Выпил я пустырника, лег на кровать, а Анжела моется, песни поет. Слышу, уронила всё с полки, да хорошо, что хоть в раковину. Пришла ко мне в полотенце, волосы мокрые.
Не могу, говорит, найти свой халат
А мне не верится, что она дома, что с ней все хорошо. Смотрю и правда у нее пятно родимое на левой ноге, значит, я знаю свою жену, что у неё где.
Виталик, говорит она, а ты не знаешь, где моя ночная рубашка?
И тут я вспомнил, что я же в больницу к ней собирался, и рубашку сложил и халат.
Да спи ты без всего, говорю я, жара такая.
Да ты что? пугается Анжела. Я сейчас другую найду, мне где-то мама дарила
Утром я вытащил всё из сумки, да как же хорошо, думаю, что Анжела не в больнице, что она в магазине была.
Платье себе купила.
И из-за чего?
Удивительно, но я не могу влюбиться. Может, со мной что-то не так и мне пора к доктору? А к какому? У всех значит лихорадка, озноб, жар в груди. Дрожь в ногах! Каждый день беготня, дай пиджак, дай носки, дай денег на цветы. Не могу найти бритву. Где марля?
Я один сижу, мне ничего не надо! А какие грезы, какие мечты! Да мне спать не дают! Что ни ночь, дайте выпить, откройте окно, что за звезды. Какая луна! А мне непонятно. Луны вообще где-то нет, зато дует по полу. Я уснуть не могу, а им жарко. Всё повыпили, съели, и не спится теперь. Так конечно! И из-за чего?
Да у меня ноги всего раз подкосились, когда я к зубному попал. Голос ни разу не задрожал, пропал только на две недели, когда я под окном стоял, Миху звал. Цветы мне мама давала, чтобы я их учительнице подарил на первое сентября. Так, а мы все вместе дарили.
И сон у меня прекрасный всегда. А что не спать? О чем думать? Да мне вообще непонятно, как чужие незнакомые люди вдруг становятся близкими? Я понимаю, что товарищи мне близки, так у нас цель одна, одни и те же мечты. Мы одну и ту же пищу сидим, едим, одинаковые носки носим, запутались, где чьи.
А с женщиной разве можно о чем-то мечтать? Носить одни носки на двоих? Есть сидеть котлеты с горчицей? Да ей, поди, халву подавай, варенье, корзиночки со взбитыми сливками. Да и пускай она корзиночки эти ест, главное, чтобы мы понимали друг друга, как-то останавливали, не упускали из виду.
Я-то, конечно, не упущу, буду смотреть за ее нравственным обликом. Следить, чтобы она вовремя на работу уходила, и кастрюли на ночь ставила в холодильник. Вот так, думаю, женись, и начнется! А товарищи конечно в любовном пылу, в поэтической дымке. Им и невдомёк, чем все это заканчивается!
Кастрюля на плите, в унитазе засор, на полу свежая краска. А чтоб не пройти, не прилечь после работы! И зачем все эти муки вообще? А товарищи снова не спят, откройте окно, какая луна, а звезды.
Да сколько можно? Когда же я-то, наконец, полюблю, и буду также скакать? На звезды смотреть, на просторы вселенной. На башенный кран с поворотной стрелой? Да есть ли такой человек, ради которого захочется мыться?
Захочется носки стирать каждый день?
К чему?
Интересно, что тело человека чешется, причем в разных местах. То нос, то ухо, то левая пятка. Нос еще понятно, правая рука тоже. А остальное? А мне понять хочется, вдруг это к гостям? Или к болезни? А может, вообще, к разлуке!
Я-то живу и не знаю, а домой приду, Оксаны нет! А она ушла восвояси, написала записку, спасибо за шапку, за цветной телевизор. А мне как жить? Что делать по вечерам? В окно смотреть на прохожих?
А у меня то локоть зачешется, то колено. Я смотрю, мужики тоже чешутся. То шея, то нога, и никто не скажет, к чему? Что нас ждет впереди? Будем спать в новом месте, на новых кроватях? Будем идти вдоль моста? Может, жены чемоданы собрали, а мы все-то в раздевалке, спины друг другу чешем. А товарищи просят, как отказать?
И как-то неспокойно мне стало, прям тревога в груди. Да мне страшно домой идти, вдруг там Оксанины родственники сидят, да что им сидеть, улеглись на нашу кровать! Вот тебе и колено! Мне придется где-то в другом месте спать. А где? У кого?
Так не лучше ли пойти сразу к Михе? И ванна свободная, и нет никого! А он рядом стоит, чешет спину Коляну. Так и Коляна надо с собой позвать, дома-то ему никто не почешет, а втроем-то мы и за стол можем сесть. Вот тебе и шея!
Пришли мы все к Михе, тут же легли на кровати, стали мечтать, представлять свое будущее, себя в пиджаках. Я так плащ хочу длинный и шляпу с большими полями, а Миха гитару достал, начал петь про любовь. Тут я про Оксану вспомнил, надо позвонить, думаю, спросить, кто приехал-то хоть? Надолго?
Звоню, а Оксаны нет. Вот здрасьте! И где же она? Может, на вокзал пошла, стоит там поезда встречает, вот-вот расплачется. А Миха атлас достал, ему интересно, где железные дороги построены, где какая разработка ведется, что за залежи на севере, что за на юге? Каковы урожаи зерна? Да мы в такой стране живем, где всего много!
Наконец, Оксана трубку взяла, а мне так радостно!
Оксана, говорю, на севере нашей страны обнаружены запасы серного колчедана и медной руды, Оксана!
А она трубку бросила. Ну, ни чем не интересуется человек! Другой бы обрадовался, вопросы стал задавать, а ей же постель всем стелить надо, всем спину шоркать! С дороги-то все в ванную сразу, ехали трое суток, не мылись. Вот думаю, родственнички, да хоть бы не моей мочалкой!
Прихожу домой на следующий день, а Оксана чемодан собирает. Ну, конечно! Этого и надо было ожидать, а я готов. Меня не удивишь! С утра поясница чесалась, потом под лопаткой. Смотрю по сторонам, никого нет.
А что, уже уехали? говорю я, а мне не верится, что так быстро.
Кто? удивляется Оксана и кидает в чемодан свои вещи.
Родственники твои, говорю я. Кто ж еще?
Совсем запился, говорит она и вешалки из шифоньера снимает.
Я, говорю, Оксана, между прочим, у Михи ночевал, а куда мне еще идти? Ну, куда?
У тебя будто дома нету, говорит она, лишь бы шататься.
А мне обидно! Я-то на кровати на чужой спал, заснуть никак не мог, думал, хоть дома всем хорошо, все рады. А Оксана не рада! Ей бы только телевизор забрать, шарф мохеровый, шапку.
Телевизор я тебе не отдам, говорю я.
Ну и не надо, она кинула в меня свой кроличий полушубок. Мне от тебя ничего не надо!
А мне уже кажется, что она мужика себе нашла. Ну конечно! У него, наверное, и стенка есть дома с хрустальными вазами и палас на полу. Оксана будет ходить по нему, ну и пускай! Пускай ходит, а я буду на диване лежать, телевизор смотреть.
Может, чесаться, наконец, перестану?
Доска почета
Всякий раз, когда я вижу людей по телевизору, как им там вопросы разные задают, то я тоже хочу таким человеком стать. Чтобы мною гордилась моя страна!
Чтобы имя мое произносилось на разных собраниях и даже по радио. Чтобы люди шли мимо доски почёта и мимо пройти не могли. Останавливались. Потому что я там вишу, с пылающим взором. Я даже думать стал, как инициативу свою проявить, как попасть в этот список, в эту гордость советской державы.
Ясно одно. Надо к начальнику подход найти. Он ведь один и решает где кому быть. А я так загорелся этой целью, что ни есть, ни спать не могу. Всё думаю, как на себя внимание обратить. Чтоб заметили, чтоб как-то заинтересовались. Обидно ведь будет, если я всю жизнь на одном предприятии проработаю, а имя моё так и останется неизвестным.
Думал я думал, и решил попробовать с заведующего производством.
Виктор, говорю, Степаныч, а что это у вас такое с лицом происходит? Никак переживаете за коллектив? За выполнение плана?
А как же не переживать, волнуется он, когда у нас соревнование с соседним заводом. А мы и половину от нормы еще не сделали.
Да не мучьте вы себя так, Виктор Степаныч, успокаиваю я. Кто эти нормы устанавливал? Комитет по охране труда? Или Госрыбнадзор?
Молчит Виктор Степаныч. Задумался.
То-то и оно! говорю я. А нам может производство это сокращать пора, в виду сохранения некоторых подвидов. А консервацию и заморозку наиболее ценных пород вообще прекратить.
Через неделю меня в кабинет вызывают и руку пожимают.
Спасибо, говорят, Геннадий Петрович, спасибо. Вы, можно сказать, спасли человечество!
И назначают меня председателем в комитет по охране окружающей среды. И даже на радио приглашают выступить. Я, конечно, выступил. Так, а мне мало! Мне на доску надо, чтоб все меня видели, чтоб гордились. Подошел я к начальнику цеха.
Федор Ильич, говорю, а что у вас линии простаивают? Нечего закатывать?
Так вы же сами, говорит начальник цеха, поставки сократили. Вот мы и стоим. А банки, между прочим, на складах лежат, Геннадий Петрович. Ржавеют.
Так вы, Федор Ильич, предлагаю я, заключили бы договора с соседними колхозами. Они бы нам овощи свои завозили, поскольку урожаи-то всё равно хранить негде. Какой смысл их вообще собирать? А мы бы их закатывали и на прилавки. Зимой открываешь банку, а там горошек зелёный или кукуруза или заправка для борща. Это ж, как приятно!
Молчит Федор Ильич. Задумался. А через неделю меня в кабинет вызывают и руку пожимают.
Спасибо, говорят, Геннадий Петрович, спасибо. Вы, можно сказать, спасли человечество!
И на телевидение меня приглашают и интервью берут. А про доску почета молчат. Я к заместителю директора завода.
Владимир Борисович, говорю, а что если нам с молочным комбинатом договор заключить? Мы бы и молоко могли в банки закатывать.
А что если вам, Дядюшкин, говорит заместитель директора, пойти в свой кабинет и заняться защитой окружающей среды?
Позвольте, удивляюсь я, Владимир Борисович!
Идите, Дядюшкин! говорит заместитель начальника. Занимайтесь своим делом!
Расстроился я, что нет у нас взаимопонимания. А потом смотрю, Владимир Борисович на доске почета висит. За вклад в развитие молочной промышленности. Я сразу к директору завода.
Сергей Иванович, говорю, обидно осознавать, что в нашем коллективе работают такие несознательные граждане, которых ещё и на доску почета вывешивают
Доска почета, торжественно заявляет директор, это трудовая слава и гордость нашего с вами завода. И вам, Геннадий Петрович на ней самое место. Идите, фотографируйтесь.
Пошел я к фотографу, а сам поверить не могу. Надо же! И столько радости в груди, столько счастья, а потом как представил, что моё лицо будет рядом с рожей Владимира Борисовича висеть, так нехорошо мне стало. Не по себе как-то.
Я конечно фотографию сделал, красивую такую, большую и под ней ещё надпись Дядюшкин Геннадий Петрович. Только я её домой унес и над кроватью повесил. И радостно мне стало оттого, что дома у меня теперь доска почёта есть.