«Не может быть, чтобы Его не было!» подумал он «Жизнь, тоже доказательство, точнее происхождение жизни. Ну не могу я представить, чтобы даже самая захудалая живая клеточка возникла сама по себе, без внешнего воздействия. Да и Стас, помнится, говорил, что в современном научном сообществе нет ни одной мало-мальски стройной теории происхождения жизни на Земле или где-то еще. Ну не знают ученые, как она возникла, и все тут. А если мы не знаем ответ на вопрос, нам помогает бритва Оккама3, т.е. продвижение к истине через наиболее простое и логичное объяснение из имеющихся. Следовательно, Высшая Сила существует».
Вроде бы все логично. Но на память приходит маленькая ложечка «дегтя»: мысль Фрейда о том, что, говоря упрощенно, человек выдумал Бога для того, чтобы было не так страшно жить, понятие Бога для социума выполняет ту же функцию, что защитник-отец для сына. Да, весьма убедительно.
«Эх, поди, тут разберись. И вправду вечный вопрос».
Егор вздохнул, погружаясь в дальнейшие размышления. В последнее время в голову часто приходила мысль о смерти, о том, есть ли что дальше, на той стороне? Так, абстрактно, как о чем-то далеком, не угрожающем, но, мысль не уходила, крутилась неотвязчиво, как комар. «Какой смысл думать о том, чего не знаешь совершенно? И наверняка не узнаешь в этой жизни».
Однако у него уже был жизненный опыт мимолетного касательства этого вопроса. Он вспоминает. Веселые годы раннего студенчества. Ему 19 лет. Ноябрь. Прямо из холодной, не отапливаемой общаги, он попадает в клинику. Диагноз врачей: крупозная пневмония. Первый день пребывания в стационаре. Смотрит вокруг: высокий, ослепительно белый потолок с одиноким матовым плафоном в центре, глянцево-поблескивающие, выкрашенные растрескавшейся масляной краской стены тускло-зеленого цвета, два ряда пустых заправленных металлических коек. Он лежит в палате один: все пациенты ушли в столовку, обедать. Ему нельзя, он лежачий. Остывающий обед стоит рядом, на тумбочке, но есть совершенно не хочется. Чувствуется смертельная слабость, внутри пугающее состояние дискомфорта, переполнения. Сердце часто-часто трепыхается в груди, вот-вот выскочит, в ушах пульсирует. На коже липкая, холодная испарина. Страшно мутит. Изнутри исподволь поднимается паника: «Я сейчас умру!». Хочется позвать на помощь, но рядом никого, а голоса нет. Напрягая остатки сил, он с трудом садится на кровати, спускает ногу на холодный корявый линолеум, делает первый шаг, второй, открывает дверь, выглядывает в коридор. Вот он, сестринский пост, за столом полноватая, надменно-неприступного вида сестра в несвежем, распахнутом халате. Но она не видит его, погружена в сортировку медикаментов. Он силится крикнуть безрезультатно, делает еще шаг и забытье.
Он не ощущает себя совершенно. Тела нет, только осознанное «Я». И бесконечная пустота вокруг. Нет никакого темного тоннеля, света в его конце, нет ангелов, райской музыки, других, так часто описываемых в подобных ситуациях явлений. Только чистейшая насыщенная синь. Его окружает, обволакивает темный индиго. Звонкая синева не пугает, она беззвучно поет, пронизывает. Ему хорошо. Чувствуется невыразимое, флегматичное блаженство.
Так продолжается очень недолго. Он приходит в сознание на кровати. Вокруг суетятся медики, что-то говорят, проводят манипуляции. Он бестолково озирается, осознавая себя в этом мире, но в памяти вновь всплывает глубокая чистая синева и состояние тихого счастья.
Все закончилось благополучно. Его вылечили. Но еще пару лет он ловил себя на странной иррациональной фобии этого цвета. Он боялся индиго, избегал его почти инстинктивно.
Егор мысленно усмехается. Теперь все позади. Как там у Соломона: «Все проходит». Сейчас ему этот оттенок даже нравится.
День близится к концу. Мысли путаются. Он вытягивает ноги, с удовольствием осязая спиной нарастающее мурлыканье теплого мохнатого пола, и засыпает.
13
Ровная-ровная бескрайняя ширь вокруг, ни единой зацепки для глаза, все пусто до горизонта. Все покрыто девственным слоем белого с легкой синью снега. И без того гладкую поверхность земли облизывает легкая поземка. Мелкая, колючая снежная пыль несется справа налево, лаская воздух, заволакивая горизонт. Холод не беспокоит, он одет в теплую парку с меховым капюшоном, толстые кожаные штаны мехом наружу и уютные унты. Зябкий ветер ласкает правую щеку, резко отдавая аммиаком, но дыханию это не мешает.
Кругом ночь. Небо черное, неземное, украшенное совершенно незнакомыми созвездиями. Спереди справа из-за горизонта выглядывает огромный туманный полукруг небесного тела, занимающий, наверное, восьмую часть видимого небосвода. Диск незнакомой планеты сплошь расцвечен параллельными дымчатыми полосами различных оттенков серо-желтого цвета. Бледная нависающая туша небесного тела имеет унылый, тусклый вид, ее присутствие на небе давит, гнетет, тревожит. «Наверное это газовый гигант, очень похож на Юпитер, только без большого красного пятна», он поворачивает голову влево и видит над горизонтом две маленьких, с копеечку, белесых луны, рядышком друг с другом. «А я, судя по всему, нахожусь на одном из спутников этой планеты».
Он делает шаг вперед и обнаруживает, что стоит на лыжах. Не легких спортивных, а коротких, широких, тупоносых лыжах, тех самых, на которых сибиряки ходят зимой на охоту. Не раздумывая, идет вперед, все дальше и дальше. Колючий ветер дует и дует. Его порывы усиливаются. Поземка, кажется, достигает неба, видимость ухудшается. Путь продолжается, в ушах мерный гул пурги, он успокаивает, усыпляет. «Так и заснуть на ходу недолго. Ха, заснуть во сне, это было бы интересно».
Неожиданно ветер резко стихает. Видимость заметно улучшается. Он осматривается. В картине бесконечной девственной равнины появляется новая диссонирующая деталь. Далеко впереди темнеет выбухающая над горизонтом полоса. Что это, холм, гряда растительности, может какое-то сооружение?
С удвоенной энергией он пускается вперед. Движется быстро пурга уже не мешает. Усталости нет, только жажда движения и любопытство. Вот странное образование уже рядом. Глаза его округляются.
Перед ним, возвышаясь метров на тридцать и раздаваясь в длину, наверное, на полкилометра, лежит огромное живое существо. «Что это? Червь, моллюск?». Нет никаких выступающих частей, только единая угольно-черная масса. В некоторых местах, из-под подошвы чудища, сопровождаемые пыхтящими звуками, изредка вырываются струи горячего пара, вздымая легкую снежную муть. «Пожалуй, это головной конец монстра», заключает он, видя вверху, над собой, на черном выпуклом, лишенном складок окончании тела, единственный огромный, круглый, рыбий глаз медового цвета, вооруженный тремя зрачками. Огромное око сочится густой голубоватой слизью, которая крупными тягучими каплями сползает вниз по аспидному глянцу. Из тела существа доносится ровное умиротворяющее урчание, прерываемое редкими вздохами.
Он идет вдоль тела существа, идет долго. Достигнув середины туши, замечает в ее нижней части, на уровне земли, огромный уродливый нарост. Приблизившись к нему, с омерзением делает шаг назад. Нарост медленно пульсирует, колышется, открывая зияющую полуметровую рану с гниющими краями, в которой гадко шевелятся, кишат огромные, с сардельку размером, покрытые слизью черви грязно-лососевого цвета.
Не к месту вспоминаются строки:
«И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь»4
Чувствуется непереносимый смрад. Лениво шевелящиеся обрубки выпадают из раны, расползаются по снегу рядом с ним. Он с отвращением пинает лыжей ближайшую извивающуюся гадину. От легкого прикосновения розовая личинка звучно лопается, и из ее тела врассыпную расползаются мелкие тускло-серые голенастые букашки.
Не к месту вспоминаются строки:
«И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь»4
Чувствуется непереносимый смрад. Лениво шевелящиеся обрубки выпадают из раны, расползаются по снегу рядом с ним. Он с отвращением пинает лыжей ближайшую извивающуюся гадину. От легкого прикосновения розовая личинка звучно лопается, и из ее тела врассыпную расползаются мелкие тускло-серые голенастые букашки.
«Паразит в паразите», думает он. «Ну и фантазия у вас ребятки. Прямо биофрактал какой-то. Чем еще удивите?».
В этот момент, с чавкающим звуком рана лопается, растет вширь и вверх. Огромная груда червей вареной массой вываливается наружу, засыпая ноги по щиколотку. Те твари, что касаются его, тут же взрываются, рождая рои новых насекомых.
Брови ошеломленно ползут вверх. Из открывшейся, очистившейся от мерзости раны, прямо на уровне глаз, окруженная, заросшая бледной тухлой плотью монстра, торчит передняя часть уже знакомой ему приземистой избушки, с покрытой тухлой слизью дверью и единственным тускло светящимся окошком.
«И приснится же!» движением ног он легко снимает лыжи и, погружая ноги в копошащуюся персиковую массу, движется к цели. Решительно распахивает дверь, и ослепленный привычно ярким светом, делает шаг вперед.
Опять он оказывается в давно знакомом месте: тот же многогранный паркет, та же дымка вверху. Но есть изменения. И какие! Вместо привычной мебели глаз видит два роскошных, обтянутых кожей светло-бежевого цвета, кресла. В одном из них сидит ОНА. Та самая бешено соблазнительная незнакомка, пленившая его, голос которой был спутником недавних сновидений. Она сидит, откинувшись, гладкие колени целомудренно сведены вместе. Облачена на этот раз по-другому: в длинное, облегающее платье серебристо-серого муара. Несмотря на закрытость, одеяние сливается с телом хозяйки, облекает его, создавая легкую, но навязчивую иллюзию обнаженности. Она не просто безумно красива, она сумасшедше сексуальна. Эротизм сквозит в каждом ее движении, вздохе, взгляде.
Судорожно сглатывая, он вновь чувствует возмутительно восставшую плоть. «Если бы пятьдесят кило эстрогенов5 материализовать в физическую форму, это выглядело бы именно так».
Ну, здравствуй Георгий. она впервые называет его по имени. Присаживайся.
Здравствуй. Может, все-таки, познакомимся?
Он плюхается в глубокое кресло, по-хамски закидывая ногу на ногу, чуть ли не на уровень подлокотника. «Если ведешь себя показушно уверенно, то уверенность приходит к тебе».
Красавица снисходительно улыбается: