Ладно же, оба годны, нехотя вынес решение ар-тиал. Ваша работа, брэми, обратился он к щуплому плотнику, более изысканная. Вам доверю исполнение срочного заказа самого старого ара Жафа. Для второго мастера дело попроще. Гостевые гроты надо переделать под новые надобности. Старые доски мы уже выломали, гниль выскребли. Теперь следует всё обустроить для подпола. И дверь хорошую соорудить. Без узора, ар-тиал опасливо глянул на медное веретено, украшающее крышку гроба. Просто дверь.
Так а гробы-то куда? сник посланец плотницкой слободы.
Вы что, издеваетесь? возмутился ар-тиал. Я разве просил тащить их сюда, позорить мой дом? Пускать сплетню по всему городу? Куда хотите, туда и девайте! На работу извольте явиться в пристойном виде, что за наряд: синие вышивки. Нет у нас похорон! Нет и не предвидится, слава глубинам Идите, после полудня жду снова. С набором плотницким и без этих образцов. Для переделки погреба материал закуплен, да и на заказ ара Жафа всё нужное доставлено.
Ар-тиал развернулся и удалился, не слушая благодарностей и вздохов за спиной. В высоком звании распорядителя особняка он пребывал неполный месяц, ещё не утратил вкуса новизны, гордился собою и норовил все дела исполнять наилучшим образом. И вдруг гробы, сплетни, того и гляди скандал
Мужики ещё чуток постояли, обсуждая, куда Ларна дел покойников. В отсутствие таковых оба плотника упорно не верили. Дружно перебрали врагов из нижнего города, загибая пальцы и морщась явно кто-то из плотников-нищеглотов перехватил дорогой заказ Сошлись чуть погодя на том, что сейчас уже спорить поздно. Хорошо уже то, что иное дело нашлось, не впустую через весь город гнали страфов. Во время беседы мужики развернули возки и неторопливо зашагали к воротам.
Из-за полуприкрытой двери подсобы на опустевший двор выглянула румяная кухарка. Помахала рукой Холу, улыбнулась мне. Выставила большую пустую корзину. Сбегала за второй и вот мы уже идём в город! Ай да выр-малыш! Удружил. Помог сбежать из-под замка, пусть и ненадолго.
Усень хоть и считается городом, стоящим в срединных землях, но зимы тут не знают, совсем как на юге. Нет ни затяжных дождей, ни непролазной сырости, нет и прочих «радостей», одолевающих Горниву. О дождях мы, оказавшиеся здесь в месяц можвель, знаем лишь что? То, что Омут Слез за городом переполнен. Уже вторую неделю, как объяснил Ким, шлюзы на двух дополнительных стоках подняты. По каналам сбрасывают излишек воды в обход стен столицы, к морю. Это значит, что к северо-востоку от Усени, над озером, зима льёт слезы. Тучи мокрыми тряпками облепляют горные склоны, тропы непроходимы.
А здесь, в столице, солнечно и тепло. Вполне приятная погода, только восходы хмуроваты да в каналах вода бурлит жёлтая, мутная. Но мне и шум течения в радость. Ничегошеньки я не видела в Усени!
От особняка выров, расположенного на скалах над морем, дорога широкими игривыми петлями вьётся по склону к белому городу. Одумавшись, ныряет в долинку и степенно выбирается к воротам. Плотницких повозок, запряжённых рыжими страфами, не видно. Похоже, мужики устыдились, повезли свой груз окольным путем, вдоль стен. Мы с кухаркой довольно долго обсуждали, как плотники станут объяснять произошедшее дома. Сошлись на том, что вывернутся, оба ловки, даже сверх меры. Кухарка понятливо усмехнулась.
Про Ларну много сплетен. Новая ничего не убавит и не прибавит. Знаешь, как теперь в городе именуют новый закон? Топором Ларны. Потому как усатый выродёр решит, так и пишут выры. Все заметили: сперва он сделает такое, хоть караул кричи а с утра уж тросн появляется, и в нём подтверждение: прав во всем, неча вопить
Так разве он плохо делает? уперлась я, обидевшись за Ларну.
Всем хорошо не бывает, сухо отметила кухарка. Красный город доволен пока. А гнилой, нижний, в голос кричит: продался Ларна вырам. За их золото служит и людей рубит, не выров. Если б выродёра еще при кланде предали казни на площади, весь город плакал бы и славу ему пел тайком. Живой же он страшен. Я сама боюсь его. Понимаю, что глупо, а как случаем под взгляд попаду, так и тянет на колени бухнуться да в грехах покаяться. Вчера творожники унесла из особняка гостинец тётке. Лишние, никому не надобны. У калитки с ним столкнулась так хоть назад иди и ссыпай в миску! На корзинку глянул, на меня, прямо ножом зарезал! Глаза у него страшны.
Так не оговорил же!
Топор погладил, доброй ночи пожелал, всхлипнула впечатлительная кухарка. И пошёл себе. У меня враз ноги отнялись, еле добрела к тётке Хорош гостинец. Мне ни один творожник в горло не полез.
Дальше мы пошли молча. У ворот кухарку приветствовали, как знакомую, она показала бляху, и нас сразу пропустили. Лишь уточнили с осторожным недоумением: что за повозки проехали по дорожке, не умер ли кто в особняке?
В белом городе улицы оказались широки и светлы. Особняки стояли просторно, все в зелени, в цветах. Тишина давила на уши: словно тут и не живут вовсе. Ни души вокруг, но спина мокнет, взгляд чужой чует, а доброты в нём не примечает.
Шаары тут живут и их ближние, все насквозь наипервейшая знать, шепотом уточнила кухарка. Рукой махнула в сторону. Там закрытый город, за каналом, за стеной. Выры там. Твой брат, пожалуй, туда и пошёл с утра, он в большом уважении у клешнятых.
Нитками тут не торгуют?
Нет, улыбнулась кухарка. Мне ар Хол всё пояснил про нитки. И что срочно, и что дорогие надобны, самые лучшие. Как в красный город спустимся, сразу покажу. Теперь на нитки великий спрос. Прямо у рыночной площади недавно лавка открылась. Огромная, в два яруса. Ты там побудь, покуда я закуплю продукты. Боюсь, если на площадь тебя поведу, Ларна меня со свету сживёт.
Спорить я не стала. И так получила больше, чем могла ожидать. Город рассматриваю. Одна, сама. Свобода Все от этого слова немного пьяны. Может, потому и тих белый город: шаары умнее прочих. Потому и опасаются похмелья. Их страх я ощущаю куда полнее, чем настроение порта, ставшее для нас с Холом непосильным уроком. Порт слишком многолюден, в нём намешано всякое, и единого характера у него нет. По крайней мере, мы такого не нащупали. Другое дело этот вот город. Он весь струна, натянутая и похрустывающая натужно. Из страха та струна свита пополам с жадностью. При старом законе шаары привыкли жить сладко, все обманные тропы выведали, привычки проверяющих выров усвоили. И вдруг перемены!
Марница как приехала в столицу, так и сидит, не разгибаясь, над учётными пергаментами. Ким объяснял мне недавно с явной насмешкой, да так, чтобы запоздавшая к ужину Маря расслышала: её уже и красавицей называли, и дарили золотые шейные ожерелья потяжелее камня для утопления, и намекали на иные способы отблагодарить Но учёт по-прежнему не сходится Значит, угроза встречи виновных шааров с Ларной возрастает день ото дня.
За воровство пока что новые власти карают по закону Ласмы, родного края семьи ар-Бахта. Этот закон, видимо, станет постоянным. Первая кража плети, вторая незначительная и если есть защитное прошение от старосты плети, а без заступника клеймо на руке. Третья в любом случае повинную руку до локтя долой. Шаары белого города, я ощущаю это кожей, пропитаны гнилым страхом насквозь. Пожалуй, и узор того страха я вижу, и сшить могу. Точнее нарисовать под вышивку. Разве такое потянешь нитью из души? Я злодеям и ворам ни казни не желаю, ни чудесного спасения. Не надобно им шитье мое, не для них существуют особые нитки. Этим гнильцам Ларны довольно. В душе у них страха полны амбары, а света меньше одной лучины сырой. Не готовы шаары одуматься и по-иному жить, к перемене потянуться. Может, Кимочка считает важным для меня умение видеть такую вот готовность измениться? Чтобы кому ни попадя поясов не шила
Я даже споткнулась о свою мысль. Была ли у Шрома нужная готовность? Или его мечта копилась привычно и подпитывалась традициями? Нет, он сам решил уйти вниз. Твёрдо и окончательно. Он, пожалуй, и без пояса нырнул бы. Юта ар-Рафт пробовал мне пояснить, когда цветы приволок и начал умолять создать да подарить ему шитье. Только я пока что Юте пояс не шью. Ким не велел.
Белый город остался позади. Мы подошли к кованой решётке, кухарка снова показала бляху. Я прикрыла глаза и прижалась лбом к металлу ворот. Красный город дышал в лицо своим настроением. Иное оно, чем в белом. Вовсе иное! Без слитности большого страха. Здесь куда как поинтереснее сплетается узор. Плотнее, многообразнее. И явно он цветной.
Базар чувствуется, с шумным его торгом, с крикливой праздничностью. Купеческая жизнь течёт своим чередом, шуршит золотом в кошелях, топочет страфьими лапами, шлёпает мерной поступью упряжных биглей груз тянут из порта и везут в порт.
Мастеровые ведут своё дело, хозяйки держат дом и берегут уют. Толковый узор. Только поверх еще один наброшен. Словно канву городского настроя смяли, а затем грубо наметали столь ненавистными Киму белыми нитками. Нет в городе настоящего закона, общего и всем понятного. И покуда нет его, временный закон иной раз сработает, а когда и мимо пройдёт, непорядка не приметив.
Базар чувствуется, с шумным его торгом, с крикливой праздничностью. Купеческая жизнь течёт своим чередом, шуршит золотом в кошелях, топочет страфьими лапами, шлёпает мерной поступью упряжных биглей груз тянут из порта и везут в порт.
Мастеровые ведут своё дело, хозяйки держат дом и берегут уют. Толковый узор. Только поверх еще один наброшен. Словно канву городского настроя смяли, а затем грубо наметали столь ненавистными Киму белыми нитками. Нет в городе настоящего закона, общего и всем понятного. И покуда нет его, временный закон иной раз сработает, а когда и мимо пройдёт, непорядка не приметив.
Мне стало страшно. Оказывается, в обществе людей и выров тоже можно пороть и шить. Точнее нельзя, хотя иногда руки сами тянутся к игле, поправить и подлатать! Но не для вышивальщиков эта работа. Шром затеял перемены. Шром да Ларна Кланда они выпороли с канвы мира, и златоусого Шрона вшили в центр узора власти. Только узора-то ещё нет, один туманный замысел, неявленный! Шьют по намёткам выры, люди же пока молча глядят и не участвуют в деле. По крайней мере, здешние люди, столичные. Так мне увиделось. Прошлым они живут, плотно сидят в старой канве привычек и традиций.
Идём, запереживала кухарка, цепляя меня под руку. Негоже стоять возле стражи. Ежели голова болит, лучше провожу я тебя домой Ох, вот зачем я ара Хола послушала, доброму своему сердцу волю дала? Не к пользе ведь, не к пользе