Да наставления быстро забываются, а соблазны вот они! Да и порывы, оставшиеся от молодости дают о себе знать. После вчерашнего праздника сдача в эксплуатацию очередного объекта как-то пусто и на душе и в квартире. Уж лучше бы жена была дома!
Звонок в дверь, как соскочившая с бойка пружина болезненно ударяет в затылок. Ну, кто там ещё?.. отрываю голову от подушки:
Да подожди, подожди колотить! Сейчас открою!
Хотел натянуть джинсы, а потом передумал а-а, кто-то из своих, можно не церемониться! Но всё же дверь открываю медленно вдруг, не дай Бог, женщина!
В приоткрытую дверь нагло продёрнулась сучковатая с замысловатыми вензелями палка, в конец которой была впрессована латунная гильза от охотничьего ружья типичный стариковский «бадик».
Одну минуту! попридержал я дверь, собираясь надеть брюки, нехорошо и неуважительно встречать пожилого человека в расхристанном виде. Одну минуту!
Но настырный костыль просунулся ещё дальше, не давая возможности притворить дверь, пока я буду одеваться.
Ну, что за люди! Рассвирепев, я распахнул дверь, чтобы высказать хорошим русским языком, как нехорошо вламываться без разрешения в чужую квартиру.
В дверном проёме, как в раме, стоял, улыбаясь во весь свой золотой рот, Валёк! Правда, в улыбке сверкали только вставные зубы, а глаза были сосредоточены и молчаливы. Таких глаз у моего давнишнего друга раньше никогда не было А это был, конечно, он Валёк, но совсем другой. Какая то цепкая настороженность и постоянная готовность то ли к защите, то ли к нападению.
Одичавшие глаза. От них мне в первое мгновение стало несколько неуютно.
Неожиданная встреча и весь вид моего товарища по детским и не детским забавам привели меня в ступор.
Наверное, моё состояние и мой «видок», тоже озадачил нежданного гостя:
Пьёшь, поди?
Ну, Валёк! Ну, старый друг! Нет, чтобы поздоровкаться, пообняться как следует, а он сразу наступает на пятки
С чего ты взял?
Да видок у тебя фуфлыжный!
Разговор такой, вроде мы вчера расстались.
Валёк вошёл, заметно припадая на правую ногу, и оглядываясь куда бы пристроить свой бадик и тугую сумку из плотной чёрной материи.
Жена-баба дома?
Проходи, проходи! Я один.
Валёк, набычась, стянул с себя полосатый безрукавный тельник. Во всю мосластую грудь моего товарища синей растушёвкой красовался, распустив по плечам клешни, тихоокеанский краб в натуральную величину.
Ну и жарища у вас! Валёк бросил скомканный тельник на стул краб его в это время шевельнулся, и мне показалось сейчас сползёт на пол, клацая клешнями, как пассатижами, и начнёт кромсать мебель.
Ну и жарища у вас! Валёк бросил скомканный тельник на стул краб его в это время шевельнулся, и мне показалось сейчас сползёт на пол, клацая клешнями, как пассатижами, и начнёт кромсать мебель.
Ты, как тот Сильвестр, с чёрной меткой и в наколках. Всё пиратствуешь, флибустьер морей и океанов. Проходи! Посидим, чайку попьём
На словах «чайку попьём», Валёк, поперхнувшись, расхохотался во весь свой зубастый золотой рот.
Попьём! А как же! Только погорячей и без сахара, а то у меня и так в полрта зубов нет Валёк дурашливо схватился за щеку.
Ну, я это образно говорю. Конечно, выпьем! У меня ещё тут кое-что осталось полез я в буфет, но заповедной бутылки так и не обнаружил. Наверное, вчера со своей бригадой «Ух!» переусердствовал. Ты посиди! Я мигом сгоняю! Гастроном рядом, правда, там теперь такая толкучка, придётся постоять в очереди предупредил я своего друга.
Я не халявщик! Валёк здоровой ногой пододвинул ко мне большую дорожную сумку с бесконечными молниями.
Сумка брюхатилась, как свиноматка перед опоросом.
Мы прошли в кухню, где мой друг, памятуя наши отношения, по-хозяйски уселся на табурет, широко расставив ноги.
Одна нога, (из-за которой он ходил с костылём) как сухое надломленное полено, перегораживала мою кухоньку так, что мне пришлось это сухое полено перешагивать, чтобы подойти к газовой плите.
Валёк скользнул бегунком молнии, и на столе появилась тёмного стекла бутылка совсем не нашего вида, а к бутылке скромно прислонилась пузатенькая банка с чёрной дробью икры, по всему видать, самодельного посола банка ёмкая, но без опознавательных знаков.
Всё честь по чести! А хлеб, масло, сыр, яйца мы и сами найдём!
Теперь моя тесноватая кухня приняла свой деловой, настоящий вид. Руки засуетились, яичница заскворчала, бутерброды отсвечивали маслянистой свинцовой дробью, намекая на свою деликатесную справу.
Ты пошто меня ни о чём не спрашиваешь? Не интересуешься?.. недоумевает мой друг.
А я нарочно тяну волынку:
А чего спрашивать на сухую! Вот сейчас водочка языки развяжет, ты и сам заговоришь.
Отвинчиваю у бутылке пробку. Разливаю по рюмкам мать честная! В тёмной пахучей жидкости, у самого дна, ремённый шнурочек плавает. Что такое?
Валёк довольно улыбается, отвалившись на спинку стула, посматривает хитро: мол, вот как я тебя сделал!
Ну-ка, что за мерзость?
Рассматриваю бутылку. На бутылке иероглифы загадочные, а под иероглифами зелёная змейка примостилась А-а, вспомнил! Читал где-то, что на востоке для усиления мужской потенции, водку на ползучих гадов настаивают, на тритонах разных
Ну что ж, невозмутимо говорю другу, попробовать можно, только вот у меня жена в отъезде.
А мы с тобой чужих жён шерстить будем! Вот они все, в кармане! и вытаскивает перехваченную резинкой объёмистую пачку денег. Кого не купим украдём!
Ёшь твою корень! Вот это деньги! За такой кирпич зелёных мне полжизни без выходных горбатиться, пахать надо.
А ты думаешь, я на северах не горбатился? И пахал, и сеял, и жал одновременно. Чукчанки всю мою силу взяли, мать-иху-так! Теперь вот этим делом показывает на змейку и лечусь.
Да северянки вроде как ленивые на это дело.
Э, не скажи! У чукчанок промеж ног всё то же, что и у Дуньки русской, только рыбой попахивает. Руку положешь вроде тюленя поглаживаешь. Валёк берёт рюмку и, не чокаясь, опрокидывает в себя. Наливай ещё!
Выпиваю и я. Водка густая, терпкая, сладковатая только.
Ты как к чукчам-то попал? Вербовался вроде на Камчатку, на крабовую путину, насколько я помню?
А-а, ты вот о чём? лениво потягивается Валёк. Ему явно не хочется вспоминать об этом. Ты бы лучше о чукчах пораспрашивал. Они, народ забавный. Дети белого кита, или тюленя, как они говорят.
О чукчах я анекдотов наслушался, ты лучше о вербовке расскажи. Задержался ты, брат, там надолго. Понравилось, кажись? За столько лет ни слуху, ни духу. Я за твоё здоровье по церквам свечки ставил
За моё здоровье да и за твоё тоже давай лучше выпьем Валёк подставил рюмку.
Выпили. У меня в голове после вчерашнего порядок стал восстанавливаться.
Хорошо сидим!
А чего рассказывать? Валёк подцепил пальцами прямо из сковороды яичный ошмёток и бросил его в рот. Глотнул, почти не прожёвывая. Чего рассказывать? Расскажу ты всё равно не поверишь. Покидать бы тебе бочек на полста килограмм сельди по стеллажам пупок развяжется. А я их на попа ставил в два яруса. А рядом бабы. Их на разделку рыбы в море брали. Голову и брюхо рыбине вспорют и в бочки грузись, сынок! Бывало, за смену нагрузишься, когда улов хороший, и в каюту! Под тобой палуба ходуном ходит, вроде выпил чего. Ныряешь в койку, и забаюкался, как в качели детской. А бабы там, сучки эти, как звери. Нажрутся морских огурцов, трепангов, ну знаешь, голотурий, которые все в колючках, как ерши для чистки бутылок, и начнут в каюты двери ломать. Мужиков им давай. А мужики с кадушками напестаются, какие из них потом грёбари? Ну, конечно, хороводили их, человек пять на одну. Ничего, справлялись хмыкнул, вспоминая, друг. Полапатил я там одну путину, сошёл на берег. А на берегу тоже бабы. Знают, мужику деньги ни к чему. Пристают, как у нас цыганки с гаданием, на шею вешаются: «Возьми меня! Возьми!», и другая так же: «Меня возьми!», да у мужика только пальцев много, а член один. Отобьешься кое- как, и в кабак. А там то же самое. Не угадаешь, где очнешься. В постели если, то хорошо, триппер вылечить можно. Но если в подворотне где-то тогда всё! Кранты! Ни денег, ни документов. Ни дна, ни покрышки Валёк поиграл словами, упёрся взглядом в пустой угол кухни, помолчал, и, перехватив горло бутылки, не тратя времени на рюмку, отхлебнул прямо из горла.
Пока я делал ему бутерброд с икрой, крупной, зернистой, как чёрный жемчуг, Валёк вытер губы тыльной стороной ладони, закурил и брезгливо посмотрел на приготовленный мной деликатес:
Убери с глаз! До смерти надоела эта погань. Пока с бичами по теплотрассам скитался, только ей и питались, хлеба нет, а рыбы с икрой сколько угодно по берегам навалено. Браконьеры, они как медведи шатуны захоронки делают. А мы у них навроде санитаров. Соль, правда, всегда в дефиците была. А так выберешь бельдюгу кежуча там или кету перезрелую, главное, чтоб пузцо еще не лопалось. Рыба, она ведь, как кремлёвское правительство, с головы гниёт. А головы нам к чему? Посмотришь, если под жабрами цвет розовый, смело вспарывай брюхо и в посуду подходящую сдаивай. Плёнку потом снял, присыпал сольцой. И минут через двадцать за ложку берись смело. Иногда, правда, понос прошибёт. Самоочищение организма, все яды вымываются, только воды побольше пей. А через день опять бери ложку Ну, ты чего? посмотрел он на меня. Пей, да закусывай!
Я с изумлением уставился на старого товарища. Предполагал всё, но чтобы Валёк, герой моего детства и юности в бомжи подался это уже слишком. Характерный человек, крутой, такого сломить трудно. В детстве всяко было. Напрокудничаешь в школе, дружок, зная моего родителя, всю вину на себя брал. А в разное время вина была разная, и часто не безобидная. Всякая вина
7
Работал у нас киномехаником мужик один, дядя Саша, по прозвищу Богомол. Кличка эта к нему шла. Как потная рубаха к телу, прилипла не отдерёшь.
Какой-то остроум однажды как назвал его Богомолом, так и пошло. Маленькая головка на длинной шее, долговязый, худой и весь он был в своём постоянном сером костюме, как сухая изломанная осиновая ветка. Богомол и богомол ни дать, ни взять. Голос надтреснутый, скрипучий вгонит кого угодно в тоску. Одно преимущество у него было кино крутить.
Кино, кроме понедельника, шло каждый день. А деньги давались родителями раз в месяц и то не всегда.