Сам генерал, облаченный в белоснежный мундир с золотыми погонами, увешанный кучей орденов (тут были и «Георгии» аж трех степеней, и «Владимир» на розовой ленте, и «Станислав», и какие-то ордена иностранного происхождения), тоже топтался возле экипажа, вероятно, в ожидании меня. Рядом с ним топтался какой-то худой субъект довольно унылого вида, лет тридцати, с жиденькой бородкой, в рубахе-толстовке.
От остального состава губернаторский салон-вагон ограждал кордон полиции, но, несмотря на это, какие-то инвалиды недобро грозили в сторону экипажа своими костылями.
Когда я приблизился к кордону, генерал кивнул, и меня пропустили. Вид у его высокопревосходительства был весьма хмур, а от экипажа почему-то исходило отвратительное амбре, в котором угадывался смрад фекалией. После минуты молчания генерал, наконец, произнес:
Это надо подумать! В генерал-губернаторский экипаж в орлов Российской Империи и самым натуральным говном! Каково?!.. Хотел, право, всех перестрелять, да рука не поднялась: детвора!..
Оказывается, по дороге одесские мальчишки обкидали карету дерьмом (надеюсь, мой генерал уже начинал понимать отношение к орлам в наступившие времена).
Затем генерал поманил меня чуть подальше и зашептал:
Вы, кстати, оказывается, большую услугу мне оказали.
Я лишь посмотрел на него вопросительно.
Да, да, преизрядную услугу Видите вон того гм господина? Он украдкой кивнул в сторону субъекта в толстовке. Какой-то родственничек Ироиды Васильевны, седьмая вода на киселе, некий господин Балуев. Тоже ему, видите ли, приспичило в Санкт-Петербург. Ироида его прежде в глаза не видела, но, добрая душа, упросила меня. Так бы его, родня супруги все-таки, пришлось бы на ночь к себе в спальню забирать; а тут пардон! Место уже вам обещано!.. Ничего, пусть мается в каюте для прислуги, там одна койка свободная. Как-нибудь перетерпит, не велика птица!
Шептал он довольно громко, господин в толстовке вполне мог кое-что из этого слышать, но его высокопревосходительство сие мало заботило.
А письмо какое-нибудь рекомендательное у него при себе было? гораздо тише спросил я. Уж коли его прежде в глаза не видел
Генерал беспечно махнул рукой:
Да какое письмо! Не брал он никакого письма не знал же, что оно так нынче выйдет с билетами. Ну да ладно, родственничек такой, Ироиде известно, в самом деле у нее имеется. Тут хуже другое
Что именно?
А вы полюбуйтесь на него! На рубаху эту! Чистый толстовец! И мяса тоже не ест! Ироида было хотела его угостить по-родственному, так он ни к чему, кроме капусты да хлеба не притронулся: видите ли, вегетарианец, как граф Толстой: мясо убиенных животных кушать, видите ли, грех! Ну как такого за стол сажать с порядочными людьми?! Вон, взял с собой в дорогу целый куль со всякой морковкой да яблоками. Тьфу!.. По мне, ты сперва, как граф Толстой, повоюй в артиллерии, потом «Войну и мир» напиши, а дальше уж пожалуйста себе вегетарианствуй, коли не стыдно людей смешить!
Это уж генерал произнес нарочито громко, но господин Балуев отвернулся и по-прежнему усиленно делал вид, что ничего такого не слышит.
Мы поднялись в салон-вагон через парадную дверь (имелась тут и такая). Роскошество передвижных апартаментов генерал-губернатора меня вызывало восхищение. Его высокопревосходительство провел меня через столовую на дюжину персон с уже накрытым столом, со шкапами, полными фарфора и хрусталя; далее следовал кабинет, отделанный ореховым деревом, с большим письменным столом и водруженным на нем глобусом земного шара, затем шла спальня с двумя кроватями, одной двуспальной и одной односпальной, с двумя гардеропами и с огромным трельяжем.
Эту коечку я велел для вас поставить, сказал генерал, кивнув на односпальную кровать. Ничего, что придется вам потесниться? Это мне-то, находившему себе кров и на голой земле под вой шакалов среди вонючих малярийных болот Трансвааля!
Ваше высокопревосходительство! лишь сумел выдохнуть я.
За дверью, как он мне объяснил, располагались два ватерклозета, ванная комната и умывальня с душем, обе снабжались всегда подогреваемой при помощи титана горячей водой. По другую сторону вагона, находились, как он же мне сообщил, четыре каюты для прислуги, отделенные от губернаторских покоев дверью со звонком, а за ними еще две каюты для вооруженной охраны, которая, числом в четверо солдат, как он сказал, уже на своих местах.
Костя Карамгозов настоял-таки, вздохнул генерал. Сколько я не отнекивался, но он никак, мол, иначе по нынешним временам нельзя.
Что ж, между нами и подземными монархами все же была некоторая зона безопасности. Впрочем, это приносило слабое утешение, ибо я знал, что они и не такие преграды запросто преодолевали.
Да, вот еще смущенно добавил генерал. Я насчет умывален. Дозвольте, штабс-капитан, я себе выберу ту, которая с ванной, люблю иногда, знаете ли А вы молоды, вам и в душевой кабине Приношу, конечно, свои глубочайшие извинения за неудобства
И это он называл «неудобствами»! Снова мне оставалось лишь выдохнуть:
Ваше высокопре! но он меня перебил:
Кстати, насчет этих «высокопревосходительств» Право, слишком длинно звучит, не слишком удобно вести беседу, а дорога дальняя Как бы вам меня?..
Быть может, Валерианом Валентиниановичем?
Да тоже длинновато. Был бы Иван Иванычем еще куда бы не шло, но вот же, снабдили родители Он немного подумал и наконец озарился догадкой: Ага, вот! «Mon général17»! Так оно будет и коротко и вполне достойно, не возражаете?
Слушаю-с, мон женераль! по-военному щелкнул я каблуками.
Voilà lidée!18 порадовался он найденному выходу. Я же порадовался не меньше него.
Мы в это время находились в кабинете, и тут вдали раздался звонок, а минуту спустя, постучав в дверь, к нам из столовой вошел Никита.
Ну?! рыкнул мон женераль, лишь в подобных тонах, видимо, привыкший общаться с нижними чинами.
Там к вам, ваше-ство. Двое, по виду приличные. Изволите проводить?
Генерал лишь подал знак давай, мол.
Никита вышел, и в кабинет вступили двое в штатском, в самом деле, весьма прилично одетые. Один имел волосы, черные как смоль, другой беловолосый (в тот миг я еще не придал значения этому обстоятельству).
Ротмистр Охранного отделения де Бертье! щелкнул, как и я, штатскими каблуками брюнет.
Прапорщик Охранного отделения Волынцев! отрапортовал блондин.
Ну и что с того? побурчал мон женераль. Ежели вы, господа желаете проситься в попутчики, так это никак, тут уже всё в комплекте. Так что, господа
Никак нет, ваше высокопревосходительство! вклинился тот, что назвал себя де Бертье. Мы по приказу его высокопревосходительства генерал-губернатора Кармагозова! Велел, дабы мы
Берегли как зеницу ока, вставил блондин Волынцев. Сказал, что отвечаем головой!
Вот уж этот Костя, вот уж неугомонная душа!.. вздохнул генерал. Но приказ м-да я понимаю, господа офицеры Однако ничего более, чем каюту для прислуги предоставить вам не могу. Так что уж не обессудьте. Там, правда, еще один гм господин с нами следует, так что придется кому-нибудь из вас на верхнем лежаке.
Ничего-с, ваше-ство, разместимся.
Благодарим, ваше-ство!
Ступайте, Никита вас проводит. Когда они удалились, генерал сказал мне: Не здесь же их оставлять. Ох, не люблю, право, этих альгвазилов из Охранного!.. Я бы вам такого про ихнюю службу порассказал!..
Но тут раздался звон вокзального колокола (уже в третий раз), и состав двинулся в путь сквозь гудевшую на перроне толпу.
Некоторое время мы молча смотрели в окно, затем генерал подошел к письменному столу и принялся крутить глобус, а затем произнес куда-то в пространство:
Дурак!.. И после паузы пояснил: Я про нашего горе-полковника. Право, истинный дурень! Япония-то во (он показал кончик пальца), а Россия-матушка во (он широко развел руками); и они нас как детей малых! Да я б этому полковнику батальоном не доверил командовать (хоть он и как раз батальоном-то прежде и командо-вал19) а тут целая армия, да еще флот! Ту разве какой-нибудь горе-полковник нужен? Тут и по его виду каждому стало бы ясно, кто был нужен для командования в той войне, дабы она не завершилась постыдным поражением и нынешней революцией. М-да, продолжал он, не война была, а чистый синематограф. У япошек-то порох «шимоза», да немецкие пушки на линкорах, кои прицельно на десять верст бьют, а у полковника нашего, у Коли Ананаса20 (Ай да генерал!) Эх тяжко вздохнул он. Вот и получили вместо победы Цусиму, да увечных, говорят, чуть не сто тысяч, да революцию, да новоиспеченного «графа Полусахалинского»21.
Возражать тут было нечего. Молчание наше затянулось минут на двадцать, наконец, генерал проговорил:
За что дорогу не люблю так это за скуку. Иные с собой книжки да газеты берут, а у меня вот со зрением Да и книжки все теперешние дрянь, навроде синематографа, а в газеты нынешние и заглядывать тошно, революция одна И, еще немного помолчав, добавил: А как вы, штабс-капитан насчет того, чтобы в картишки перекинуться? С этими словами он достал из баула колоду. Коли хотите, то просто так, безденежно.
Играть в карты я не любил, и вовсе не из-за того, что играл плохо, а напротив, из-за того, что играть умел слишком хорошо. При желании я мог бы зарабатывать большие деньги как карточный шулер, а искусству этому меня обучил именно что один профессиональный британский шулер высшего класса. За ним охотилась полиция всей Европы и Севреоамериканских Штатов, оттого он временно надел на себя солдатский мундир и отправился воевать в Южную Африку, где он подарил часть своего искусства всей нашей роте, пока мы пережидали затяжные африканские дожди.
21
Такое прозвище заимел в народе министр-председатель С. Ю. Витте, когда после подписания позорного Портсмутского мира, по которому Россия как проигравшая войну сторона передавала Японии южную половину острова Сахалин, получил от государя графский титул.