы старый замысел, плотина от прежних бед. Нового, годного для исправления новых напастей, нет. Кимка твой как хлебушек в той руке увидал, возликовал. Отсюда мол, можно мир исправить. Ан не вышло. Пока болью своей беду не взвесишь, сильную нитку и не скрутишь.