Большинство ребят в нашей шайке были католиками, и родители посылали их в католическую церковь на северной стороне. Мои же предки, люди вовсе не религиозные, настаивали на том, чтобы я ходил в пресвитерианскую церковь, возглавляемую богатым английским священником, которая находилась на южной стороне. Каждый поход в церковь превращался для меня в суровое испытание, иногда приходилось преодолевать расстояние бегом. Зато в самой церкви меня, чистенького, хорошо одетого мальчика из благополучной семьи, любили и почитали за маленького ангелочка. За то, что я выучил наизусть двадцать третий псалом, мне подарили Библию, а точнее, Новый Завет с золотым обрезом, на обложке которого золотыми буквами выгравировали мое имя. Показать этот дар я осмелился только Стэнли, чем поставил приятеля в тупик. В их церкви, сказал он, никому, кроме священника, не позволяется читать Библию. Да и в воскресную школу католики не ходят, только на утреннюю мессу и то ни свет ни заря. Стэнли стало интересно, на что похожа воскресная школа. Я попытался объяснить ему, но он только покачал головой:
Тоже мне церковь Детский сад какой-то.
Однажды я рассказал Стэнли, что видел двигающиеся картинки в подвале церкви.
Ну и что это было? спросил он.
Я попытался передать увиденное на экране:
Какой-то китаёза шел по Бруклинскому мосту.
И все?
Я признался, что все.
Стэнли помолчал с минуту и резюмировал:
Брехня.
Честно говоря, я и сам не мог в это поверить, хотя видел собственными глазами. Управляющий, другой англичанин, неизменно одетый во фрак и полосатые брюки, объяснил нам, что некто по имени Томас Эдисон изобрел чудесную машину с движущимися картинками, а нам очень повезло, что мы видим первый в истории человечества фильм. Он называл это «немое кино» звучало впечатляюще. В любом случае Стэнли запомнил этот факт как еще одну разницу между конфессиями в подвале пресвитерианской церкви бесплатно показывали движущиеся картинки.
Тоже мне церковь Детский сад какой-то.
Однажды я рассказал Стэнли, что видел двигающиеся картинки в подвале церкви.
Ну и что это было? спросил он.
Я попытался передать увиденное на экране:
Какой-то китаёза шел по Бруклинскому мосту.
И все?
Я признался, что все.
Стэнли помолчал с минуту и резюмировал:
Брехня.
Честно говоря, я и сам не мог в это поверить, хотя видел собственными глазами. Управляющий, другой англичанин, неизменно одетый во фрак и полосатые брюки, объяснил нам, что некто по имени Томас Эдисон изобрел чудесную машину с движущимися картинками, а нам очень повезло, что мы видим первый в истории человечества фильм. Он называл это «немое кино» звучало впечатляюще. В любом случае Стэнли запомнил этот факт как еще одну разницу между конфессиями в подвале пресвитерианской церкви бесплатно показывали движущиеся картинки.
Возможно, если бы не китаец, идущий по Бруклинскому мосту, мы со Стэнли никогда бы не заговорили о религии; теперь же, сидя вечером у порога его дома, среди других вечных вопросов мы затрагивали и этот. Стэнли спрашивал: ходим ли мы на исповедь? Что мне известно о Деве Марии? Верю ли я в дьявола и ангелов? Кто написал Библию и почему ему, Стэнли, не разрешают ее читать? Боюсь ли я попасть в ад? Причащался ли я? Я признался, что не знаю, что такое причастие. Стэнли был ошеломлен этим заявлением. Я просил его объяснить, но он бормотал что-то неразборчивое, будто бы они едят Христову плоть и пьют Его кровь. Одна мысль об этом вызывала у меня тошноту. К счастью, Стэнли быстро убедил меня, что это кровь понарошку просто предварительно освященное вино. Однако у меня все равно надолго осталось впечатление, будто католики немногим лучше каких-нибудь отсталых дикарей.
Стэнли говорил, что в Нью-Джерси у него есть дядя-священник.
Ему нельзя жениться.
Почему? удивился я.
Потому что он священник. И это грех.
А наш священник женат. У него даже дети есть, сказал я.
Никакой он после этого не священник, ответил Стэнли.
Я никак не мог понять, почему женитьба для священника считается таким уж грехом. Стэнли предложил свое толкование.
Понимаешь, начал он, священнику нельзя приближаться к женщине. На самом деле это значило «спать с ней». Священник принадлежит Богу, он женат на Церкви. А женщины вводят его в соблазн.
Даже если они хорошие? наивно уточнил я.
Все женщины, настаивал Стэнли. Они вводят нас в соблазн.
Я не очень хорошо понимал, что значит «соблазн».
Понимаешь, если священник переспит с женщиной, она забеременеет и родит, и ее ребенок будет ублюдком.
Слово «ублюдок» я знал это ругательство было у нас в ходу, но в новом контексте оно приобрело какой-то неизвестный мне смысл, о котором я не спросил не хотелось выглядеть полным тупицей. После этого я начал подозревать, что Стэнли разбирается в религии гораздо лучше, хотя и не знает наизусть двадцать третьего псалма.
Мой друг был не только более искушен в житейских делах, чем ваш покорный слуга, он был к тому же прирожденным скептиком. Именно он открыл мне глаза и чуть не разбил мое маленькое сердечко, сообщив, что Санта-Клаус выдумка. У него это даже не отняло много времени: я вообще из тех, кто верит во что угодно и чем оно невероятнее, тем быстрее. Меня бы в ученики Фоме Аквинскому Дело в том, что в протестантских церквях о святых особенно не распространялись. (Уж не потому ли, что святые на поверку оказываются закоренелыми грешниками?) Я уже говорил, что Стэнли не любил сказочек для детей, он предпочитал действительность, а я, наоборот, до безумия любил сказки, особенно всякие страшилки, после которых меня мучили кошмары. Много лет спустя я каждый день ходил в публичную библиотеку на Пятой авеню, зачитываясь сказками из разных концов мира.
Другой миф Стэнли выбил у меня из головы примерно год спустя миф о том, что детей приносят аисты. Вообще-то, я мало размышлял на эту тему, потому что маленьким мальчикам несвойственно интересоваться какими-то там младенцами, но когда я все-таки спросил у Стэнли, откуда они берутся, он невозмутимо ответил:
Из маминого живота.
Мне это показалось невероятным.
Ну и как же они оттуда вылазят? язвительно поинтересовался я.
На этот вопрос у Стэнли не нашлось ответа. Ему и в голову не приходило, что дети появляются на свет как раз из той маленькой щелочки, что мы видели у Дженни Пейн. Не было у него и уверенности насчет того, откуда они там, в животе, берутся. Он знал лишь одно: это получается после того, как родители поспят вместе.
На этот вопрос у Стэнли не нашлось ответа. Ему и в голову не приходило, что дети появляются на свет как раз из той маленькой щелочки, что мы видели у Дженни Пейн. Не было у него и уверенности насчет того, откуда они там, в животе, берутся. Он знал лишь одно: это получается после того, как родители поспят вместе.
Вообще-то, если разобраться, нет ничего удивительного в том, что его маленькие мозги не могли установить логической связи между детьми и совместными ночевками родителей. Первобытные люди тоже не сразу до этого дошли. В любом случае теперь настала моя очередь отнестись к услышанному скептически. Подумав, не навести ли справки у мамы, я пришел к выводу, что она вряд ли захочет отвечать. Она всегда затруднялась разъяснить то, что меня действительно интересовало. Вскоре я вовсе перестал задавать такие вопросы дома. Я подозревал, что развеять мое невежество мог Джонни Пол или даже Дженни Пейн, но стеснялся спросить.
Дженни Пейн У нее был полоумный брат, которого все звали Чокнутый Вилли, огромный, неуклюжий болван, чей словарный запас исчерпывался дюжиной слов, а на лошадином лице застыла глупая улыбка. Естественно, он страшно отягощал семью они не могли постоянно за ним присматривать. Когда он без дела шлялся по улицам, его безжалостно изводили все, кому не лень, одержать верх над каким-нибудь беспомощным увальнем вроде Чокнутого Вилли считалось престижным. Один только Стэнли почему-то всегда защищал беднягу. Лишь Стэнли мог его успокоить, когда Вилли, совершенно обезумевший, казалось, вот-вот в ярости набросится на окружающих; они даже умудрялись как-то общаться. Иногда Стэнли приносил Вилли кусок ржаного хлеба, намазанный маслом или джемом, Вилли проглатывал его в один присест. Иногда идиот вдруг воображал себя лошадью и, к нашей огромной радости, начинал вести себя как конь: он опускал голову, фыркал и тихо ржал очень натурально, а то даже пускался вскачь и махал воображаемым хвостом. Время от времени Вилли оглушительно пердел и в честь этого совершал какой-нибудь изысканный скачок вставал на дыбы и бил в воздухе копытами. У его родителей людей мягкосердечных не хватало мужества избавиться от него. В те времена людей реже отдавали в психушки, поэтому многие потенциальные их обитатели свободно разгуливали по улицам или сидели по домам. Даже в нашем благородном семействе насчитывалась парочка психопатов, включая бабку по материнской линии.
Со временем родители Вилли столкнулись с серьезной проблемой как отучить сына прилюдно мастурбировать. Вилли, как нарочно, повадился устраивать этот цирк по вечерам, в районе шести часов. Обычно он выбирался из окна своей комнаты на узкий выступ на уровне второго этажа, расстегивал штаны, доставал свое хозяйство незаурядного, между прочим, размера и, ухмыляясь во всю рожу и издавая неразборчивые восклицания, принимался за дело. В это время трамвайчик, курсировавший по нашей улице, бывал набит рабочими, которые возвращались домой. Увидев Вилли, водитель всегда останавливал машину, а пассажиры принимались кричать и весело махать руками новоявленному комедианту, собиралась толпа, кто-то вызывал полицию. На копов Вилли было наплевать, а вот его родителям нет. После таких происшествий Дженни Пейн краснела и, проходя мимо нас, опускала голову. Что касается Вилли, то ему устраивали хорошую порку и он успокаивался До следующего раза.
Вскоре я перееду в другой район, и Стэнли на время исчезнет из моей жизни. Но он еще вернется, правда в совершенно другом облике.
Приближается девятый год моей жизни, а вместе с ним конец моего первого рая на земле. Нет, второго первый рай был в материнской утробе. Я боролся за то, чтобы остаться там навечно, но хирургические щипцы одержали надо мной верх. Тем не менее я никогда не забуду тот чудесный период в моей жизни: там у меня было почти все, о чем только может мечтать человек. Кроме друзей. А жизнь без друзей это не жизнь, какой бы уютной и безопасной она ни казалась. Когда я говорю о друзьях, я имею в виду именно друзей, ведь не всем и каждому дано стать твоим другом. Это должен быть человек, который близок тебе, как собственная кожа, который способен раскрасить твою жизнь, привнести в нее напряжение и смысл. Дружба обратная сторона любви, но в ней сохранена сущность любви.
Я задумал книгу о друзьях, чтобы рассказать о самом важном в моей жизни о дружбе. Разумеется, я затрагивал эту тему и в других романах, но теперь хочу писать о ней иначе, без всякого солипсизма, в котором меня так часто обвиняют. Я хочу рассказать о своих друзьях как их друг. Разница между райским пребыванием в материнской утробе и раем дружбы очевидна: в первом раю ты слеп, а дружба наделяет тебя тысячью глаз, словно бога Индру[7]. Благодаря друзьям ты проживаешь бессчетное количество жизней; ты открываешь для себя новые измерения, видишь все вверх ногами и наизнанку. Ты никогда не будешь одинок, даже если последний из твоих друзей исчезнет с лица земли.