Старик заглянул в закут за печкой, где стояла древняя, с резными спинками, старухина кровать.
Эй, старая, жива что-ль? он прислушался к тёплой запечной, слегка дымной, тишине. Не померла ещё? А то печка греется, ужин пора готовить! Ась?
Услыхал скрип растянутых от времени пружин, сердитое кряхтение, довольно хмыкнул жива старуха! Подошёл к печке, открыл дверцу, сощурился от полыхнувшего пламени, бросил пару совков угля. Тотчас чёрный блестящий панцирь закрыл малиновый жар, затрещал, вбирая в себя ненасытный огонь.
Слава Богу, зима была не холодной, до лютых морозов не доходило, так что уголь даже останется. С каждым годом всё труднее собирать деньги на зимнее отопление уголь растёт в цене, а пенсии, если и повышают, то на копейки, курам на смех.
Уже с весны они начинают откладывать деньги, понемногу отрывая от скудных пенсий. А ведь надо ещё хлеб покупать, да крупы, да масло растительное. Сахар, чай, соль, спички, чего ещё? За электричество платить электроплитка, да свет. Много, конечно, выходит, а всё одно дешевле, чем с керосином, да и возни меньше.
Колыхнулась занавеска, закрывавшая старухин закут, и показалась сама старуха невысокая, ссохшаяся, с коричневым, морщинистым лицом, в древней, потерявшей цвет длинной юбке, вылинявшей кофте и фиолетовом платке на лёгких седых волосах.
Неодобрительно оглядела старика, покачала головой:
Всё б тебе токо ужинать да обедать, пузо набивать
Какое пузо, старая, возмутился дед, хлопая себя по втянутому, невидному животу, когда у меня пузо-то было?
То-то и оно, что не было, опять проворчала старуха, жрёшь, жрёшь, а всё без толку. И зачем токо жрёшь?
Старик махнул рукой, поплёлся в свой угол, кышнув по дороге маленькую пёструю старухину кошку: «Брысь отсюдова мышей ловить нечего под ногами крутиться!» Знал, что с бабкой спорить себе дороже. Прилёг на скрипучую тахту, прикрыл глаза. Снова потекли неспешные стариковские мысли.
Летом-то вообще благодать свет почти не включают: зачем им свет ночью. И вода тёплая всегда под рукой ведро наполнил, на солнышко поставил, и все дела! Овощи, картошка свои, с огорода. Три курицы яйца несут, им корма почти не нужно они во дворе и в палисаднике червяков да букашек выгребают, лишь иногда старуха им горсточку крупы или крошек со стола сыпанёт.
Деревья фруктовые вообще ухода не требуют, растут сами по себе, словно поняли, что всё равно ухаживать за ними некому выживай, как хочешь! Яблоки, груши, сливы, вишня Зачем им столько? Так, соберут по малости, компот сварят, немного яблок в погребе сложат на тёрке тереть: зубов-то ни у той, ни у другого давно нет.
Летом-то вообще благодать свет почти не включают: зачем им свет ночью. И вода тёплая всегда под рукой ведро наполнил, на солнышко поставил, и все дела! Овощи, картошка свои, с огорода. Три курицы яйца несут, им корма почти не нужно они во дворе и в палисаднике червяков да букашек выгребают, лишь иногда старуха им горсточку крупы или крошек со стола сыпанёт.
Деревья фруктовые вообще ухода не требуют, растут сами по себе, словно поняли, что всё равно ухаживать за ними некому выживай, как хочешь! Яблоки, груши, сливы, вишня Зачем им столько? Так, соберут по малости, компот сварят, немного яблок в погребе сложат на тёрке тереть: зубов-то ни у той, ни у другого давно нет.
Эй, старый, заснул, али как? бабка стояла над ним, внимательно глядя поблёкшими, мутными глазами, Иди, ешь, что ли
Они уселись за стол, стали, не торопясь, есть горячую кашу, заправленную маслом.
Слышь, старый, спокойно сказала бабка, помру я сегодня
Угу, кивнул дед, проглотил свою кашу, давай. Ты уж десять лет помираешь, всё не помрёшь никак
А сёдни вот возьму и помру!
Ну и ладно, помирай себе, а я пожить ещё хочу, дед поморщился: десять лет зимой одно и то же, каждый Божий день помру да помру! В их возрасте уже и неприлично как-то на это обращать внимание. Для них помереть-то просто, а вот жить всё труднее и труднее
Когда вдоволь напа́даются фрукты, подгниют слегка, приходит Тамарка крепкая, шумная бабёнка лет пятидесяти, с дочкой и снохой. Собирают в вёдра, тащат к себе в избу, заводят бражку гонят на продажу крепкую, дурную самогонку.
Потом, бывает, принесут деду с бабкой от щедрот шмат жёлтого, заветренного сала, или бутыль прокисшего молока на простоквашу. Давали и бутылки с мутной самогонкой, да старик не брал куда в его годы, давно уже не пил он крепкого Говорил Тамарке:
Ты лучше, когда помру, на поминки и принесёшь всё сразу, чем по одной таскать!
Ой, та ладно вам, диду, вы ще сто лет проживэтэ!
Ну, як я сто проживу, то ты двести, усмехался дед, невольно переходя на её местный диалект суржик, хотя они с бабкой говорили только по-русски. Они приехали сюда в молодости, прожили тут всю жизнь, но свой правильный русский говор сохранили. Впрочем, здесь, на Юге Украины, никто не обращал на это внимания. Даже в это непростое время украинцы и русские жили дружно, каждый говорил так, как ему удобно, и все понимали друг друга.
Старик очнулся от полудрёмы, встал, кряхтя, с тахты, пошёл к печке. Лязгнул дверцей, пошевелил кочергой жар нет, рано ещё заслонку закрывать, пусть прогорит, как следует, а то угореть можно. Прислушался: занавеска слегка колыхалась, за ней слышалось тихое бормотание, что-то шуршало. Старик покачал головой, опять прилёг на тахту. Спать уже не хотелось, он просто лежал, отсчитывая время потом надо будет подняться, проверить, прогорел ли уголь, и, если прогорел закрыть заслонку, чтобы жар в трубу не уходил.
Скоро зима закончится, тепло придёт. Подсохнет от стаявшего снега да от весенних дождей земля, надо будет огород вскапывать. Ох, тяжко! С каждым годом всё труднее даётся ему вскопка. Не копать нельзя: не будет огорода есть станет нечего. Прокопает дед рядок, постоит, отдохнёт. Ещё рядок-другой и всё, надо посидеть, отдышаться. Так помаленьку и движется. Огород большой не то, что за день, за неделю не управишься, силы уже не те.
А потом сажать нужно. Лук, чеснок, картошка, капуста, зелень всякая. Иногда думал: зачем это всё? Кому нужен этот огород? Им двоим со старухой? А они-то кому нужны? Доживают свой тяжкий век вдвоём, непонятно зачем. Друг дружку поддерживают. А помрут завтра, что изменится? Есть они, нет и не заметит никто.
Тогда, в пятьдесят третьем, молодые Гришка с Настёной приехали сюда жить и работать. Открылся гигантский завод металлоизделий, призывали рабочих со всей тогда громадной страны. Вот они и приехали. Зарплаты платили огромные, да и родители с обеих сторон помогли деньгами, и купили они вот этот самый домик с огородом, тогда ещё крепкий, выкрашенный снаружи весёлой синькой.
Завод располагался на самой окраине большого областного центра, а село неподалёку, в десяти километрах от него. Правда, от трассы нужно было ещё преодолеть километра три, но автобус из самого села ходил тогда четыре раза в день, да и попутки из их совхоза «Красная Заря» постоянно ездили в город.
Завод располагался на самой окраине большого областного центра, а село неподалёку, в десяти километрах от него. Правда, от трассы нужно было ещё преодолеть километра три, но автобус из самого села ходил тогда четыре раза в день, да и попутки из их совхоза «Красная Заря» постоянно ездили в город.
Старик поднял голову, прислушался. Пора! За долгие годы он научился определять момент, когда нужно закрывать заслонку, с точностью до минуты. Поднялся, закрыл, снова лёг. Ветрено на дворе, неспокойно. Зима, что ли, наконец, уходит? Или что-то другое ворочается во дворе, тоскливое, непонятное, страшное. В дом бы не вошло Стучит под ветром какая-то дощечка под крышей, посмотреть надо завтра А сейчас спать: полночь, глаза слипаются
И снился деду сочный радостный сон: голубое яркое небо, солнышко не жаркое, ласковое, майское. Над ними колышутся ветки щедро осыпанные белыми и розовыми цветами. Гудят мохнатые пчёлы и клубится в саду небывалый аромат. Они с Настёной стоят, обнявшись, под яблоней, возле весёлого синего домика. Молодые, стройные, лёгкие. Живы ещё его родители, оставшиеся у брата Андрея, которых он поедет хоронить с интервалом в три года. И мама Настёны жива, потом она приедет к ним, доживать свой век в их синем домике И все почему-то собрались в их саду, и Настя с маленькой Наденькой на руках стоят уже не под яблоней, рядом с ним, а чуть поодаль, у калитки
Решили тогда пусть Гриша на заводе трудится, деньги зарабатывает, а Настёна в совхозе устроится заработок небольшой, зато к дому поближе, можно в перерыв сбегать, что-нибудь по хозяйству сделать. И корма для кабанчика да кур в совхозе за копейки можно выписать, а то и так, договориться с ребятами за пару литров самогонки.
Жизнь заладилась сразу. Гриша числился на хорошем счету, бригада подобралась дружная, работящая, весёлая. План перевыполняли, получали хорошие зарплаты и премии. Настю взяли в совхоз, на птицеферму. Завели хозяйство кабанчика, парочку коз, два десятка кур, петуха. Жили, словно играючи. Несмотря на тяжёлую работу и хозяйство, собирались вечерами в саду с такими же молодыми парнями и девчатами, сидели за столом, ели, выпивали в меру, пели и плясали под баян, а потом под радиолу.
Проснулся дед рано только начало светать. Влез в старые растоптанные боты, накинул драную кацавейку, вышел во двор. Небо ещё не очистилось от ночной мути, серело предрассветным, липким туманом. Однако он сразу почуял нечто новое и в воздухе, и в безлистых корявых ветках, и в духе, исходящем от земли. Ветер с юга принёс долгожданное сырое тепло, дул хоть и сильно, но не зло, а наоборот, дышал парной свежестью, забирался под кацавейку, хватал деда за рубаху, щекотал ноздри радостным, терпким весенним теплом.
Он прошёл по утоптанной, посыпанной песком и битым ракушняко́м дорожке к покосившемуся деревянному серому домику в глубине сада, за домом. Вышел оттуда, сполоснул руки в бочке с дождевой водой, притянул к себе веточку сирени с едва наметившимися крохотными почками. Сорвал одну, растёр в пальцах, поднёс к лицу. Отчётливо пахнуло весной. Старик отломил несколько веточек, взял с собой в дом. «В воду поставлю, пусть расцветают! Теперь у старой в мозгах прочистится, авось передумает помирать-то!» Постоял ещё немного на крыльце, словно желая про запас наполнить лёгкие тёплым, влажным, уже почти весенним духом и шагнул в тёмное, натопленное, домашнее нутро
Вскоре родились дети сначала Ваня, потом Надя. Настасья успевала всё в декрете долго не сидела, выходила на работу. Григорий стал сначала бригадиром, затем мастером. Работал тяжело, зарабатывал много. Вечером и в выходные успевал сделать всю мужскую работу перекопать огород, починить крышу или забор, по весне выкрасить дом в тот же весёлый синий цвет.