Но были сны, на время дававшие ощущение реальности внутреннего мира, как внешнего, были неосознанные медитации-растворения при перечитывании наиболее ранящих мест: последние встречи на четверть полстраницы текста, и вновь погружение в ощущение любви без объекта.
Через полгода это состояние притупилось, трансформировалось в новое увлечение так же без отклика извне. Я выдумал двух героев юношу и девушку, выудив их из романов И. Ефремова, но придав их бытию сюжетную самостоятельность. Я стал придумывать их жизнь, чувства, приключения на фоне идеализированной любви, какой я ее мог представить в 13 лет, пытаясь как можно сильнее вжиться во все это, ощутить реальность их существования и самому туда переместиться в своем сознании. Разумеется, перемещение не удавалось воображения не хватало (о, если бы у меня был дар эдейтизма), да и понимал, что это невозможно, в результате новый повод для каких-то мазохистских переживаний: мука и мед одновременно.
Через полгода это состояние притупилось, трансформировалось в новое увлечение так же без отклика извне. Я выдумал двух героев юношу и девушку, выудив их из романов И. Ефремова, но придав их бытию сюжетную самостоятельность. Я стал придумывать их жизнь, чувства, приключения на фоне идеализированной любви, какой я ее мог представить в 13 лет, пытаясь как можно сильнее вжиться во все это, ощутить реальность их существования и самому туда переместиться в своем сознании. Разумеется, перемещение не удавалось воображения не хватало (о, если бы у меня был дар эдейтизма), да и понимал, что это невозможно, в результате новый повод для каких-то мазохистских переживаний: мука и мед одновременно.
Все это были моими первыми спонтанными медитациями (хоть я не знал такого слова и понятия) и первыми шагами по великому пути познания Духа.
Теперь-то я понимаю, почему не придумал своих героев, а именно взял их из книги уже материализованными в сознании во время чтения. Очевидно, я каким-то образом подстроился к информационно-эмоциональному пласту (это понятие мы постараемся более подробно осветить позже в анализе структур пространства-сознания, а пока можно сказать о них как о бестелесных личностях-душах, существующих в каком-нибудь 5 измерении, притянутых к земному ментальному плану если представить мышление всех людей, как интегрированную тонкоматериальную категорию, существующую в реальности, но не осознанную нами как целостность в силу нашей временной замкнутости, как субъектов). Мое сознание, возбужденное прочитанным, как бы притянулось к этим сущностям и частично, скорее больше эмоционально, чем информационно, осознало их бытие, породнилось с ним.
Я уже говорил, что для наиболее сильного ощущения нужны были именно он и она то, что между ними возникало, а не то, что у меня возникало к ней нужна была уже существующая любовь. Возможно это чувство, как бы пронизанное Великим Зовом было ближе к собственной природе зова в силу двукачественности, полюсности, в силу материализованности тока, который биполярен, как биполярна любая частичка во вселенной, как биполярна Монада.
Очевидно, я не столько придумывал о них, сколько наблюдал их эмоциональную игру-взаимодействие, по привычке облекая ее в земные события, так как само «чувство» в чистом виде наблюдать тогда еще не умел (позднее, научившись материализовывать свое сознание в яркие мыслеобразы, с мог выуживать из пространства образы-существа уже и без помощи резонатора близкой по духу книги).
Следующий этап, о котором я считаю нужным рассказать, наступил примерно через 2 года, хотя, если быть точным, то первое угасало постепенно, а второе начиналось исподволь. Речь идет о моей странной любви к сверстнице из соседнего класса, которую и любовью-то назвать нельзя в нашем привычном понимании. Все это началось после выпускного вечера 8 класса и ночного гуляния, которое в Ленинграде называется «алыми парусами». Я не хочу останавливаться на конкретных событиях они не особенно интересны, чисто внешне подобное выло, наверное, в жизни каждого: белая ночь, попытка ухаживания, первые прикосновения, беседа ни о чем, желание выглядеть старше, умнее и значительнее, чем есть на самом деле и полное отсутствие какой-то сексуальности. Итак, были вечер и ночь, объединившие две неопределенности, не имеющие формы уходящее и не наступившее. Прошлое детство, которое уже почти прошло, и будущее юность, которая почти не наступила. Встретившись, эти 2 неопределенности не то, что взаимоуничтожились, но создали какое-то новое качество подвижное равновесие между прошлым и будущим (разумеется, в психологическом смысле).
Я понял, что полюбил и нельзя было не полюбить в этот вечер, не она, так другая бы появилась, тем более. Что девушка, о которой я рассказываю, вполне подходила для создания легенды: какая-то вся неуловимая и, кроме хрупкости и миниатюрности ничего определенного, неуловимые черты лица, какая-то воздушность и эфемерность. Получилось так, что и моя влюбленность впоследствии, когда в памяти осталось во много раз усиленное впечатление о том вечере, как о необычайной феерии (сумеречный свет, гулкость шагов, опустевшая, только что политая мостовая Петропавловки в 34 утра) превратилась в сознании в какой-то необыкновенный эмоциональный сгусток, при воспоминании о котором хотелось кричать и обливаться сладкими слезами о как будто бы состоявшемся, но безвозвратно канувшем несбыточном.
Итак, в своей новой любви я постоянно балансировал между двумя чувствами к несуществующему из детства и к вполне земной девушке из наступающей юности, а неопределенность положения подготовила почву для очередной трансформации Великого Зова, который всколыхнул мои духовные силы, дал новый толчок для развития. Да, я любил, я отчетливо это осознавал, но только когда находился наедине с самим собой, со своими фантазиями о ней, о наших будущих встречах. Когда через полгода после алых парусов у нас вышло несколько свиданий, реальность не совпала с мечтами, говорить вдруг стало не о чем, чувствовалась скованность, и ничего похожего на любовь я не ощущал. Чувство исчезало, когда на место идеализированного эфемерного образа вставала реальная девушка: не глупая, хорошенькая, но какая-то страшно конкретная и законченная.
Обреталась форма, и несбыточное Великого Зова растворялась, как растворяется красота целого при попытке его разъединить. Казалось бы, после того, как убедился в придуманности чувства, я должен был сделать соответствующие выводы однако нет, мы расстались почти на год. И вновь вспыхнул огонек любви и захолодел ветерок какого-то замирания в груди, когда я остался вновь со своей придуманной, похожей и совсем не похожей на ту, которой эта фантазия была посвящена.
Через год наши встречи повторились, возникшие отношения стали почти взрослыми и как знать быть может именно это и разрушило мечту, в которую я был влюблен, и после того как мы окончательно расстались, сладостная тоска притупилась и вскоре оставила меня: к тому времени сформировался новый вид самовыражения и духовных поисков, в которых вновь. Уже в видоизмененной форме забрезжило несбыточное Великого Зова: поэзия, творчество, созидание чего-то из ничего, рождение формы, несущей за собой шлейф бесформенной эмоциональной ауры.
3
Что роднит и сближает разные виды искусства? Самовыражение? Вдохновение? Что общего в неумелых строках подростка и поэтических пиках Пушкина, Пастернака и Цветаевой?
Я не хочу касаться живописи, либо какой-то другой формы человеческого творчества, объединенных понятием «искусство», понятием, поистине всеобъемлющим, удивительно понятным каждому, но, если вдуматься, неконкретным. Остановлюсь на том, что мне ближе, что является неотъемлемой частью моей природы на поэзии.
Не сразу наступает время, когда начинаешь задумываться: что со мной происходит? Первое время процесс почти самопроизволен: просто это уже не помещается внутри, рвется наружу как у Маяковского «И чувствую мое я для меня мало!».
Вначале выходит нечто совсем неумелое, которое даже родным и друзья не показываешь, ты еще не уверен в своем новом качестве, не чувствуешь еще внутреннего уподобления ему. Затем появляется первая гордость за свои творения, невозможно быть к ним объективным, корявые вирши кажутся вершиной совершенства, и лишь потом, оглядываясь назад, понимаешь: они, мягко говоря, оставляют желать лучшего, а восторги родни объясняются отчасти их некомпетентностью, отчасти нежеланием обидеть, отчасти тем, что: надо же, был еще вчера ребенком, а вот уже что-то творит, пытается осмыслить. Осмыслить? Осмысление ли мира кроется за нервными строками юноши и филигранным мастерством творца, отмеченного искрой Божьей?
Лично у меня это начиналось так. Вначале хотелось разложить по полочкам свои чувства, знания, развернуть веером свое представление о Пилатовском вопросе «что есть Истина?». Так я думал осмысленным сознанием, а душа и руки творили иное, независимое от моего рассудочного разума. Я заметил: нет-нет и на бумагу выливается нечто такое, чего я в то время либо не знал, либо понятие об этом имел скудное и расплывчатое. Вначале подобные явления происходили редко, но чуть позднее что-то во мне начало раскачиваться, и необъяснимости участились. Я с удивлением наблюдал: что же это такое выходит из под пера? А иногда замечалось и другое: возвращаясь к своим старым записям, вдруг обнаруживал какую-то зашифрованную мысль, которую. Когда писал, и не имел в виду да и понятия такого в тот период не было в моем видении мира. Иногда вновь найденное, тайное содержание поворачивало произведение совсем иной стороной, по мере того, как мой внутренний мир богател и перестраивался.
Это удивляло, иногда почти пугало, так как не находило объяснения. Это удивляло, почти пугало, так как не находило объяснения. И действительно: если именно я написал нечто, то и вложить мог туда только то, что знал и имел в виду в этот момент. Не находя объяснения, я успокаивался, отсылая разгадку феномена в область случайных совпадений и надуманности, тем более не на каждом шагу встречался сей парадокс. Было и другое: я брался за перо, писал первую строчку, которая после многих отвержений почему-то казалась той, что в настоящий момент искал. Писал вторую, третью, не представляя о чем я в конечном счете пишу, и что такое получится из этой, на первый взгляд несуразицы. Иногда только к середине стиха вдруг озаряло о чем это я и последующие строки дописывались осмысленно. И как-то не укладывалось в голове: ведь пишу же из себя. Ведь долен же выражать то, что хочу сказать, а проявляется то, что хачу сказать только к концу произведения, большая часть которого написана бессознательно, по какому-то наитию.