Яна Жемойтелите
Один из лучших дней
Картинка дня бело-серая. Цвета добавляют разве что снегири, которых вскоре съедят сумерки, и мои красные перчатки.
Всякий раз, собираясь к нему, я думаю, зачем я туда иду, однако ноги все равно идут. К вечеру подмораживает, он зябко прячет шею в воротник серого пальто, которое у него одно на три сезона. Перчаток нет вовсе, поэтому руки он постоянно держит в карманах, надорванных по краям. Эти рваные рты карманов напоминают о плаче, когда уже кончаются слезы и остается одна гримаса.
Он топчется на остановке возле ларька, сморщившись под ветром. По дороге ко мне он всегда успевает где-то поддать. Это сразу бросается в глаза по нагловатой манере разговора, когда он начинает как бы из затакта, выдергиваясь из своих мыслей:
Подожди, я себе джин-тоник возьму.
Первые ноты его голоса проникают в сознание каплями тяжелого наркотика, который мгновенно парализует мысли.
Бери скорей. У меня ноги мерзнут. Я чувствую низкую хрипотцу в собственном голосе, в унисон его густому, сочному баритону.
Он удивленно разводит руками:
Так деньги-то у тебя.
Тогда пошли, собрав последние силы для сопротивления, я увлекаю его за рукав в сторону. Он сегодня еще непременно успеет набраться до кондиции.
Что, денег пожалела? говорит он тем же нагловатым тоном.
Нет, я тебя пожалела.
Неправда.
У меня сегодня нет денег.
Я знаю, что ты про меня сейчас подумала.
Что?
Альфонс. Я не альфонс, у меня просто нет денег. Я вообще так отношусь к деньгам, что если они у тебя, например, есть, то это наши деньги. А если нет, ну и ладно. Можем просто погулять. Ты замечаешь, что я не прошу у тебя на сигареты. Ты однажды сказала, чтобы я не просил Он говорит что-то еще про деньги, но я не прислушиваюсь. Мне нужно срочно поправить воротник свитера: он как-то загнулся под шубой, и бирка при каждом движении больно режет шею. Возможно, он тоже не слушает меня, потому что не расстается с наушниками, которые грубо топорщатся под шерстяной шапкой. Наконец я ловлю фразу: Вообще-то я раньше был дорогой любовник. А теперь я тут подсчитал, во сколько я тебе обхожусь Пара джин-тоников, десятка на маршрутку Не больно-то я тебя разоряю. Я подешевел!
По определению, он действительно альфонс. Однако альфонсы не ходят в рваных пальто и дурацких шапках это во-первых. Во-вторых, он живет в пространстве, в котором не существует денег и много чего другого, за что я так привыкла цепляться в обыденной жизни. Когда я спрашиваю себя, что конкретно привлекает меня в нем, привычные качества, которые мы обычно столь ценим в людях, испаряются, и в результате в чистом поле нравственных императивов остается только он. Он сам как таковой.
Ты меня стесняешься? Он неожиданно ловит обрывки моих подспудных мыслей. Я думала, что так именно должно казаться со стороны. На самом деле я его не стесняюсь потому, что сейчас мы вырезаны из будня, из обычной вечерней суеты. Для нас существует только снег, только белый цвет, внутри которого отдельной жизнью живут мои греховно-красные перчатки. Если кто из прохожих обращает на нас внимание, он замечает их, но никак не меня, потому что я сама фрагмент серо-белой картинки города.
Я ничего такого не говорила, наконец отвечаю я. У тебя в наушниках голова как у идиота.
Это шапка такая. Потом, мне все равно. Какая разница, что на мне надето. Я не люблю ходить по рынкам, торговаться, там дурная энергетика. Продавец хочет содрать с меня побольше, а я заплатить поменьше. Я не хочу заниматься этим. Когда я пришел с войны, мне все это стало казаться тем более глупым.
Мне все равно, как ты выглядишь, говорю я.
Он резко тормозит на полушаге и внезапно выдыхает:
Почему мы говорим какую-то ерунду? Всякий раз, собираясь к тебе, я думаю, о чем нам сегодня стоит поговорить. Я даже иногда про себя разговариваю с тобой. Подожди, я вот-вот дойду до кондиции и все скажу.