В подобной ситуации оценка рисков интервенции производится по оставшимися 13 индикаторам. Среди них к необходимым можно отнести: политические репрессии, наличие незаконных вооруженных формирований и неестественную смертность. Эти факторы с одной стороны отражают наличие внутренних конфликтов в государстве, а с другой свидетельствуют о его недостаточной эффективности в обеспечении потребностей общества в безопасности (наличие НВФ) и социальной защите (смертность, обусловленная ведением боевых действий, голодом, высоким уровнем преступности или низким качеством медицинского обслуживания).
Также большое значение имеют ситуативные факторы: внешняя миграция, неоднородность населения, членство в блоке / союзе, федеративность, гиперинфляция и бедность, а также численность населения, легитимность правительства и географическое положение. Хотя они не влияют на принятие решений о начале интервенции напрямую, при оценке соответствующих рисков они все же имеют значение. Если принять за общее правило любой военно-политической операции стремление ее инициаторов добиться максимальных результатов с минимальными издержками (людскими, финансовыми и др.), то решение о вооруженном вмешательстве подразумевает учет тактических вопросов, способных облегчить или, наоборот, затруднить достижение поставленных целей.
Так, степень неоднородности населения государства в этническом, языковом, религиозном и ином отношении создает для интервентов потенциальную возможность найти союзников внутри страны, недовольных действующим правительством или подвергаемых различным формам дискриминации. В современной научной литературе по этому поводу даже был создан специальный инструмент оценки индекс этнолингвистической франкионализации (ELF-index), который может влиять на темпы экономического роста, уровень политической стабильности, эффективность государственного управления и т. д131. В конечном счете, высокая степень неоднородности населения повышает риски интервенции, например, с целью защиты единоверцев или родственных народов в случае возникновения в стране конфликтов на этнической или религиозной почве. Аналогичные последствия может иметь и массовая миграция на территорию национального государства, в котором отношение власти и общества к представителям иной культуры может оказаться весьма негативным, а также федеративный характер государства.
С другой стороны, даже при высоком уровне этнолингвистической франкионализации и серьезном систематическом нарушении прав отдельных групп населения препятствием для внешнего вмешательства может стать численность жителей государства. Со стороны может показаться, что большая численность жителей равнозначна большим мобилизационным возможностям, что, по идее, должно облегчать ведение боевых действий, однако в реальности ситуация выглядит гораздо сложнее. Основная проблема состоит в том, что проведение войсковой операции в большинстве случаев сопровождается разрушением объектов социальной инфраструктуры и даже целых общественных институтов, вследствие чего иностранные акторы зачастую вынуждены привлекать собственные ресурсы для обеспечения первоочередных потребностей местного населения. Интервенты будут, фактически, вынуждены допустить к потреблению производимых ими частных и общественных благ иностранных граждан, что значительно повышает нагрузку на экономику. Здесь прослеживается прямая корреляция между численностью населения государства и издержками на вмешательство в его дела.
Характерно, что именно на это обстоятельство в начале июня 1918 года обращал внимание своего непосредственного руководства американский консул в Архангельске Ф. Коул. Его письмо послу Д. Френсису получило широкую известность среди историков, и в этом документе дипломат прямо указывал, что «интервенция на севере России будет означать, что мы должны будем кормить население от 500000 до 1500000 человек В тот самый момент, когда правительство Советов заметит в Архангельске что-либо, что сможет интерпретировать как интервенцию или враждебность, тонкий ручеек снабжения продовольствием, который сейчас просачивается в Архангельск, будет немедленно перекрыт. Тогда союзники будут вынуждены или кормить все население Архангельской провинции и всего района интервенции, или смотреть, как тысячи людей умирают от голода»132.
В таком ракурсе становится ясно, что интервенция в страну с многомиллионным населением даже в современных условиях маловероятна, если в ней участвует недостаточно суверенных государств, способных распределить вышеупомянутую нагрузку между собой. В случае отказа от помощи местных жителям в решении социальных проблем интервенты, скорее всего, будут восприниматься как нелегитимные агрессоры, а в стране получит распространение партизанское движение.
Характерно, что вопрос легитимности в данном контексте становится одним из ключевых наличие единственного и общепризнанного изнутри и извне правительства, пришедшего к власти законным путем и способного мобилизовать для решения актуальных военно-политических задач не только вооруженные силы, но и широкие слои населения, является одним из факторов отказа мировых держав от вмешательства во внутренние дела такого государства. Напротив, в случае падения легитимного правительства в результате переворота или революции удержать зарубежные страны от вмешательства могут только иные ситуативные факторы.
В частности, большое значение имеет и географическое положение государства так, определенными препятствиями к организации интервенции могут служить отсутствие у страны выхода к морю, большой размер территории, тяжелые климатические условия и. т. д. Все это существенно затрудняет действия войсковых подразделений, так как возникают сложности с их доставкой на ТВД, систематическим обеспечением необходимыми материалами и ресурсами, координацией операций, быстрым передвижением. Так, еще британский историк и геополитик начала XX века Х. Маккиндер в ряде научных работ отстаивал роль «Хартленда» территории, недоступной для нападения с моря в достижении мирового господства133. Хотя эта идея, по большей части, носила чисто теоретический характер, исследователь верно заметил, что организовать военное вмешательство в государство, имеющее выход к морю, гораздо легче, чем в страну, лишенную побережья.
Соответственно, напрашивается вывод о том, что огромность территории и большая численность населения должны гарантировать государству защиту от интервенции. Однако бывают и исключения так, века мировые державы все же смогли организовать карательную экспедицию в Китай для подавления Ихэтуаньского восстания, хотя в стране проживало почти 440 миллионов человек, а по площади она занимала одно из лидирующих мест в мире134. Для внешних сил в такой ситуации определенным выходом может стать ограниченная интервенция в нескольких ключевых регионах страны за счет этого становится возможным избежать больших издержек с одной стороны, и нанести противнику существенный экономический и военно-политический ущерб с другой. Именно эта схема была с успехом применена в Китае в начале XX века и закончилась неудачей в России в 19181919 годах.
Причины провала данного сценария во время интервенции на Русском Севере в период Гражданской войны во многом также предсказал вышеупомянутый Ф. Коул, по словам которого «если мы не оккупируем всю территорию России, то не сможем повлиять на ту ее часть, где проживает основная масса населения, а именно Центр и Юг, обеспечивающие промышленную, горнодобывающую и сельскохозяйственную мощь России»135.
Весьма характерно, что одной из вероятных причин организации интервенции против Цинской Империи был ее негативный имидж в глазах европейских политиков и обывателей. Ключевую роль здесь играли несколько обстоятельств, среди которых главенствующее место занимали, видимо, нехристианское вероисповедание китайцев, низкие темпы научно-технического развития и распространение опиума. Действительно, современные исследования показывают, что в начале прошлого столетия в Китае наркотики употребляли около 5,4% населения страны, а годовое потребления опия на душу населения составляло без малого 74 грамма136.
Весьма характерно, что одной из вероятных причин организации интервенции против Цинской Империи был ее негативный имидж в глазах европейских политиков и обывателей. Ключевую роль здесь играли несколько обстоятельств, среди которых главенствующее место занимали, видимо, нехристианское вероисповедание китайцев, низкие темпы научно-технического развития и распространение опиума. Действительно, современные исследования показывают, что в начале прошлого столетия в Китае наркотики употребляли около 5,4% населения страны, а годовое потребления опия на душу населения составляло без малого 74 грамма136.
Связь между наркоторговлей и международным вмешательством во внутренние дела суверенных государств наблюдалась и в иные исторические периоды к примеру, одним из обвинений, выдвинутых Министерством Юстиции США руководству Панамы перед отправкой туда войск в 1989 году, было участие панамского лидера М. Норьеги в торговле наркотиками. Как следствие, войсковая операция не вызвала недовольства ни Конгресса, ни американской общественности во многом потому, что ее итогом обещало стать снижение потока наркотиков в страну137.
Сходным образом в 2003 году Президент Колумбии А. У. Велец выступил с предложением пригласить американские войска в свою страну для повышения эффективности борьбы с наркоторговлей, которая представляет опасность «демократической стабильности континента в долгосрочном плане». Журналистам было сказано: «Если они посылают войска против Ирака, почему бы им не подумать о таком же количестве солдат, чтобы положить конец потоку кокаина между Колумбией и Калифорнией». Иными словами, признание наркозависимости и наркоторговли одной из глобальных проблем современности позволяет морально-этическое оправдание применения военных сил против страны, страдающей от этой проблемы.
Весьма характерно, что такие страны, даже обладая суверенитетом, не имеют достаточного авторитета в глазах мирового сообщества. К падению авторитета страны на международной арене приводят также такие показатели как гиперинфляция и бедность, что формирует представление о возможности добиться военного успеха с привлечением минимальных ресурсов. Это хорошо понимал, например, отечественный военный теоретик А. А. Керсновский, по словам которого «нападают лишь на слабых, на сильных никогда. На слабых, но показывающих вид, что они сильны, нападают реже, чем на сильных, но не умеющих показать своевременно своей силы и производящих со стороны впечатление слабых»138.