Нередко имя Каткова упоминалось также и в письмах к другим адресатам, самым близким поэту лицам, жене Эрнестине Федоровне и дочери Анне, А.М. Горчакову и А.И. Георгиевскому. Неизменно в первой половине 1860-х годов Тютчев отзывался о Каткове как о «симпатичной личности», «прекрасном человеке», в котором «непреклонность духа и большая проницательность ума трогательно сочетаются с превосходным нравом» (6; 2937). Всегда давалась высокая оценка профессиональной деятельности Каткова и оказывалась поддержка при возникновении конфликтных ситуаций во время выносимых властями предостережений и запретов в адрес газеты «Московские ведомости».
С моментом вступления на престол Александра II в общественных кругах России все отчетливее формируется недовольство политикой государства по отношению к печати. Шел, по словам Б.Н. Тарасова, «своеобразный поиск адекватного отношения к нарождавшимся в России феноменам общественного мнения, гласности, свободы журналистики» (3; 490). Ф.И. Тютчев был одним из первых, кто обратил внимание властей на этот вопрос16. «Письмо о цензуре в России» (1857) было представлено министру иностранных дел А.М. Горчакову и, судя по сделанной рукой Эрнестины Федоровны надписи, прочитано императором (опубликовано лишь в 1873 г., когда поэт находился на смертном одре). В периодической печати Тютчев видел реальную силу, способную повлиять на решение острых политических вопросов. В частном письме Горчакову от 21 апреля 1859 г. поэт прямо говорил о том, что не только правительство, но и «сам государь» в создавшихся условиях «нуждается в более твердой точке опоры, в национальном сознании, в достаточно просвещенном национальном мнении» [выделено мною. Т. Ф.] (5; 287). Печати придавалось значение силы, способной «противодействовать» тому направлению, которое служит интересам правительственной элиты и европейской коалиции государств в ущерб национальным.
Почти в то же время Катков, стремясь прояснить назначение цензуры и ее функции в обществе, становится автором нескольких записок, из которых нам известны две. Первая посвящена вопросу о духовной цензуре. Она была вызвана необходимостью объяснения по поводу опубликованной в 1858 г. в «Русском вестнике» анонимной статьи «Турецкие дела» (в результате изысканий историка-слависта С.А. Никитина было предположительно установлено, что принадлежала она перу А.В. Рачинского, известного в то время писателя и публициста, одного из соучредителей Славянского благотворительного комитета, хотя и подписана была буквой «Д.»17). В статье шла речь о двойном гнете, под которым оказались балканские славяне, турецких военных и чиновников, с одной стороны, и «фанариотских митрополитов и архиереев», назначенных Константинополем, с другой. Главная опасность такого двойного притеснения, по мнению автора статьи, в стремлении подавить нравственную и духовную жизнь народов. Препятствуя отправлению службы священниками из болгар, фанариоты попирают «священнейшее достояние язык и народность»18. От Каткова по этому поводу потребовала объяснений церковная цензура, однако он доказывал неправомочность этого требования, поскольку статья «Д.» не содержит богословских рассуждений.
Назначение духовной цензуры автор видел в том, чтобы контролировать содержание сочинений с точки зрения их соответствия учению православной церкви. Придание же русской церкви изначально чуждых ей «инквизиционного начала и полицейского духа», по его мнению, значило «низводить ее на арену человеческих страстей и преходящих мнений, унижать ее достоинство, оскорблять ее характер, затемнять ее святую сущность и скоплять против нее напрасную горечь в умах»19.
Во второй подробной записке со ссылками на множество фактов из русской жизни и жизни других государств речь шла о роли официозной печати. Она была направлена в адрес тогдашнего министра народного просвещения Е.И. Ковалевского, вынесшего предостережение издателю «Русского вестника». В записке Катков «самым решительным образом высказался против правительственного вмешательства в журналистику путем субсидий, внушений и тому подобных средств». Она, по словам Р.И. Семент-ковского, оказалась столь убедительной, что «всякие дальнейшие меры против Каткова были признаны излишними»20.
Ф.И. Тютчев в эти годы неоднократно в письмах к разным адресатам утверждал действенное для общества значение свободного печатного слова, выражающего глубинные, из народной среды идущие мнения и призванного обеспечить государственный прогресс. Эти мнения он считал важными и для государственных чиновников, и для верховной власти. В 1865 г., когда в правительственных кругах обсуждался новый закон о печати, поэт делился с А.И. Георгиевским своими горькими мыслями о том, что «вопрос о печати поставлен у нас криво и косо» и что у «большинства наших законодателей» по отношению к печатному слову «одни глупые страхи и невежественные предположения» (6; 93).
Самый большой вред запретительных, «полицейских» мер по отношению к печати поэт видел в том, что они препятствуют выработке в обществе осознанного неприятия ошибочных мнений и ложных теорий. Поэт сетовал на ложно поставленный вопрос о печати, на ошибочное его понимание не только в правительственных кругах, но и широкой общественностью. Общество далеко от знания истинного положения вещей, еще не сформировалось сознание того, что «всякое вмешательство власти в дело мысли не разрешает, а затягивает узел». Даже самые просвещенные люди, писал Тютчев, не замечают очевидного запретительная политика приводит к тому, что «пораженное ею ложное учение тотчас же, под ее ударами изменяет т<ак> с<казать> свою сущность и вместо своего специфического содержания приобретает вес, силу и достоинство угнетенной мысли» (6; 118). Поэт считал именно недальновидную политику правительства в области печати одной из причин активного распространения в 1860-х годах в России нигилистического учения.
Природа нигилизма и результаты его воздействия на общественное сознание интересовали также и Каткова. На нежизнеспособность отрицания как мировоззренческой базы он обратил свое внимание в связи с публикацией на страницах «Русского вестника» романа И.С. Тургенева «Отцы и дети» (февраль 1860 г.). Нигилизм он считает большим злом, но предостерегает против всяких репрессивных мер. Подобно Тютчеву считает нигилизм болезнью, запрет без лечения может «сделать ее хроническою». Распространение нигилистических взглядов в молодежной среде связывал с деятельностью А.И. Герцена. Ошибочной он считает позицию издателя «Колокола» потому, что тот ограничивался «одною лишь скептическою критикою», это «отражается самым невыгодным образом на молодежи и делает ее неспособною к полезной деятельности в сфере реальных интересов, вызванных самою жизнью». Наилучшим средством против нигилизма он считает «усиление всех положительных интересов общественной жизни»21.
Сам Катков был «неудобным» для властей издателем. Первый конфликт с власть предержащими возник у него еще до момента введения нового положения о печати. Недовольство в Министерстве внутренних дел вызвало опубликованное им в 1864 г. стихотворное послание «Другу Илье Ильичу» в первом номере приложения к «Русскому вестнику» «Новые стихотворения (18591863). А.Н. Майков». В стихотворении изобличалась недальновидная политика, направленная на разрушение сложившихся устоев общества. В иронической форме восхвалялись возможные последствия нигилизма:
И пусть кричат слепцы: ты деспот! ты тиран!
Не слушай! Это толк распущенных славян,
Привыкших к милостям и грозам деспотизма!
Тиран ты но какой? Тиран либерализма!
А с этим можешь ты не только все ломать,
Не только что в лицо истории плевать,
Но, тиская под пресс свободы, половину
Всего живущего послать на гильотину! 22
В стихотворении был создан сатирический портрет некоего чиновника и общественного деятеля, вращающегося в высшем свете и намеренного перестроить все «общественное здание».
В стихотворении был создан сатирический портрет некоего чиновника и общественного деятеля, вращающегося в высшем свете и намеренного перестроить все «общественное здание».
Первоначально стихи Майкова вызвали замешательство председателя Московского цензурного комитета М.П. Щербинина. Он обратился за разрешением сложной ситуации к министру внутренних дел П.А. Валуеву, в ведении которого находилась тогда цензура. Не дождавшись ответа от своего руководителя, цензор разрешил публикацию. Редакции «Русского вестника» удалось убедить его в том, что стихи «не заключают в себе ни малейшего намека на какое-либо государственное лицо, а делается обращение к другу поэта, юному либералу, толкующему с товарищами и обнаруживающему бюрократические и лжелиберальные наклонности»23. Валуев был недоволен решением Московского цензурного комитета. В своем письме он указывал на вредные «толки и недоразумения», которые могут быть вызваны намеками, заключенными в стихах. Ответственность за текст опубликованного послания легла и на редакцию журнала, и на Тютчева, под началом которого служил Майков.
М.Ф. Тютчева по этому поводу сделала следующую запись в дневнике: «Папá получил записку от Валуева, который требует объяснения стихотворения Майкова Илье Ильичу, в котором просвещенная публика видит государя описанного» (6; 445). В объяснении по поводу возникшего «недоразумения» автор стихов заверял, что в лице Ильи Ильича создал обобщенный образ распространенного в начале 1860-х годов «типа недоучившегося либерала». По его словам, в этом образе иронически высмеиваются черты молодых людей, утопистов, которые «мечтали устроить Россию по Фурье, по Луи Блану и воображали, что свободу и просвещение надобно вводить насильственными мерами». Именно такого недальновидного реформатора высмеивал поэт в своем стихотворном послании24. Тютчев как руководитель Майкова по службе, тепло к нему по-человечески относившийся, сопроводил адресованное Валуеву объяснение собственными суждениями, в которых опроверг подозрения в политической неблагонадежности поэта, называя обвинения «нелепыми» и «гнусными», «глупейшей выдумкой каких-то злопыхателей» (6; 68).
Только на этом дело не кончилось. Майков счел необходимым писать по поводу стихотворения к редактору «Русского вестника». Он объяснял трактовку своих иронических стихов как политического памфлета происками недоброжелателей самого Каткова. «Я уверен (и многие тоже), писал поэт, что вся интрига направлена против Вас». Далее он передал свой разговор с Валуевым, который мог быть причислен к высмеянному в стихотворении поколению «недоучившихся лжелибералов». Получив объяснения по поводу стихотворения, он в личной беседе с поэтом допытывался: не на него ли намек в образе Ильи Ильича? Не его ли имели в виду? Этот вопрос не остался без ответа. Не самому министру, а Каткову поэт пояснил: «Конечно, во многом и его»25.
Негативное отношение к публикации стихов Майкова, таким образом, могло быть вызвано личным недовольством министра Валуева общественной позицией Каткова и враждебным отношением к нему лично. О том же свидетельствует письмо к Майкову его тетки из Москвы. Некоторое время спустя после инцидента она писала племяннику: «Как пояснил мне один мой знакомый, хотят таким неясным заключением подрыть яму Каткову, у коего много завистников»26. Очевидно, что опубликованные Катковым стихи были удобным поводом к тому, чтобы воздействовать на него и других слишком, на взгляд правительственных чинов, самостоятельных и решительных в своих выступлениях московских журналистов.