Выр в сознание не возвращался, хотя вода смыла белесую болезненную сухость с его панциря. Малек тоже старался во всю, часто и аккуратно капал лекарство в щель рта.
Ты много знаешь про выров, уважительно сообщил свои наблюдения Малек. Специально учил? Ты, наверное, мстить им задумал и убил многих гнильцов.
Глупое дело, поморщился капитан. Я всерьез собирался заниматься чем-то подобным давно, лет десять назад но время шло, я менялся и умнел. Постепенно понял: нет в том избавления от бед. Я хочу много большего, чем слепая месть. Хочу понять, что вообще свело нас и что нас удерживает в нынешнем нелепом состоянии вражды за бесполезное? Зачем вырам власть над сушей? Берег им не мил. Если бы они могли, давно ушли бы. Но не уходят. И не уйдут, вот ведь что страшно. Лютуют, злость вымещают на нас. От безысходности бесятся. Мы сомнем их, Малек. Не теперь, не при нашей жизни, это я тоже понял. Их становится меньше, они вырождаются. Страшно иное. Передохнут выры, но смена власти не изменит нашего положения рабов. Мы тоже вымираем.
Так чего ты хочешь? всерьез удивился мальчишка, даже забыл в срок капнуть таггу в пасть выра. Изменить закон? Стать этим кландом всего побережья?
Сероглазый рассмеялся, а потом надолго замолчал. Он глядел на море, сияющее и прекрасное. Светлое в более мелких областях и темнеющее провалами настоящей глубины. Взгляд отмечал тень непогоды, тронувшую горизонт.
Что-то в мире сломалось, грустно вздохнул капитан. Видимо, пришло великое зло Не скажу точнее. Только гадят и нам, и вырам. Третью силу я ищу, Малек. Давно ищу и усердно. Впустую пока что. Невидимка она, ускользает и прячется, нет даже намека на ответ. Есть лишь вопросы. Кто отравляет всякий посев спорыньей? Кто свел на нет пчел, были такие, толком не знаю, что за тварюшки, только помнится смутно старикам: лечились ими люди. Кто поразил бесплодием скот? Была такая штука: скот. Мясо он давал и молоко. Люди не знали голода в дальних от берега землях, куда вырам трудно пройти из-за маловодности тех мест. От всего скота одни козы да бигли остались И тех мало.
Скот, пчёлы Странные слова. Не знаю их.
Ладно же, скажу иначе. Кто делает несъедобной рыбу, ведь семь из десяти пойманных на юге в сухой сезон отрава? Только эти вот, трупоеды, капитан махнул рукой на туши, разделываемые моряками при помощи коротких рабочих ножей, жируют и здоровы. Кто водоросли метит рыжиной, убивающей все живое вокруг? Кто рвет штормами отмели, мешая там жить, кто отгоняет рыбные косяки? Я долго составлял счет к вырам, есть за что. Но постепенно осознал: страшнее и важнее в этой игре третий. Ему живется веселее всех И я хочу сгноить его. Уж с помощью выров или под их прикрытием, мне безразлично.
Так и в порту шепчутся, вздохнул Малек, задумчиво и очень похоже на капитана хмуря брови. Про мировое зло. Мол, есть у него корень. Говорят, раньше это звалось колдовством. Сказки про чудеса были, а только и их никто уже не упомнит. Ох и голова у тебя, капитан! Мальчишка азартно сверкнул глазами. Злодея высмотрел. Всему миру помеху. Убрать бы его, слизь вонючую, да зажить по-людски. Чтоб еды до сыта и без рабства.
Еда тоже не суть дела, снова вздохнул капитан. Но вот рабство Злости стало много в нас, кто-то её азартно выгоняет наружу, как ядовитый пот. Я сам прожил десять лет в таком поту. Я умею убивать выров, Малек. Собственно, вряд ли кто обучен этому лучше. Мне нравилось их убивать, да и теперь такое дело мне не противно. Но если глянуть со стороны, кто я есть? Часть игры третьей силы, которая забавляется моей ловкостью, нутром моим отравленным. Сероглазый сухо рассмеялся. Я не просто убивал выров, Малек. Я убивал так, что нашедшие их останки приходили в ужас. Сперва брал целенькими, травил. Потом рубил лапы и подрезал хвост. Мне нравилась полная беспомощность добычи. Я находил занятным разговаривать с ними, рассказывать о предстоящем.
Тебя не зря держали в колодках, предположил Малек, сосредоточенно глядя на пасть выра и капая таггу особенно усердно.
Не зря капитан задумчиво оглянулся на выра. Нагнулся, изучил вбитую в панцирь тонкую трубку, покрытую теперь серой пеной по всей верхней кромке. Я скажу тебе то, что никому не говорил. Меня учили сами выры, а точнее, служители главного бассейна. Они же платили за уничтожение родичей, указывали способ казни и число полных дней от захвата жертвы до гибели. Мы все сошли с ума, Малек. Я понял это окончательно совсем недавно, пока сидел в подвалах, как заказанный выродёру выр. Обо мне было указание, как долго мне умирать и все прочее Со мною тоже разговаривали, лелея глупую гордость слабаков. Иногда полезно попробовать боль на своей шкуре, чтобы утратить вкус к её причинению. Сверх того, у меня было время, я думал и сопоставлял.
Разве не станет хорошо, если выры умрут все, окончательно? осторожно уточнил Малек.
Нет, наверное. Почему бы от чьей-то смерти должно вдруг стать хорошо? Ничего для людей не изменится Выры убивают себе подобных моими руками и руками подобных мне. Люди тоже охотно давят слабых и доносят на сильных. Мы гнием равномерно, все вместе. Как это прекратить? Найти того, кто затеял гадость. Кому-то ведь выгодно происходящее. Только вот кому?
Капитан рассеянно огляделся, словно тайный враг мог обнаружиться совсем рядом и даже пояснить свое коварство. Хмурость не покинула заросшее до глаз лицо. Малек с некоторой опаской осознал: этот человек и правда страшен. Страшнее выра. А еще мальчик подумал: собственно, много ли в его маленькой жизни приключилось зла непосредственно по вине клешнятых? Поселок сгорел из-за пьяной выходки дядьки, на рынке поймали за воровством рыбы люди, суд судили они же, и на корабль продали без приказа всяких там многолапых, да и кнут всегда держала рука человека
Что же теперь, выры хорошие? возмутился Малек. Ну, уж нет!
Один выр неплох, прищурился капитан. Стукнул сгибом пальца по панцирю. Этот. Ему не нравилось причинять боль и видеть бессилие. Я знаю, научился наблюдать настроение и душевное состояние выров. Кажется, я нашел слабину в неуловимости и невидимости третьей силы. Этот выр не содержит зла. Не считает людей мягкотелыми вонючками. Он смотрит на мир взглядом здорового существа, свободного от лжи Может быть, как и ты.
И что с нас толку? нахмурился Малек, пытаясь смириться с тем, что нашлось качество, объединяющее его самого и гнильца-выра.
Не знаю. Буду учиться у вас, хмыкнул капитан. Дождусь, пока выр очнется, и спрошу, что он знает о мире и что думает про третью силу. Травили его грамотно, по своему опыту скажу: начали еще на берегу. Вряд ли возникли сложности Он боец, в подобных делах ничего не понимает. Как ему и было велено, отдал на хранение свой ларец с лечебными порошками, флягу тоже отцепил. Даже бутыль с таггой не взял на палубу, не по форме это пить в дозоре. Капитан усмехнулся. Что его и спасло. После двух-трех мерок таннской соли, растворенной в пресной воде, подаваемой обычно после завтрака для утоления жажды, выры сохнут с удесятеренной скоростью. Происходящего не понимают, списывают на солнце и ветер, на непривычность обстановки и усталость. Для преодоления напасти пьют белую таггу. Без добавки противоядия она еще сильнее ускоряет сушку панциря, отяжеляет движения. Так-то вот
Снова повисло молчание. Разбавленная лечебная тагга закончилась, и теперь Малек сидел и страдал: капитан ему нравился до головокружения. И, странное дело, после разговора о казни выров вызывал еще и отвращение, граничащее с брезгливостью. Два несовместимых чувства боролись в душе, порождая боль почти что невыносимую. Капитан, кажется, и это знал. Усмехнулся, отобрал пустую флягу из-под лекарства и посоветовал сесть к барабану, помочь гребцам держать ход: шторм движется стремительно, а галера едва ползет.
Сам сероглазый нехотя отодрал усталое тело от палубы, взял бадейку с водой. Жестом отослал обоих поливальщиков на весла. И один остался над выром, поливая его, набирая воду снова, спотыкаясь и кривясь от боли. Капитан лил воду иначе, чем бывшие рабы: тонкой струйкой на стыки панциря, на затылок, на основание усов. Время шло, но выр по-прежнему не шевелился, зато серая пена над трубкой разрослась до размеров кулака. Капитан остался недоволен наблюдением, извлек из ларца вторую трубку, задумчиво покрутил, набил неразбавленным порошком и вогнал прямо в затылочный стык панциря.
Сам сероглазый нехотя отодрал усталое тело от палубы, взял бадейку с водой. Жестом отослал обоих поливальщиков на весла. И один остался над выром, поливая его, набирая воду снова, спотыкаясь и кривясь от боли. Капитан лил воду иначе, чем бывшие рабы: тонкой струйкой на стыки панциря, на затылок, на основание усов. Время шло, но выр по-прежнему не шевелился, зато серая пена над трубкой разрослась до размеров кулака. Капитан остался недоволен наблюдением, извлек из ларца вторую трубку, задумчиво покрутил, набил неразбавленным порошком и вогнал прямо в затылочный стык панциря.
Теперь или сдохнешь, или очнешься, мрачно предрек он. Хорошо бы еще остался в уме Травить-то тебя начали, как я теперь понимаю, три дня назад, не менее. Но ты еще жив. Хорошо, я не брал по молодости заказы на таких здоровяков, мало вас осталось неущербных. Небось, все пять сердец работают, и есть закрытые жабры в три ряда, и полноценные легкие на складном каркасе. Эх, сдохнешь вскрою. Хоть гляну, как должно-то быть. Ничего я не знаю про настоящих выров, да уж ладно Наверняка с порошком начудил, много насыпал.
Хвост выра судорожно проскреб по палубе длинную борозду. Капитан вздрогнул, беспокойно всмотрелся в лицо земноводного. Не лицо но как еще назвать-то? Пара глаз на стержнях высоко, у основания усов, еще пара ниже глубоко утопленных. Под ними плоская щель носа, который люди обычно по ошибке считают ртом, раз он произносит слова. Густая «борода» ворса маскирует настоящий рот. Мимики у выров нет, зато есть подвижность чувствительных ворсинок, бровных отростков, тонких волосков на стыках лицевых пластин. И они все указывают: выру окончательно плохо, его скручивает судорога. Его буквально выворачивает, мнет боль.
Веревки давайте, негромко приказал капитан. Вяжем тут и тут, крепим тут, крюки под выступы спинного панциря. Будем опускать в море. Пусть жабры свое сделают, легкие у него вовсе ссохлись Живо, пока я добрый и рук не распускаю.