Примите, сударь, мои уверения в совершеннейшем к вам почтении.
Я ответил ему, что, коль скоро я побывал в стране, где произрастает кофе, размер и качество моего подарка не кажутся столь значительными; что, впрочем, я оставляю ему полную свободу выбора одного из двух предложенных им вариантов. Эта небольшая размолвка была разрешена выдвинутым им ко мне условием: принять в качестве дара корень женьшеня29 и книгу по ихтиологии, которую ему прислали из Монпелье30. Он пригласил меня на следующий день к себе отобедать. Я пришел к нему в одиннадцать утра; мы беседовали до половины первого. Затем супруга его расстелила скатерть. Он достал бутылку вина, и, ставя ее на стол, спросил меня, хватит ли нам ее и вообще, склонен ли я к спиртным напиткам31. «А сколько нас будет за столом?» спросил я. «Трое, ответил он, вы, моя жена и я». «Когда я пью вино в одиночку, сказал я, у меня уходит более половины бутылки; в компании друзей я выпиваю больше». «Стало быть, заметил он, одной бутылки нам не хватит; мне следует спуститься в погреб». Он принес оттуда вторую бутылку. Жена принесла два блюда: одно с пирожками, другое же было накрыто крышкой32. Руссо сказал мне, указывая на первое блюдо: «Вот ваша порция, а другая моя». «Вообще-то я редко кушаю выпечку, сказал я, но вашу отведаю охотно». «О! воскликнул он, оба блюда самая обыкновенная еда, но как раз вторым многие пренебрегают; это швейцарское блюдо рагу из бараньего сала, овощей и каштанов»33. Блюдо оказалось отменным34. Далее были поданы нарезанные кусочки говядины, затем сухарики и сыр. После этого супруга Руссо подала кофе. «Ликера я вам не предлагаю, сказал он мне, потому что у меня его нет; я прямо как тот монах, который читал проповедь против прелюбодеяния предпочитаю выпить бутылку вина, нежели стаканчик ликера»35.
Во время обеда мы беседовали об Индии, греках и римлянах. После еды он сходил и принес мне несколько рукописей, о которых я скажу, когда пойдет речь о его сочинениях. Он зачитал мне продолжение «Эмиля», несколько писем на ботанические темы, небольшое стихотворение в прозе о левите, у которого сыны Вениаминовы подвергли бесчестью жену36, а также чудесные фрагменты из Тассо в его переводе37. «Рассчитываете ли вы опубликовать эти переводы?» «О нет, Боже упаси! сказал он, ведь я делал их для собственного удовольствия, чтобы было о чем поговорить вечером с женой». «Да, да, как всё это трогательно! подхватила госпожа Руссо, о, несчастная Софрония! Как горько я плакала, когда муж прочитал мне это место». Наконец она предупредила меня, что уже девять вечера; выходит, десять часов пронеслись как одно мгновение ()38
От короткого обзора жизненного пути Руссо перейдем теперь к его физическому сложению. В большинстве путешествий своих он предпочитал ходить пешком, однако же, несмотря на это, так никогда и не приучился гулять по мостовым ступни его отличались чрезвычайной чувствительностью. «Смерти я не боюсь, говаривал Руссо, я боли боюсь». Между тем он обладал большой физической силой: в 70 лет он имел обыкновение после обеда гулять по лугу Сен-Жерве39 или же обходить весь Булонский лес40, и при этом к концу прогулки не выказывал никаких признаков усталости. Он страдал флюсами, от которых потерял часть зубов. Чтобы успокоить боль, он набирал в рот ледяной воды. Он заметил, что горячая пища вызывает зубную боль, а у животных, которые питаются холодной пищей и пьют холодную воду, зубы всегда чрезвычайно здоровые. Я имел возможность проверить действенность этого метода и оценил по достоинству его наблюдательность; ведь народы Севера, и среди них голландцы, почти все имеют испорченные зубы вследствие того, что пьют чересчур горячий чай, зато крестьяне из моих родных мест могут похвастаться здоровыми зубами. В молодые годы у него бывали столь сильные сердцебиения, что из соседней комнаты можно было слышать удары41. «Я был в ту пору влюблен», рассказывал он мне. «В Мон-пелье я отправился к знаменитому медику Фитце42, тот, смеясь, взглянул на меня и сказал, хлопнув по плечу: Дружище, вам следует время от времени выпивать добрый стаканчик вина». «Болезнью счастливых людей» он именовал приступы тоски, вапёры. «Любовные вапёры сладостны, возразил я ему, но если б вы одновременно с ними испытали приступы тоски от уязвленного честолюбия, у вас, возможно, сложилось бы иное мнение». Тем не менее время от времени былая ипохондрия давала о себе знать. Он рассказывал мне, что не так давно едва не умер от страха, находясь в тупике Дофен и не имея возможности оттуда выйти43, поскольку ворота Тюильри только что заперли, а въезд в улицу преграждали кареты; но как только путь оказался свободен, его тревога тут же рассеялась. К этому недугу он применил одно средство, которое годится от любого недомогания: он устранял его причины. Он избегал напряженного раздумья, чтения и крепких напитков. Физические упражнения, душевное расслабление и отвлечение мыслей еще более улучшали его состояние. Долгое время он страдал от грыжи и запора мочи44, что побуждало его носить бандажи и зонд. Поскольку, находясь за пределами Парижа, он обыкновенно жил уединенно, он придумал себе длиннополый, подбитый мехом наряд, чтобы скрыть свой недуг. А коль скоро в таком состоянии парик был ему неудобен, он стал носить чепец45. С другой стороны, наряд сей казался диковинным детворе и зевакам, которые неотступно следовали за ним, и в конце концов ему пришлось от него отказаться. Так что необходимость облачаться в якобы армянский костюм, который, по мнению многих, он носил оригинальности ради, на самом деле объяснялась его недугами46.
В конце концов он излечился от своих недугов, отказавшись от помощи лекарей и лекарского искусства. Даже когда с ним приключались какие-либо непредвиденные происшествия, он не обращался к медикам. Как-то раз, осенним вечером 1770 г.47, он шел по Менильмонтанскому спуску48 и на него наскочил один из тех огромных датских псов, коих тщеславие их богатых хозяев заставляет бежать впереди карет на беду пешеходов49. Пёс столь резко толкнул его на мостовую, что Руссо упал без чувств; какие-то милосердные прохожие подняли его; верхняя губа его была рассечена, мизинец левой руки разодран; он пришел в себя; хотели было послать за коляской, но Руссо отказался, опасаясь, что его там разберет холод. Домой он вернулся пешком; прибежал лекарь, Руссо поблагодарил его за участие, но отказался от помощи и довольствовался промыванием ран, которые несколько дней спустя полностью затянулись. «Лечит сама природа, а не люди», говаривал он.
Если же его одолевал какой-либо внутренний недуг, он садился на диету и уединялся, утверждая при этом, что отдохновение и одиночество столь же необходимы для недужного тела, сколь и для души.
Его здоровый образ жизни позволил ему сохранить свежесть, силу и веселый нрав до конца. Летом он поднимался с постели в пять утра и до семи с половиной переписывал ноты, после чего завтракал. Одновременно с завтраком он раскладывал на бумаге растения, собранные им накануне вечером50; откушав, вновь принимался за ноты; в половине первого обедал. В половине второго частенько отправлялся выпить кофе в кафе на Елисейских полях51, где мы с ним назначали встречу. Кафе это находилось в небольшом павильоне, что стоял в саду герцогини Бурбонской52 прежде там обычно принимала ванну госпожа маркиза де Помпадур. Затем он отправлялся за город собирать растения для гербариев, причем даже на открытом солнце, в сильную жару предпочитал держать шляпу под мышкой, утверждая при этом, что солнечные лучи действуют на него благотворно. Я же со своей стороны говорил ему, что представители всех южных народов носят головные уборы, тем более высокие, чем ближе они живут к экватору; я приводил ему в пример турецкие и персидские тюрбаны, длинные заостренные чепцы китайцев и сиамцев, а также высокие, на манер епископских митр, шапки арабов. Все эти народы стремятся к тому, чтобы между головой и головным убором имелся солидный воздушный зазор, в то время как народы Севера обходятся плоскими шапочками; к этому я добавлял, что природа устраивает дело таким образом, чтобы в жарких странах произрастали широколиственные деревья, призванные предоставить животным и людям густую тень53. Наконец, я напоминал ему о природном инстинкте зверей, которые стремятся укрыться от жары в тени; однако же все эти доводы не производили на него никакого впечатления он ссылался на свои привычки и опыт. Между тем приключившийся с ним летом 1777 г. недуг я приписываю как раз действию прогулок54; то было разлитие желчи, сопровождавшееся тошнотой и столь резкими судорогами55, что, по его собственному утверждению, он никогда прежде не испытывал подобных страданий. Возможно, что и его последняя болезнь, сразившая его на следующий год в тот же сезон, после подобных же прогулок, могла быть связана с той же причиной56. Сколь сильно он любил солнце, столь же крепко недолюбливал дождь. В дождливую погоду он неизменно сидел дома. «Я, со смехом говаривал он, представляю собой полную противоположность человечку со швейцарского барометра когда он прячется, я иду гулять, а когда вылезает наружу, я возвращаюсь домой»57. С прогулки он возвращался незадолго до заката солнца; затем ужинал и ложился спать в девять с половиной часов. Таков был распорядок его жизни. Вкусы у него были немудреные и почти что природные. Питался он всем подряд58, кроме спаржи, утверждая, что она дурно влияет на мочевой пузырь59. Недозрелые фасоль и горох, молодые артишоки он почитал менее здоровой и менее приятной на вкус пищей, нежели те, что достигли зрелости. В этом смысле он не проводил разграничения между первым урожаем овощей и первым урожаем фруктов. Ему очень нравилась стручковая фасоль60, когда стручок достигал естественной величины, но при этом бобы сохраняли свою нежность. По его рассказам, в начале своего пребывания в Париже весь его вечерний рацион составляло печенье; в ту пору в Пале-Рояле работали два именитых кондитера, к которым многие парижане захаживали, чтобы купить себе что-нибудь на ужин. Один из них добавлял в печенье лимон61, а другой нет; изделиям первого все отдавали предпочтение. «Прежде, говаривал Руссо, мы с женой выпивали за ужином четверть бутылки вина, затем пол-бутылки; теперь мы перешли на целую бутылку; это нас согревает».
Ему нравилось предаваться воспоминаниям о превосходных молочных продуктах, которые он едал в Швейцарии, особенно же о тех, которые изготавливают в некоторых селениях вокруг Женевского озера. Тамошние сливки в летний период имеют розовый цвет, поскольку коровы жуют землянику, которая произрастает на горных лугах62. «Мне бы не хотелось ежедневно наедаться до отвала, говорил он, но поесть я люблю». «Как-то раз, когда я направлялся в Монпелье в карете, за несколько верст до прибытия в город, нам подали в трактире великолепный обед из дичи, рыбы и фруктов; мы решили, что он нам дорого обойдется, но с нас взяли всего по тридцать су с каждого. Дешевизна обеда, приятное общество, чудесный пейзаж и приятное время года всё это, вместе взятое, побудило нас отпустить карету и задержаться в этом месте на три дня; всё это время нас кормили на славу, никогда еще мне не доводилось так вкусно питаться63. По-настоящему наслаждаться жизнью можно лишь в тех странах, где не развита коммерция; в прочих же местах стремление обратить всё в золото приводит, напротив, к лишениям». () В наших совместных прогулках именно я предлагал ему откушать; он соглашался лишь при условии, что половину расходов возьмет на себя; если же тайком от него я рассчитывался с хозяином, он на несколько недель отказывался от совместных прогулок.