Хроники Сестёр. Хроника Вторая. Часть I - Матвей Рахвалов

Хроники Сестёр

Хроника Вторая. Часть I

Матвей Рахвалов

© Матвей Рахвалов, 2016

Предисловия

В начале было слово. Даже так  Слово. Уверяю, в конце тоже будет Слово. Или даже так  слово. Страшнее, если в конце не будет ничего. Но ничего  это не молчание. В молчании чаще больше слов, чем в говорении. В молчании чаще больше смысла, ибо молчание  это бесконечное поле для интерпретации, а значит  для чего-то нового, ведь именно в новом  неназванном, несловесном  кроется смысл. Этому нас учат Хроники.

В начале был и страх. Страх движет всем живым и живущим. Без страха нет жизни. Страха жизни. Без страха нет и смерти, но смерть не страшна. По крайней мере потому, что логична и непременна. Не так, как жизнь. Вот жизнь нелогична и непонятна. И стыдна. Особенно когда больше смысла видишь в смерти. А еще есть прах. Даже так  Прах. И есть всё тот же страх. А когда возникает Страх Праха, рождаются вопросы: страх чего или страх чей? Лингвистическая привычка превращает Страх Праха в фобию, а новый язык, просочившийся сквозь взбухшее тело современной литературы, делает страх личной трагедией Праха. Этому нас учат Хроники.

И в начале всегда должен быть манифест. Или по крайней мере манифестирование. Так было всегда. Из века в век в начале века. Так того требует время. Так того требует слово, язык, речь, читатель, писатель, зритель и режиссёр. Так того требуют и Хроники. По крайней мере Вторая. По крайней мере Страх Праха, который, по моему мнению, и есть манифест, то есть некий постулирующий текст, задающий и определяющий идейное и идеологическое направление (текста, речи, слова, жизни). Всё последующее  некая расшифровка, объяснение, процесс вовлечения, втягивания в диалог, пусть даже и с самим собой, ибо истинным диалогом является, как известно, молчание (а чем не разговор с самим собой или с богом? или с Прахом?). Хроники (а шире  слово, говорение и слушание)  это усилие. Это и насилие над читателем/слушателем, это принуждение и диктат, но настолько убедительные и яркие, что, пережив мучения и пересилив себя, читатель уже не видит себя вне этого текста  вне этих запахов, цветов и звуков, вне Праха/-и, вне Сестер, вне Плато Всоков, Цхунговой топи, Озера Синего мха, Желченой пустыни, вне Сущих и Несущих

Для того чтобы пережить всё это, нужно лишь одно  начать всё с чистого листа. Этому нас учат Хроники.

Д. Былецкий, писатель.

С-Петербург, ноябрь 2016

Сотворить из праха

Литература как вид искусства переживает странные времена. Тяжёлыми их назвать было бы глупо (разве ж они были когда-то лёгкими, да и это слово никак не характеризует эпоху). Кризисным это время для литературы назвать тоже неправильно, потому как кризисные эпохи для искусства всегда самые плодотворные. Странные эти времена потому, что литература впервые с *** (здесь любой специалист или любитель должен вставить античность или, например, то время, когда по хитрому плану Гюго книга коварно убила здание) и до конца ХХ века перестала быть тем, чем она была. Главным искусством  потому как творит из исходной субстанции, без которой вообще не существует мир как мир человеческий. Великое искусство слова  один из главных способов понять мир (реализм) или творить его через поэтическое слово (романтизм, авангард).

О конце литературоцентричности (или это временный перерыв  мы или наши потомки узнаем потом) не написал только ленивый, а не осознал его только тупой. Незачем марать бумагу экран и заклинать информационный космос красивыми малопонятными и лингвистически-мертво-смердящими французскими и не только фамилиями классиков марксизма-ленинизма постмодернизма-постструктурализма-деконструктивизма. Важно другое. Именно конец прежней литературы (точнее, завершение ее репродуктивного возраста, после которого ничего живого из чрева выйти не может), свершившийся как социокультурный факт и отрефлексированный умными людьми, случившийся параллельно с великолепным в своём техническом исполнении восходом визуальных искусств и головокружительным развитием массовой культуры, может стать началом новой. Можно надеяться, что сама нынешняя ситуация станет причиной ренессансных явлений, гораздо более мощных, чем грандиозные поэтические и эстетические открытия авангарда начала ХХ века.

Неопрятным ребятам в жёлтых кофтах было легко. Делов-то  эпатируешь себе публику да сбрасываешь Пушкина с чего угодно. Отталкиваешься, принципиально открещиваешься от своих современников (жили же люди!) Толстого и Чехова  в наше время такой номер не пройдёт. Кого обзывать старьём? Если живые классики, получается, вроде как  Пелевин с Сорокиным?..

Произведение (жанрового определения у него нет или пока нет, поэтому будем его называть скромно «текст») сибирского (но не имеющего никакой связи с так называемым «сибирским текстом» незабвенных В. Астафьева и В. Распутина или забвенных иных) писателя М. Рахвалова  безусловно, и есть попытка создания ни много ни мало  нового искусства слова. Без разгульного размежевания с традицией, но при этом мучительно, трудно (прежде всего для творца, а вместе с ним и читателя) стараясь сконструировать мир, лишённый самых корней  слова и словаря. Это не эпатаж молодого писателя, который хочет быть замеченным с помощью того, что он очень не такой как все. Если прочитать то́, что М. Рахвалов писал раньше (а это и немалый корпус лирических текстов, и малая проза, и драматургия модернистского толка), становится очевидным: «Прах»  результат долгих творческих поисков и (через годы) понимания того, что прежние формы, методы и стили в литературе больше не могут приносить нового потомства.

Тому, кто готов приступить к чтению, надо быть готовым: текст очень закрытый, недружелюбный к читателю, но это обязательное условие, это принципиальный момент в эстетике и поэтике. Потому в его закрытости, выборе словаря (утраченного миром  миром героев произведения  Прахом, Сестрой и другими, или, может, растворившемся и тем самым исчезнувшем в мире нашем, пронизанном буквально физически информацией, которой стало так много, что не стало вовсе?) и состоит главная специфика.

Но в процессе чтения (не сразу) начинается интуитивное понимание. Ощущения примерно как при чтении текста на иностранном, но родственном родному языке: есть общее интуитивное ощущение, какие-то общие лингвистические ситуации складываются в голове, но сложить в целостную картину это очень сложно. Однако ведь она и не нужна! сам мир «Праха» тотально разъятый. И собрать его должны трое: герой, автор и читатель в процессе своей «трудной работы  жить». Поэтика как бы подыгрывает содержанию: текст для читателя настолько же сложен, насколько тексты старого мира сложны для Сестры, и читатель ставится автором на место героев, чтобы вместе с ними пройти общий путь.

Парадоксально (или наоборот  закономерно), но при этой лингвистической сложности образы «Праха» весьма пластичны. В сознании в процессе чтения интуитивно появляются картинки. Поэтому очень хочется визуализации  надеюсь, М. Рахвалову повезёт и он найдет своего соавтора-художника. Возможно даже в стилистике комикса. Или, скажем, что-то напоминающее некоторые кадры из фильмов К. Лопушанского  советский такой постапокалипсис. Образы видятся как черно-белые, причём даже когда в тексте  много цвета, но с этим, может, разберётся более качественно визуализирующий образы читатель. Цвет почему-то видится только словом, хотя автор очень много работает с цветовыми образами, но они скорее отражение мыслей и ощущений героя  Сестры Второй Хроники.

Очевидно, что для М. Рахвалова  это манифест. Как манифесты футуристов, но исходный посыл, художественная задачи иная: совершенно нет пафоса разрушения прежней культуры и строительства новой с нуля. Это ситуация разрушения (как скоротечной катастрофы, вроде зомби-вируса или ядерной войны) культуры, самого языка, памяти человечества  и преодоление этого разрушения, но не банальным восстановлением утраченного (ибо именно самая прежняя культура и есть причина этой катастрофы), а его постижение из этой новой ситуации после-конца-света.

И как в любом манифесте, нельзя обойтись без отдельного описания уже человеческим, понятным, НАШИМ языком задачи, которую перед собой поставил автор. Хотя такое (предисловие? не знаю, как это могло бы быть названо), с другой стороны, разрушило бы самую суть текста. С другой стороны, ведь Толстой написал же эпилог к «Войне и миру», хотя его философия истории более-менее грамотному читателю понятна и без этого длинного аппендикса к великой эпопее. Поэтому автор принял волевое решение  такое предисловие должны написать читатели. Автор в своём произведении  Бог, так что вот мы и пишем. А вы  читайте! Тем более, что это явно только начало Большого текста. Хочется вместе с героями пройти мучительный путь и в конце его обрести новый  ясный и отчётливый  новый мир новой литературы.

И как в любом манифесте, нельзя обойтись без отдельного описания уже человеческим, понятным, НАШИМ языком задачи, которую перед собой поставил автор. Хотя такое (предисловие? не знаю, как это могло бы быть названо), с другой стороны, разрушило бы самую суть текста. С другой стороны, ведь Толстой написал же эпилог к «Войне и миру», хотя его философия истории более-менее грамотному читателю понятна и без этого длинного аппендикса к великой эпопее. Поэтому автор принял волевое решение  такое предисловие должны написать читатели. Автор в своём произведении  Бог, так что вот мы и пишем. А вы  читайте! Тем более, что это явно только начало Большого текста. Хочется вместе с героями пройти мучительный путь и в конце его обрести новый  ясный и отчётливый  новый мир новой литературы.

М. Немойкин, научный сотрудник

Новокузнецк, ноябрь 2016 г.

Хроники Сестёр

«у нас был выбор: отдать им наш мир добровольно или превратиться в новый мир. без памяти, без продолжения рода, с одной способностью  убивать. или сохранять жизнь. и никто не знал тогда, что это  одно и то же.

и так было.»

Хроника Сестры Последней.

Запись 22.

«книги  это единственный наш источник знания. самый бессмысленный источник. ибо мы можем читать, но не имеем понимания о прочитанном. и только Словарь (неразборчиво) описание происходящего, а не прошлого.»

Хроника Сестры Третьей.

Запись последняя.

«каждой Сестре после любого Написанного надобно составлять Словарь, ибо мы не в силах сохранить и передать слово. только смысл. да пребудет он с нами.»

Правило 8 Сестры первой

Хроника Вторая

Часть I

Страх Праха

несмотря на то, что Его сильно ждали, встав всем оселением у кривого края степи, только завидев размытое облако пыли, бредущее к ним, все разбежались по своим урытиям. последние метры Он преодолевал долго, потому как устал и был измучен голодом, однако сел, как всегда, у края оселения, спиной  чтобы увидели, что Он пришёл без вреда. пришлось подождать, пока существа осмелеют и стекутся гурьбой на безопасном расстоянии от Него  за большой валун над покинутым урытием. мы молчали  он по привычке, а я по необходимости  надо всегда успеть приготовить бумагу для записей ещё Ненаписанного. после некоторых переговоров внутри гурьбы, выдвинулся один и задал мне вопрос с холодной учтивостью: