В самом деле, дикая не пошла бы прямиком к камину, подумала Лиза. Спокойно ест из чашки бездомная схватила бы кусок и потащила в угол. Наверняка забрела с дач или из соседней деревни.
Ну, я могу ее завтра куда-нибудь увезти, неуверенно предложил Кочубей. А сейчас не на мороз же выставлять.
Кто погубит кошку семь лет без удачи, припугнула Лиза.
Семь лет?! Ну уж нет! Я суеверный. Мне без удачи нельзя. Девайте ее сами, куда хотите.
Аллергия, лишаи, глисты, флегматично произнес Логинов в сторону Аллочки.
Та, подкладывая в чашку колбасу, предположила:
Горничная увидит и выгонит.
Не выгонит. Я договорюсь, неожиданно сказала Лиза.
А я могу забрать в свою комнату. Меня аллергией не проберешь, добавил Шницер.
Дневник Тани Майской
Сегодня мы с Л. забрались в здание старого санатория. Большое, стеклянное, выглядывает из-за деревьев, как привидение. Бывшая столовая. В жизни бы не поверила, что буду лазить по заброшенным домам! Внутри сумрачно, несмотря на стеклянные стены. Вестибюль как футбольное поле. И во всю стену картина: синие волны, желтый пляж, загорелые люди играют в мяч, в бадминтон, плавают, дети строят дворцы из песка. Все здоровые и радостные. Я таких счастливых лиц никогда не видела. Л. сказала, что они и раньше были только на картинах и в старом кино. Что это герои советских мифов.
И вдруг раздался чудовищный хохот! Звуки заполнили всё здание до потолка, и переполнили, и летали от стены к стене. Я схватилась за Л. и зажмурилась. Думала, что-то сверхъестественное. А оказалось, это человек. Даже двое. Правда, напугал нас только один идиотский Волчок. Он теперь, как выяснилось, Данила, но всё равно пусть будет Волчок. Я так привыкла. Второй, Шницель, или как его Шницер, похожий на скелета с глазами, поклонился нам как-то опасливо, издали. А Волчок как спросит:
Что же вы не ругаетесь, я вас напугал, наверное? и голос опять получился гигантским, как фигуры на стенах, как будто это они заговорили. Волчок аж рот себе зажал. Я думала, Л. сейчас его отчитает, а она чему-то обрадовалась и говорит шепотом:
Скажите что-нибудь еще, Данила, только не так громко.
А что сказать?
Ну, вы же оживили великанов, говорите за них. Что угодно, хоть про погоду: какая погода хорошая!
Волчок послушно повторил:
Какая погода хорошая. И получилось уже не страшно, а просто громко, как в мегафон, и даже торжественно. А Лиза как ни в чем не бывало:
Какой песочек горячий!
И я подключилась:
А какая водичка теплая! Пойдемте купаться!
И так заговорили все великаны, и великанши, и великанские дети. Они смеялись и обсуждали, что дадут на обед и какое вечером будет кино. Так здорово! Один Шницер отмалчивался и шепотом объяснил:
Я закашляюсь и всё испорчу. А давайте поднимемся в столовую? Там тоже есть панно.
И мы взошли по грандиозной лестнице, где каждая ступенька по отдельности, а в просветы между ними видно пространство внизу, как с дерева, когда лезешь с ветки на ветку.
Столовая оказалась, как целых два футбольных поля, только с колоннами. Там легко представлялись столы с белыми скатертями и с уменьшенными копиями великанов, которые с аппетитом едят. Картина на стене была деревья, озеро, многоэтажные дома, подъемные краны. А великаны идут на фоне всего этого, взявшись за руки, и смотрят не на нарисованные пейзажи, а на настоящие в окно.
Тоже Головина работа, сказал Ш. Волчку, а нам пояснил: Я Данилу на экскурсию привел, показать советскую монументальную живопись. Как удачно, что всё сохранилось.
А этих будем оживлять? Волчку не терпелось еще поиграть! Дитя малое.
Но Л. не решалась:
Они какие-то смотрят непонятно куда. И не друг на друга, и не на нас. И о чем думают, непонятно.
Те, внизу, лучше были, согласилась я. Эти идут неестественно как будто земли не касаются.
Ш. не пойми чему обрадовался:
Вот, даже ребенок заметил где мастер вольно, по своему замыслу работал, а где по указивке сверху! Головин мне бумажку показывал заказчик начальственной рукой эскизец набросал. Это они, Танечка, к светлому будущему идут так возвышенно. Но руководство на ура приняло, никакой иронии не усмотрело. А Головин на фон переключился. Видите, весь Белогорск, точный силуэт конца семидесятых по фотографиям можно сверять.
И опять закашлялся. Стало его жалко, я даже на «ребенка» не обиделась. Л. предложила уже уходить холодно, но Ш. вспомнил, что тут еще был кинозал. И как хорошо, что мы туда пошли! Потому что там чудеса, там леший бродит! На стене нарисованы избушка Бабы Яги, и дебри, и кот. Но главное сам леший! Уже не нарисованный, а самый настоящий! Он в углу на пеньке сидел, сам похож на пенек. А когда мы подошли ближе, он и правда оказался корягой, причудливой такой, с руками и ногами. Посмотришь с одной стороны и он на тебя смотрит маленькими глазками, заглянешь с другой опять коряга. Вот это да! И Ш. говорит:
Вот это да! И торжественным, почти великанским голосом: Вы видите одну из знаменитых корневых скульптур Глеба Головина вот что вы видите! Они же все наперечет, по музеям! Надо же, где уцелел! И в каком отличном состоянии! Нужно в Москву позвонить, и в местный музей.
А Л. так насмешливо:
Что ж, одна моя сестра представляет интересы музея, а вторая дома отдыха, правопреемника санатория вместе со всеми лешими. Аня против Светы кто кого? Вот пойдет дележ любимое семейное занятие! Но я им обеим позвоню, если хочешь.
Ш. радостно кивал:
Лизонька, ты определенно приносишь удачу! Мы с Данилой увидели, как вы направляетесь в лес, он и говорит пойдем и мы за ними
Как странно они оба уже на «ты». Волчок это тоже заметил и погрустнел. У него, как у маленького, эмоции сразу отражаются на лице. И г-н Логинов тоже заметил, за обедом, и тоже был недоволен. Хотя на его лице никогда ничего не написано, кроме глубокого самоуважения. Аллу, разумеется, распирало любопытство, она едва удерживалась.
Ш. радостно кивал:
Лизонька, ты определенно приносишь удачу! Мы с Данилой увидели, как вы направляетесь в лес, он и говорит пойдем и мы за ними
Как странно они оба уже на «ты». Волчок это тоже заметил и погрустнел. У него, как у маленького, эмоции сразу отражаются на лице. И г-н Логинов тоже заметил, за обедом, и тоже был недоволен. Хотя на его лице никогда ничего не написано, кроме глубокого самоуважения. Аллу, разумеется, распирало любопытство, она едва удерживалась.
А после обеда к Л. пришли две сестры. Одна почти копия Л., и Алла давай тараторить:
Ах, как вы похожи! Ах, какие вы обе красавицы! Просто одно лицо!
А г-н Логинов тут же опроверг:
Ничего подобного. Совершенно разные люди.
С этой Аней был сын, а со второй сестрой двое детишек, и Л. их так радостно встретила. И мы опять отправились в дом великанов! Увязались и Кочубеи, и Логинов, и Олька как раз приехала со своего зачета. Все очень быстро перешли на «ты», кроме Логинова. Кочубей подавал дамам пальто и шубы, да так ловко, я даже не ожидала, сразу попадаешь в рукав. И так весело мы шли, и всю дорогу шутили, и жалели, что нельзя кидаться снежками. Правда, было немного жаль делиться со всеми сумрачными залами, которые утром были только наши, но шумная куча ничего не испортила.
А потом мы вместе пили чай у нас в холле и пересказывали всё Антонине Ивановне, и показывали фотки лешего на мобильниках, а она жалела, что не может сама пойти посмотреть.
Мальчишки съезжали по перилам и ужасно шумели, и тогда Л. вспомнила, что в «библиотеке» есть шахматный столик. Мужчины тут же притащили. Ш. еще и книжки приволок. В ящиках стола лежали фигуры большущие, деревянные. Я шепнула:
Великанские шахматы, и Л. поняла и улыбнулась.
Мальчишки играть не умели, и Л. упростила оставила только пешки. И они играли в пешки. А мы смотрели я и Вася с кошкой. Имя ей пока не придумали. Все так и зовут ее кошка, и она откликается.
Антонина Ивановна читала Васе вслух. Буря мглою небо кроет. Как за окном. Но он даже картинки не смотрит, хотя слова слушает.
И так хорошо день прошел, особенно без Логинова. Он появился вечером, но портить ничего не стал. Алла объяснила, что Ш. один из многочисленных Лизиных родственников, и он расслабился.
Пациент скорее мертв, чем жив
ЛИЗА шла по длинному коридору и среди множества дверей искала нужную. Но это были не те двери. Она продолжала поиски на другом этаже в очередных длинных коридорах. Иногда заходила в какой-нибудь кабинет, где нужно было вести рутинную офисную жизнь. Иногда за дверью оказывалась жилая комната там следовало заниматься домашними делами. Порой она узнавала помещение банка, в котором проходила практику, но это было несколько лет назад, как она сейчас там оказалась? Иногда за дверями мелькали люди в пижамах и кровати с железными спинками больничная палата! Лиза отшатывалась и убегала.
Она начинала подозревать, что перемещается по замкнутой траектории в огромном многоэтажном здании-лабиринте, которое проглотило ее, и принималась паниковать и искать выход. Но выхода не было. Только бесконечные коридоры. И вдруг стеклянные двери и улица за ними! Лиза выбежала наружу, но у крыльца стояла санитарная машина, возле которой суетились медики. Все дружно повернулись в ее сторону, и Лиза обмерла, вспомнив страшную палату с полосатыми пижамами. Ей не уйти от безумного здания, ее сейчас туда вернут
Страх был таким непомерным, что Лиза проснулась. Значит, он вернулся ее постоянный сон, в котором она уже несколько лет бродит по этому зданию. Но если раньше только искала выход, то сейчас впервые нашла его и поняла, что ее неумолимо запихнут обратно.
Она не попыталась снова заснуть и не включила свет. Ужас был внутри, а не во внешней темноте. Лиза любила темноту. Она и в детстве ее не боялась, и чувствовала себя в ней гораздо лучше и защищеннее, и любила подолгу разглядывать тени на стенах те самые, постоянные, дружественные приходящий к ней каждый вечер театр теней. И знала, что этот мир скрытых смыслов и смутных воспоминаний, и историй, возникающих, как сны, неизвестно откуда и есть ее настоящий мир, в котором она была всегда, до того как ее вытолкнули в пространство беспощадного света, резких звуков и бессмысленной суеты. Маленькая Лиза смотрела на всех вокруг с беспомощным удивлением, как на инопланетян, которых ей не понять и которые никогда не поймут ее, особенно на взрослых они почему-то обращались с ней, как с ничтожеством или слабоумной, хотя она всё понимала не хуже их. Ее до сих пор удивляло, почему они тогда не хотели в ней видеть ту же Лизу, которую видят сейчас, ведь ее самоощущение с тех пор не изменилось, только от чужой бесцеремонности и своеволия теперь защищала взрослая оболочка.