Запущенный сад (сборник) - Чугунов протоиерей Владимир Аркадьевич

протоиерей Владимир Чугунов

Запущенный сад

© В. А. Чугунов текст

© МОФ «Родное пепелище»  дизайн, вёрстка

Деревенька

1

Всё это вспоминается мне, как во сне. Встают перед глазами дни моего детства, той счастливой поры, когда не помнишь, что было раньше, а что потом, и, в общем-то, это не важно, в памяти отчетливо сохранились всего лишь коротенькие эпизоды, но такой удивительной яркости, что хорошо помнятся даже запахи, выражения лиц, глаз, голосов, как это бывает только во сне.

Но сон этот детство, которое, чудится мне, начинается с того цветущего сада, за глиняной стеной хлева, с соломенной крышей, с того дубового бревна, на котором, отдыхая от косьбы, сидит дедушка Миша и, щуря подслеповатые глазки, смотрит на блестящую в грядках укропа, моркови, гороха росу. Я сижу рядом в чёрных трусишках, босенький, усердно натягиваю их на покрывшиеся коростами колени и зажимаю большим пальцем пупок, кажущийся мне чем-то лишним на моём гладком, сытеньком животе.

 Что ты его припёр? Ай стыдишься? Не тро-ож,  говорит дедушка.  Ты, мил человек, через него мамку в утробе сосал, и это тебе знак, что «земля еси и в землю отыдеши», когда помрёшь.

 Да разве я помру, деда?

 Нешто ты лучше других? Все помрём, милок,  говорит дедушка.  Одни прежде, другие немного погодя, конец один.

Я вспоминаю серое лицо крёстного, которого хоронили прошлогод, как выражается бабушка, и спрашиваю:

 И всех в гроб закопают?

 Все-эх,  равнодушно отвечает дедушка.

Я смотрю на него, и меня страшит его спокойствие.

Бабушка, половшая неподалёку морковь, с трудом разгибает спину и говорит:

 Ты чего робёнку пугашь?

 Чевой-то я его пугаю?  возражает дедушка и ко мне:  Ты ай напугался, милок?

 Нек!  храбро отвечаю я, и, задыхаясь от переполняющего меня чувства хвастливости, говорю:  Я даже собаков не боюся, и коровов не боюся, и гусей не боюся, и волков не боюся

 Пра-авильно,  останавливает меня дедушка.  Волков бояться в лес не ходить. А человеку нужно правильное понятие о жизни иметь. Так?  Я согласно киваю.  Во-от. А ну сказывай сию же минуту: отколь дети берутся?

 Из животов!  бойко отвечаю я.

 Та-ак,  одобрительно кивает дедушка.  А каким Макаром они туды попадают?

 Ветром надуло!  отвечаю я его же словами, когда он на бабушкино сообщение о том, что какая-то «Евдокея опять забрюхатела», сказал: «Никак, ветром надуло».

 Молодец!

Бабушка качает головой и безнадежно вздыхает. А я размышляю о том, что животы, вероятно, появляются у тех женщин, которые ходят разиня рот.

На горизонте, немного левее задымленного туманом солнца, из бобовой грядки показывается светлая и жёсткая, как солома, Сашкина шевелюра. Сашок мой двоюродный брат, я у него в гостях, ему пять лет, и он на год младше меня, под мышкой у него деревянная сабля, в руках бобы.

 А-а, явился пропадущий?  сразу же строжеет дедушка.  А ну, живо сказывай, куда табак с протвиня подевался?

 А я яму, сто ли, столозом нанималса?  отвечает Сашок, жуя бобы и подшмыгивая зелёные сопли.

 Чего-о?

 Сево слысал.

 Опять разговорчивый стал? Ну-ка, подь сюды.

 Сас. Лазбезалса.

 Видит Бог, не хотел, а всё же придётся тебя высечь.

 Поплобуй только!

 Еще как попробую. И отцу накажу, чтобы добавил.

 Не сказыс.

 Ещё как скажу.

 А я тада тибя залезу!

 Это ещё что за разговоры?  возмущается бабушка.  Ты что мелешь, изверг? Ты думаешь, с кем разговариваешь? Да я тебе сейчас Я те покажу

Она быстро пробирается меж грядок. Сашок летит сломя голову и ныряет в заднюю калитку. Захватив с бревна одежонку, бегу следом, зная, что сегодня ему попадет.

Прежде чем скрыться за баней, Сашок оборачивается и, размахивая саблей, кричит:

 А твой сёлтов Хлусев кукулузы насазал! Э-э!  И летит дальше.

Кукуруза больная дедушки тема. Дня не проходит, чтобы он не обругал и кукурузу, и «кукурузника». Сашок знает об этом, знает, чем досадить дедушке. Одним словом изверг.

На задах, за баней, недалеко от мусорной ямы, наш шалаш с видом на кукурузное поле. У входа огромное железное колесо от сенокосилки, которое мы недавно прикатили от колхозной конюшни. Внутри, на соломе, свёрнутый змейкой, с хлопком из настоящего конского волоса, кнут, которым Сашок хлопает, как заправский пастух, а я почему-то себе по голове, да так больно.

 Холос,  говорит Сашок, запихивая в рваную полевую сумку свежие початки кукурузы,  к тете Массы ухозу, в голот. Вылосту, зынюу-усь, буду на масыне лоботать.

 А меня покатаешь?

 А как зы!  говорит Сашок, подбирая сопли.  Я слазу на двух масынах лоботать буду. На одной, как у дяди Толи.

 У папы?

 Ага. А на длугой, как у Петлухи в буквале «ЗИМ» называца.

Он тревожно прислушивается, поднимается и поддергивает штаны.

Наш нижний порядок вдоль одноименной деревне речушки, как все выражаются, Козэвки. Мы идём сначала задами, затем перебираемся по шатким жердям через речку, хотя есть нормальный деревянный мост, с перилами, и через бурьян поднимаемся на холм, где расположен верхний порядок. Внизу до рези в глазах сверкает Козэвка, заляпанная лаптями кубышек, на которых частенько дремлют жабы. Сашок безжалостно расстреливает их из рогатки, чтобы шёл дождь, а дождя всё нет. За деревней поля, сияющий, как осколок солнца в траве, пруд, тонкая прослойка леса, какое-то огромное село с голубенькой церковью, опять холмы и целые нагромождения облаков. Куда ни глянь кругом небо, просторы, подёрнутые сизой дымкой дали. И сердечко моё стучит от восторга, как у воробья.

Из-под лопухов неожиданно вылезает Светланка Козлова. Глядя на решительную нашу походку, на сумку, спрашивает:

 Кудай-то вы настробучились?

 На кудыкины голы, где зывут волы,  не останавливаясь, небрежно отвечает Сашок.

Светлакнка бежит следом, дёргает меня за руку.

 Ну куда, а, куда?

 В город,  важно отвечаю я.

 А мне с вами можно?

 Ыссо баб нам не хватало!  презрительно роняет Сашок.

Светланка обижается.

 Сам ты баба!

 Не-э,  возражает Сашок,  я музык!

И размазывает по щеке зелёные сопли. Светланка начинает дразниться:

Сашок кидается за ней. Светланка летит, сверкая пятками, по улице. Потом останавливается и, вываливая язык, кричит:

 Э-э! Э-э! Всё расскажу, куда подалися!

 А я тада тибя залезу!  грозит кулаком Сашок.

 Куда залезешь?  не понимает Светланка.

 Не залезу, а залезу!

 Дурак! То залезу, то не залезу!  кричит она и, мотнув жиденькой косичкой, исчезает в проулке.

Идём дальше. Выходим за деревню. Плетёмся дорогой вдоль ржаного поля. Пыль обжигает ступни, брызжет по сторонам. Мне жарко, хочется пить. Вспоминаю бабушкин квас, что стоит в сенях в маленькой кадушке, ядрёный, холодненький, только из погреба. Зачерпнёшь, бывало, деревянным, вырезанным дедушкой из липы ковшом и тянешь, пока не задохнешься. И застреляет в нос, и выступят на глаза слёзы.

 Квасу бы,  говорю я.

 В голоде напьёмса.

 Это ещё когда

Останавливаемся, и смотрим на деревню, от которой отошли с километр. Мне становится страшно а ну как заблудимся.

Идём дальше. Навстречу телега, на телеге дяденька, в чёрном, сильно поношенном пиджаке, накинутом на голое тело. На груди татуировка восходящее над морем солнце. На голове видавшая виды кепка.

Дяденька подбирает вожжи. Лошадь и так, казалось, спавшая на ходу, останавливается и, свесив морду, закрывает слезящиеся глаза, которые тотчас облепляют мухи.

 Это куда гавша намылилась?  весело спрашивает дяденька.  Ну чё примолкли, моряки, языки проглотили?

 В голод зыть  неохотно отвечает Сашок.

 А тут вам, что не живется?

 А сто, с голоду, сто ли, тут сдохнуть?  огрызается Сашок.

 А кто помер?  возражает дяденька.  Кто, ну?  мы молчим.  То-то! Не те ноне времена. Прежде было, а теперь Теперь эта как эта?.. О! «Всюду жись привольна и шорока» Понятно? Закурите?

 Мы не курим,  говорю я, заметив, как Сашок сразу навострил уши.

 Вот это правильно! Курить здоровью вредить!  И, достав папироску, словно мы его упрашивали, кивает:  Ладно, полезайте в телегу. Как графьёв повезу. Поживете малость, пока женилки подрастут, а там хоть в город, хоть за город.

 Какеи ыссо зынилки?

 А вот приедем на конюшню, я те покажу, какие.

Мы забираемся по оглоблям на телегу. Дяденька дёргает вожжи. Некоторое время едем молча, и меня начинает клонить в сон. Возница взглядывает на нас и по-армейски командует: «Запе-э-вай!» Сашок на это мастак.

 Это я одобря-аю! Молодец!

 Это я одобря-аю! Молодец!

Сашок, польщенный, затягивает следующую:

 Так, его, курву, так!

Сашок выводит следующую:

 Чей-то они у тебя все распоносились?

 Не знаю! Натлескались сиво-нито!

На конюшне дяденька снимает нас по очереди с телеги и говорит:

 А теперь марш домой!

 А зынилку посто не показыс?

 Женилку?  немного озадаченно чешет затылок дяденька.  А это тебе тятка покажет. Как придёшь домой, сразу проси: покажи, тятя, женилку. Он те и покажет.

Не помню, спрашивал Сашок или нет, но взбучку получил хорошую и, забравшись ко мне на печь, вытирая слезы, сказал:

 Я их всех залезу.

2

 Ба-аб, а баб, ну расскажи  клянчу я.

 Ай, не умаялся за день-то бегамши? Не спится, что ль? Не знаю, голубок, чего тебе ещё рассказать. Говорено-переговорено Ну, да ладно, слушай, коль не спится. Буду со стола прибирать да сказывать. Шли, стало быть, раз обозом в город сено торговать. Рано вышли. И немало прошли. Да с обеда потянуло отколе-то ветром, небо заволокло, повалил снег, враз стемнело. Хоть глаз выколи в двух шагах ничего не видать. Дорогу смело, куда ехать, Бог весть. Стаём на ночлег, лошадей выпрягли, к сену подпустили. Сами скутались на возу. Дед мой захрапел, а я скрозь щелку дивлюсь, как это снег играет. Вдруг из метели как образина какая: ведьма не ведьма, кикимора не кикимора, а такая, как бы не соврать, страшила несусветная, не приведи Господи кому увидеть. Космы-ти по ветру вьются дли-инныи, на концах узлы завязаны, глаза огнём горят синим, как уголья в печи, а лапы ровно медвежьи. Как это она меня схватит! Как это я закричу!..  бабушка выдерживает томительную паузу, чего-чего не вообразится в это мгновение, а она:  Ну и проснулась, конечно. Глянь мамыньки родные!  на снег без слёз глядеть нельзя! Небо окиян опрокинутый! Сани привалило с боков. Мне: «Штой-то ты, Марфа, кричишь?»  «Образины, мол, напужалася».

Смыкаются веки, урчит под мышкой Барсик, попискивает над ухом голодный комар. Хорошо! Кончается одна история, начинается другая. Голос певучий, ровный.