В своем стихотворении, посвященном Тютчеву («Прошла весна темнеет лес»), Фет назвал его «вешним» поэтом-певцом «полночи нездешней». В статье «О стихотворениях Ф. Тютчева» Фет сравнил мир его поэзии с ночным, звездным небом19. Среди стихотворений, особенно понравившихся Фету и процитированных им, оказались: «Тихой ночью, поздним летом», «Не остывшая от зною» стихотворения, предвосхищающие «ночную поэзию» Фета подчеркнутым эстетизмом восприятия летней лунной ночи и эмоциональной экспрессией:
Ср. у Фета:
Какая ночь! Как воздух чист,
Как серебристый дремлет лист
У Тютчева: «Ночь июльская блистала», у Фета: «Сияла ночь, луной был полон сад»
Фета увлекла философская насыщенность тютчевских стихов о ночи, его способ введения философской идеи в поэзию. Статья о Тютчеве свидетельствовала, однако, и о том, что не все в художественном методе поэта-предшественника было приемлемо для последователя. Фетом отвергается рефлексия, но усиливается суггестивность, отвергается философский афоризм прямой философский вывод в стихах, но принимается философски насыщенная символическая картина в поэзии20.
Тютчев в специальном стихотворении «День и ночь» отделил две половины суток и таким образом позволил говорить о «поэзии дня» и «ночной поэзии». Однако у него есть и другое измерение бытия «высшее» и «низшее», он видел «верх» и «низ» мироздания. Душа поэта обостренно воспринимает и то, и другое:
Слыхал ли в сумерке глубоком
Воздушной арфы легкий звон?..
..
О, как тогда с земного круга
Душой к бессмертному летим!
Итак, «земной круг» и улетающая от него душа в сумеречный час к «воздушной» небесной «арфе». Подобная поэтическая вертикаль бытия и в стихотворении «К Н.»:
Таков горé-духов блаженных свет,
Лишь в небесах сияет он, небесный;
В ночи греха, на дне ужасной бездны,
Сей чистый огнь, как пламень адский, жжет.
В стихах появился образ «дна ужасной бездны», да еще в сопровождении эпитета у «огня» «адский». «Ночи греха», адские ночи широко представлены в поэзии В.А. Жуковского, обычно в его переводах: «Божий суд», «Адельстан», «Варвик», «Ленора», «Двенадцать спящих дев» Тютчевские стихотворения «День и ночь», «О чём ты воешь, ветр ночной», «Песок сыпучий по колени», некоторые другие образы напоминают о существовании такой традиции:
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами
Вот отчего нам ночь страшна!
У поэта «ветр ночной» поет «страшные песни», свидетельствующие о близости «шевелящегося» хаоса, или же ночь у него «как зверь стоокий, глядит из каждого куста». Таков в его стихах «земной круг» ночью. Этот «низ» бытия постигает, переживает и душа поэта, наполняясь тоской и тяжелыми предчувствиями.
Однако уже в раннем творчестве образ ночи получает также иное измерение, появляется картина ночного неба:
Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес!
Тогда густеет ночь, как хаос на водах,
Беспамятство, как Атлас, давит сушу:
Лишь Музы девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!
И здесь расположился внизу ночной хаос, он «на водах»; «давит сушу» «беспамятство»; тревоги посланы человеку то «земной круг» его существования. Но постепенно в стихах взор поэта все больше и в «ночной поэзии» устремляется ввысь, в «святилище небес». Этот образ закрепляется в его поэзии и обогащается. Небо лунное, звездное, озаренное светом месяца привлекает взор поэта и отзывается в его душе.
К ранним появлениям у него образа луны относится поэтическая зарисовка в стихотворении «Пробуждение» («Ещё шумел весёлый день»):
Украдкою в мое окно
Глядело бледное светило,
И мне казалось, что оно
Мою дремоту сторожило.
Полная луна и месяц со своим сиянием поэтически созерцает автор, угадывает их символическое содержание, имеющее прямое значение и для человека. Два стихотворения о месяце «Ты зрел его в кругу большого света» и «В толпе людей, в нескромном шуме дня» дилогия о небесном светиле, созданная, видимо, в одно время, выявляет сакральный смысл, позволяющий понять душу поэта:
На месяц взглянь: весь день, как облак тощий,
Он в небесах едва не изнемог,
Настала Ночь и светозарный Бог,
Сияет он над усыплённой рощей!
«Таков поэт» служитель Музы, о которой еще в «Видении» Тютчев сказал: «лишь Музы девственную душу / В пророческих тревожат боги снах»; сияние месяца творческое сияние поэта. Во втором стихотворении он прямо говорит о себе: «мой взор», «не вини меня!» за невозможность дневного сердечного самовыражения. Вот его довод:
Полная луна и месяц со своим сиянием поэтически созерцает автор, угадывает их символическое содержание, имеющее прямое значение и для человека. Два стихотворения о месяце «Ты зрел его в кругу большого света» и «В толпе людей, в нескромном шуме дня» дилогия о небесном светиле, созданная, видимо, в одно время, выявляет сакральный смысл, позволяющий понять душу поэта:
На месяц взглянь: весь день, как облак тощий,
Он в небесах едва не изнемог,
Настала Ночь и светозарный Бог,
Сияет он над усыплённой рощей!
«Таков поэт» служитель Музы, о которой еще в «Видении» Тютчев сказал: «лишь Музы девственную душу / В пророческих тревожат боги снах»; сияние месяца творческое сияние поэта. Во втором стихотворении он прямо говорит о себе: «мой взор», «не вини меня!» за невозможность дневного сердечного самовыражения. Вот его довод:
Смотри, как днем туманисто-бело
Чуть брезжит в небе месяц светозарный,
Наступит Ночь и в чистое стекло
Вольёт елей душистый и янтарный!
Дополняется картина «святилища небес» из «Видения»: Тютчев ввел церковные ассоциации в образ месяца он льет «елей душистый и янтарный»; особенно первое определение по-тютчевски оригинально («душистый» месяц), эпитет «светозарный» он повторил, но и усилил образ коннотацией благородного камня-янтаря (волшебного по народным представлениям) и церковного мирропомазания душистым елеем таково и исцеляющее сияние месяца. В других стихах образ варьируется и дополняется определениями, еще приближающими его к человеку: «как сладко светит месяц золотой» («Как сладко дремлет сад темнозеленый»), «месяц слушал, волны пели» («Там, где горы, убегая»); обнаруживается и его божественно-царственное предназначение: «На небе месяц царит себе»; «А небо так еще всецело / ночным сияет торжеством» («Декабрьское утро»).
Картина ночного неба у Тютчева, которая восхищает его, это «ночь в звездах», «сии светила, как живые очи, / Глядят на сонный мир земной», но поэт и днем прозревает их свет; он любуется «сонмом звезд», знает о «славе звездной». Но еще больший свет в «святилище небес» излучает царственная луна-чаровница; она главное украшение ночного неба. Ее свет белый, он «убеляет» дремлющие ночной порой нивы, но он и «лазурный», как бы вбирающий в себя небесную и водную синеву. Но важное, что поэт наблюдает в луне ее влияние на земной мир. Пушкин сказал о ней: «На всю природу, мимоходом, / Равно сиянье льет она» У Тютчева она не только «льет сиянье», но и «очаровывает»:
Но лишь луны, очаровавшей мглу,
Лазурный свет блеснул в твоем углу,
Вдруг чудный звон затрепетал в струне,
Как бред души, встревоженной во сне.
пробудилась давно ушедшая жизнь средневекового замка, и поэт будто увидел тех дев, что жили здесь когда-то.
Особые «игры» у луны с водой, и не только у ней, но и у звезд: «И опять звезда играет / В лёгкой зыби невских волн» («На Неве»). Поэтическое впечатление произвела ночная поездка на пароходе:
По равнине вод лазурной
Шли мы верною стезёй
Огнедышащий и бурный
Уносил нас змей морской
С неба звезды нам светили,
Снизу искрилась волна
И метелью влажной пыли
Обдавала нас она
..
Сны играют на просторе
Под магической луной
И баюкает их море
Тихоструйною волной
Постоянен мотив ночной поэзии Тютчева лунного света и сновидений. Ночное светило, погружающее в царство снов, «сны играют на просторе» творит особый мир, объединяющий в субъективном переживании давно минувшее с человеческими снами и реальностью ночного лунного мира:
В ночи лазурной почивает Рим
Взошла Луна и овладела им,
И спящий Град, безлюдно-величавый,
Наполнила своей безмолвной славой
Как сладко дремлет Рим в её лучах!
Как с ней сроднился Рима вечный прах!..
Как будто лунный мир и град почивший
Все тот же мир, волшебный, но отживший!..
Магия луны могущественна, ей подвластен целый Град, и какой Вечный Рим! Поэт воспроизвел в стихах «лунный мир», подобно великому Бетховену, создателю «Лунной сонаты». «Лунный мир» исполнен покоя, «сладко дремлет» Град, он во власти светила, оно «овладело» им, «волшебство» сотворено: сей мир наполнен «безмолвной славой», «отжившее» бытие предстало в своем величии. «Лунный мир» у Тютчева находится в сфере эстетики возвышенного.
Магия луны могущественна, ей подвластен целый Град, и какой Вечный Рим! Поэт воспроизвел в стихах «лунный мир», подобно великому Бетховену, создателю «Лунной сонаты». «Лунный мир» исполнен покоя, «сладко дремлет» Град, он во власти светила, оно «овладело» им, «волшебство» сотворено: сей мир наполнен «безмолвной славой», «отжившее» бытие предстало в своем величии. «Лунный мир» у Тютчева находится в сфере эстетики возвышенного.
Стихи поэта, непосредственно посвященные лунному сиянию, это уже не меланхолия возвышенного, а экспрессия красоты, ее праздничный облик:
Как хорошо ты, о море ночное,
Здесь лучезарно, там сизо-темно
В лунном сиянии, словно живое,
Ходит, и дышит, и блещет оно
На бесконечном, на вольном просторе
Блеск и движение, грохот и гром
Тусклым сияньем облитое море,
Как хорошо ты в безлюдье ночном!
Зыбь ты великая, зыбь ты морская,
Чей это праздник так празднуешь ты?
Волны несутся, гремя и сверкая,
Чуткие звёзды глядят с высоты.
В этом волнении, в этом сиянье,
Весь, как во сне, я потерям стою
О, как охотно бы в их обаянье
Всю потопил бы я душу свою
В стихах запечатлено восприятие объединения двух стихий водной, морской, и небесно-световой, лунного сияния; последнее слово музыкальный припев в стихотворении, он варьируется, переходя из строфы в строфу. «Сиянье» повторилось три раза, и ему сопутствуют синонимы: «лучезарно», «блещет», «блеск», «сверкая», в этом же смысловом гнезде и психологическое определение «обаянье», к тому же стоящее в рифме с главным словом «сиянье». Философский подтекст стихотворения восхищенно-любовное утверждение просветления темной водной стихии «лунным сияньем» (главное словосочетание в тексте), т.е. светлой основой мироздания «родимым огнем», что и воспринято поэтом как «праздник» бытия, его покоряющие красота и величие.