Правда, как объяснишь профессору, человеку, не склонному к мистике, что красная метка побывала во сне и помогла отыскать деньги? Как она туда попала?
Минца дома не было.
Удалов вновь поднялся к себе. Позавтракал. Минца все не было.
Удалов сходил в магазин, присмотрел спиннинг, потрогал его, усомнился, вернулся домой, позвал Сашу Грубина, специалиста по всему, они пошли туда вдвоем, но купить спиннинг не решились.
Посидели, приняли по кружке пива.
Решились.
Купили спиннинг, отнесли его к Грубину. Потому что теперь предстояло подготовить Ксению к прибавлению в семействе. Ей будет тяжело это пережить.
Удалов снова постучал к Минцу.
Ответом был хрип.
Встревоженный Удалов вошел к Минцу, благо дверь к нему не запиралась.
Профессор лежал на полу.
Он был мокрый насквозь от халата до кончика носа и дрожал, словно провел сутки в холодильнике, он не мог говорить, и лишь невнятный хрип вырывался из его посиневших уст.
Он был мокрый насквозь от халата до кончика носа и дрожал, словно провел сутки в холодильнике, он не мог говорить, и лишь невнятный хрип вырывался из его посиневших уст.
Лев Христофорович, что с тобой! воскликнул Удалов. Вызвать «Скорую»?
Ты с ума сошел, проскрипел Минц и сделал движение рукой, которое Удалов истолковал положительно. Он открыл лабораторный шкаф и одним махом выхватил оттуда реторту, наполненную спиртом на клюкве. Для особых случаев.
Он налил стакан спирта, пригубил немного, чтобы проверить, не испортился ли напиток от неупотребления, а потом протянул стакан Минцу.
Может, помочь? спросил он. Но Минц уже схватил стакан и вылил его в себя.
Постепенно его лицо приобрело розовый цвет. Удалов помог профессору перебраться на диван.
Будешь спать? спросил он. Хотя на самом деле его жгло желание поделиться своей радостью. И узнать, конечно, что произошло с Минцем за последние сутки.
Что у тебя с баксами? спросил профессор. Даже в тяжелые моменты жизни он помнил о друзьях.
У меня все в порядке, сказал Удалов. Хотя не без мистики. Я во сне метку оставил, она так и осталась там лежать.
Правильно, сказал профессор. Правильно. Я тоже об этом догадался.
Ты тоже метку оставил?
Своего рода. Профессор долго кашлял, потом закричал петушиным голосом: Да здравствует мистика!
Ну скажи, не таи!
Я был счастлив, Удалов, произнес хрипло Минц. Его глаза закрывались, голова склонялась к валику дивана. Я был счастлив, потому что открыл секрет счастья.
В чем же этот секрет? спросил Удалов и подумал о спиннинге, спрятанном у Грубина.
В том, чтобы сделать счастливым другого. Того, кого любишь.
Может быть, сказал Удалов. Мысли его были далеко.
Ты не понял! Я сделал счастливой Аллочку Брусилович. И потому я счастлив тоже.
Профессор зашелся от кашля. Удалов насупился.
Придется доктора вызывать, сказал он.
Минц отмахнулся.
Ты ничего не понимаешь! воскликнул он. Потому что не задал главного вопроса.
Какого вопроса?
«Почему?» Почему Аллочка счастлива? Почему я счастлив?
Ну почему?
Потому что я все-таки после неудачных попыток сегодня ночью прыгнул в речку, доплыл до льдины и снял с нее котенка. Почему я не утонул, не знаю. Но я выбрался на берег, отдал котенка плачущей от страха за меня и радости за животное девушке. Я заглянул в ее сияющие глаза и проснулся, черт побери.
И хорошо, что проснулся, сказал Удалов. А то бы помер в молодости от воспаления легких. Ты лежи, лежи, не вставай, грейся. Если что, постучи мне. А я пошел Ксению подготавливать. Чтобы она меня вместе со спиннингом не выкинула.
Минц допил спирт и тихо засмеялся.
КОСМОГРАФИЯ РЕВНОСТИ
Нет, твердо заявила Ксения Удалова, за маленьким я в садик больше не ходок.
Ну что за птица вас клюнула в одно место, мама? сказала ее невестка Маргарита. Мне за вас даже немного стыдно, если не сказать возмутительно.
Ксения не стала спорить, а пошла на кухню, готовить щи и тихо плакать. Если такие слезы капают в щи, то они получаются хуже солянки, каждая слеза на вес чайной ложки рассола.
Она у нас рехнулась, сказала Маргарита своему мужу Максиму Корнелиевичу.
Ты о ком? спросил Максим, открывая пиво.
Он налил отцу.
Корнелий Иванович отпил и сказал:
В мое время было только «Жигулевское» и не больше бутылки в одни руки. Но какой напиток!
А вчера она на рынок не пошла, сказала Маргарита. Я ее прошу по-человечески, вы же знаете, как я маму Ксеню уважаю, а она ноль внимания. А она говорит на рынок не пойду, не могу даже по Краснопартизанской ходить. Как будто всю жизнь по ней не ходила.
Возраст, заметил Максим, сказывается при всем моем уважении.
Корнелий в разговор не вмешивался. Он задумался. Он лучше всех знал свою жену. С ней творилось неладное.
С точки зрения человеческого поведения объяснимое, но человек этот был особенным.
Максим решил наладить мир в семействе и произнес:
Ладно уж, я сам в садик схожу, а ты, ма, завтра в химчистку мой костюм отнеси, лады?
Это в какую химчистку? спросила Ксения.
На бывшую Серафимовича, сказала Маргарита. И мой серый костюм захватите.
На Серафимовича не могу, сказала Ксения из кухни.
И все замолчали.
Серафимовича была улицей почти соседской.
Серафимовича была улицей почти соседской.
Значит, не хочешь, ма? спросил Максим.
Значит, не желаете, мама? спросила невестка.
Не могу, видит бог, не могу, честное пионерское, ответила Ксения с надрывом, без юмора.
Но ведь вы еще на той неделе ходили, вспомнила Маргарита.
На той неделе я, можно сказать, еще на живого человека была похожа, сообщила Ксения и громко шмыгнула носом.
В этот момент Корнелий поднялся и пошел наружу, на двор.
Никто, кроме Ксении, его ухода не заметил. С тех пор как Удалов вышел на пенсию, его многие перестали замечать. А в семье и подавно.
А Ксения сдвинулась к окну, чтобы наблюдать, как он выйдет из дома и куда завернет.
Но Удалов не появился, значит, он пошел на первый этаж или к Грубину, или к профессору Минцу.
Ксения слушала голоса сына и невестки, голоса были громкие и даже пронзительные, они произносили грубые и укоризненные слова, но Ксения не вдумывалась в их смысл. Она глядела на улицу, на увядающую, бурую из-за сухого лета, так и не успевшую толком пожелтеть листву. Осень в этом году выдалась некрасивая, не золото, а сплошная грязь. И жизнь у Ксении не удалась. Она вообще-то была несчастной женщиной.
Вы куда? спросила Маргарита.
Тебя не касается, ответила свекровь.
Ксения спустилась по скрипучей темной лестнице, легко продуваемой сквозь щели дом был старый, считай, барак, тридцатых годов, давно пора бы сносить и дать им квартиру в пятиэтажке улучшенного типа. Все, кто предшествовал Корнелию на посту директора стройконторы, и те, кто сменил его на том посту, все построили себе виллы, коттеджи или хотя бы квартиры в элитном доме на Марксистской. Один Удалов так и остался в покосившемся доме 16 на Пушкинской улице.
Что-то ей сегодня все было не по душе. Даже запахи на лестнице уловила, застоявшиеся, почти древние, кухонные и другие. И стекло мухами засижено так, что света не видать. Давно пора бы вымыть, а кто возьмет на себя такой труд?
Ксения спустилась на первый этаж, остановилась перед дверью к профессору Минцу. Дверь была стандартная, все слышно, только Корнелий с Минцем стояли не у двери, а в комнате, и голоса их доносились не очень внятно.
А ты давал основания? это Минц говорит.
Ну какие основания! Ты меня скоро тридцать лет знаешь. Ну какие могут быть основания в нашем городишке, где каждый каждого в лицо знает?
Он засмеялся каким-то невнятным смехом. Минц тоже засмеялся.
Не преувеличивай, Корнелий Дыни желаешь? Мне одна женщина вчера принесла. Балует она меня.
Затем голоса отдалились и стали неразборчивыми.
Ксения вздохнула.
Смеются, произнесла она вслух. Ну ладно, досмеются.
Она вышла на Пушкинскую и направилась к центру.
Вышла было к площади Землепроходцев, но тут ее словно плетью по ногам стегнули.
Дальше ни шагу!
Она и замерла.
Впереди был виден Гостиный двор. Прямо перед глазами магазин «Все для сада-огорода».
Вот именно! Этот самый магазин. Зловещая дверь приоткрыта в тягостный полумрак, откуда как орудия пыток выглядывают грабли
Ксения зажмурилась от ужаса и попятилась.
Так она и пятилась метров двести, пока сообразила развернуться. Пускай они смеются над ней и осыпают ее упреками и оскорблениями. Если у женщины нет способов отстоять свою честь на дуэли или в конном строю, может быть, демонстрация слабости окажется более убедительной, чем напор силы?
И Ксения направилась к профессору Минцу.
Перед дверью к нему она остановилась и некоторое время прислушивалась не хотелось ей встретиться там с мужем.
Внутри царила тишина, а потом послышался негромкий голос профессора. Он напевал известную песню «Мани-мани-мани» о власти денег. Значит, он один.
Ксения стукнула в дверь костяшкой пальца.
Заходи, Ксения, откликнулся из-за двери профессор.
Здравствуй, Лев Христофорович, сказала Ксения. Как ты догадался, что это я скребусь?
Дедукция, мой друг, дедукция, серые клетки моего головного мозга вычислили, что если в семье Удаловых зародилась проблема и побеседовать о ней ко мне пришел Корнелий Иванович, то неизбежно скоро заявится и другая сторона конфликта. Правда, я не думал, что так скоро. Садись, Ксения, рассказывай.
А ведь он сознался, ответила Ксения, но села в новое кресло, купленное в Швеции одним из почитателей профессора, который полагал, что Минц в последнее время меньше делает открытий, потому что старое кресло совсем протерлось пружины наружу! Если этот мерзавец признался, тогда я молчу.
Он ни в чем не признался, возразил Минц. И боюсь, что Корнелию не в чем признаваться.
Помолчи, Лев, отрезала Ксения. Иначе я и за тебя примусь. Позорно покрывать мужикам друг дружку.
Минц оробел.
Человек существо многоплановое. Минц не прост, как хронометр. И потому не всегда последователен в своих поступках. Поставьте Льва Христофоровича на подиум в том зале, где дают Нобелевские премии, и предложите прочесть нобелевскую речь без бумажки. Он это сделает спокойно. Его не смутят даже взгляды членов Шведской академии или улыбка шведского короля. Но перед кассиршей в нашем гастрономе он теряется, как школьник, в домоуправление ходит с душевным трепетом, а Ксения Удалова способна довести его до дрожи в конечностях.