Почему же Гиляров полагал, что подобное чуть ли не подобострастное отношение петербургских чиновников к Каткову пагубно для России? Дело в том, что он считал позицию, занятую «Московскими ведомостями» в вопросе революционного движения, провокационной, разжигающей недобрые страсти и множащей ряды нигилистов. Например, по поводу прокламации студента Н.Н. Гончарова («Виселица» от 14 мая 1871 г.), протестовавшей против классического образования и его пропаганды Катковым (как некоего противоядия от распространения социалистических идей в молодежной среде), Гиляров писал Победоносцеву 19 февраля 1872 г.: «На мой взгляд, Московские ведомости суть главнейший враг истинно классического образования и во многих отношениях главнейшая причина и Нечаева, и Гончарова. Разве не Русский вестник родоначальник самого нигилизма? Отсутствие нравственных начал, исконное, привело их к полицейскому воззрению, из боязни попасть в грубый нигилизм, и к классицизму, по-своему понимаемому. Эко спасение! Но классицизм, по ихней мерке проводимый, только отупляет: это факт, подтверждения которому имею многие. Заранее грустно за реакцию, которая рано ли, поздно ли наступит и которая погубит даже ту долю истинного, что есть в теперешних Москов<ских> ведомостях»25.
Та же мысль развивается и в дальнейшей переписке. Так, 20 февраля 1874 г. Гиляров делился с приятелем впечатлением от одной из катковских передовиц: «На душе неимоверно скверно. Видишь положительно борьбу двух нигилизмов, радикалистического и консервативного; последний еще хуже первого. Первый, по крайней мере, по-своему честен, но от чтения Московских ведомостей можно получить истерику; лесть никогда не доходила до такого бесстыдства: от статьи, восхваляющей Габсбургов, обругавшей славян и выдавшей все эти похвальные чувства за мнение Москвы и России, я сделался почти болен»26. (Речь идет о передовой статье, приуроченной к визиту императора Франца-Иосифа и носящей подчеркнуто официозный характер; в ней, в частности, утверждалось: «В России высказывались сочувствия к соплеменным народностям, живущим под скипетром Габсбургского дома, но не в ущерб целому, которого единство и сила заключаются в этом скипетре»27.)
24 октября 1880 г. Гиляров прямо обвиняет Каткова в разгуле терроризма (в частности, в связи с покушением на императора А.К. Соловьёва): «Воспоминание о роли, которую исполняли Московские ведомости последние три-четыре года особенно, не может не вызывать раздражения; но источник его не личный. Ужасающие выходки революционной шайки должны быть на бóльшую половину поставлены в вину Московским ведомостям. Они были органом всякой реакции, глашатаем всякой репрессии, противником всякой свободы. Аракчеевщина вот был бы их идеал. <> Разумеется, не они подуськивали Соловьёва и его братию, но они отлично распахивали почву, рассеивая недовольство и озлобление в публике, так что публика под конец пассивно относилась к злодействам. <> Пред обществом была дилемма: революционная дерзость возбуждала омерзение, но не меньшее и идеалы Московских ведомостей»28.
В том же письме Гиляров возлагал на Каткова и вину в усилении влияния на общество антинациональных сил и утверждал, что такая безответственность подпитывается только тщеславием: «Либеральная фраза, праздная оппозиция получает в обществе незаслуженный авторитет, благодаря душительному направлению Московских ведомостей, которым общество не может же сочувствовать. И добро бы их мнение было жизненным убеждением. При своем несомненном таланте, при уме и образовании Катков движется только личным самолюбием, безграничным самолюбием. Он убежден на ту минуту, когда он говорит, в том, что говорит. Но убежден по самолюбию. <> Надо уметь отыскать клапан; всякая дальнейшая реакция, всякая репрессия будет уголья горячие на голову»29.
Приведем еще суждение Гилярова, развивающее эти его последние мысли о славолюбии Каткова. 6 декабря 1872 г. он писал Победоносцеву: «Моск<овские> вед<омости> хотели быть русским Timesом, насколько это возможно в России, давать лекции министрам и Госуд<арственному> совету, соуправлять им, помогать в законодательстве и администрации. <> В сущности, вся независимость, которою хвалились Моск<овские> вед<омости>, есть пуф <>. Говорю это не по внешнему наблюдению, но по внутреннему опыту; я ведь стоял отчасти около самой этой лаборатории»30. И далее Гиляров очень резко высказывается о якобы безыдейном политиканстве Каткова: «Да, впрочем, что об этом толковать; это слишком известно и несомненно, как несомненно и то, что начиная с 1856 г., т.е. с Русского вестника, было, может быть, до десятка перемен декорации в quasi-убеждениях по известным вопросам, оказывавшихся на деле отчасти внушениями личного самолюбия редакторского, отчасти торговыми соображениями, отчасти подслуживанием сначала пошлому либерализму, а потом властям»31.
В духе этих своих рассуждений, не становясь, впрочем, на сторону гонителей Каткова, Гиляров (в уже цитировавшемся письме от 24 октября 1880 г.) осмыслял как само собою разумевшуюся и неизбежную попытку либерально настроенных писателей во главе с Тургеневым исключить «ренегата» Каткова из числа участников Пушкинских торжеств в июне 1880 г.: «Разве мог встретиться с Катковым Тургенев, разве могли встретиться представители всей петербургской печати?»32
Следует упомянуть, что свое неприятие практических действий Каткова-публициста, и именно публициста всероссийского масштаба и влияния, Гиляров не только выражал в частной переписке, но и открыто оспаривал их в печати. Например, он язвительно обсуждал передовицу М.Н. Каткова, где разгул революционного движения конца 1870-х годов уподоблялся периоду Польского восстания 1863 г. и автором глухо рекомендовалось ужесточить административные меры, в том числе и в области цензуры33. Гиляров требовал уточнений: «Друзья порядка не посетуют, если и еще усиленнее будут преследования злой подземной шайки, столь дерзко тревожащей покой России. Но спасительно было бы, наоборот, развязать руки и язык благонамеренной части общества. <> К какому практическому выводу газета клонила сегодняшнюю речь <> трудно догадаться; но во всяком случае видим в сторону, противоположную свободе и общественному простору, и об этом нельзя не пожалеть с точки зрения общественного порядка, основами которого мы столь же дорожим, как и Московские ведомости»34. Своему ученику князю Н.В. Шаховскому Гиляров комментировал этот свой вызов Каткову так: «Вы хвалите Каткова за мужество. В чем оно и что он сказал? Вы теперь уже прочитали мой запрос ему, на который он, вероятно, ничего не найдет нужным ответить, потому что ответить нечего. <> Нет, я похвалил бы Каткова, если бы он имел мужество отказаться от графа <Д.А.> Толстого и признать его одним из виновников анархии. Я поставил бы ему памятник, если бы он во время пребывания своего в Крыму, где он почти ежедневно обедал у Государя и гулял с ним, если бы он, воспользовавшись этою редкою от Царя милостию, доложил ему истинное положение России, чем она недовольна и чего желает. Это было бы мужество. А смущать Россию сравнением настоящего положения с 1863 годом, обвинять правительство в слабости, не указывая определенных мер, к каким оно должно прибегнуть, это есть тоже своего рода агитация»35.
В духе этих своих рассуждений, не становясь, впрочем, на сторону гонителей Каткова, Гиляров (в уже цитировавшемся письме от 24 октября 1880 г.) осмыслял как само собою разумевшуюся и неизбежную попытку либерально настроенных писателей во главе с Тургеневым исключить «ренегата» Каткова из числа участников Пушкинских торжеств в июне 1880 г.: «Разве мог встретиться с Катковым Тургенев, разве могли встретиться представители всей петербургской печати?»32
Следует упомянуть, что свое неприятие практических действий Каткова-публициста, и именно публициста всероссийского масштаба и влияния, Гиляров не только выражал в частной переписке, но и открыто оспаривал их в печати. Например, он язвительно обсуждал передовицу М.Н. Каткова, где разгул революционного движения конца 1870-х годов уподоблялся периоду Польского восстания 1863 г. и автором глухо рекомендовалось ужесточить административные меры, в том числе и в области цензуры33. Гиляров требовал уточнений: «Друзья порядка не посетуют, если и еще усиленнее будут преследования злой подземной шайки, столь дерзко тревожащей покой России. Но спасительно было бы, наоборот, развязать руки и язык благонамеренной части общества. <> К какому практическому выводу газета клонила сегодняшнюю речь <> трудно догадаться; но во всяком случае видим в сторону, противоположную свободе и общественному простору, и об этом нельзя не пожалеть с точки зрения общественного порядка, основами которого мы столь же дорожим, как и Московские ведомости»34. Своему ученику князю Н.В. Шаховскому Гиляров комментировал этот свой вызов Каткову так: «Вы хвалите Каткова за мужество. В чем оно и что он сказал? Вы теперь уже прочитали мой запрос ему, на который он, вероятно, ничего не найдет нужным ответить, потому что ответить нечего. <> Нет, я похвалил бы Каткова, если бы он имел мужество отказаться от графа <Д.А.> Толстого и признать его одним из виновников анархии. Я поставил бы ему памятник, если бы он во время пребывания своего в Крыму, где он почти ежедневно обедал у Государя и гулял с ним, если бы он, воспользовавшись этою редкою от Царя милостию, доложил ему истинное положение России, чем она недовольна и чего желает. Это было бы мужество. А смущать Россию сравнением настоящего положения с 1863 годом, обвинять правительство в слабости, не указывая определенных мер, к каким оно должно прибегнуть, это есть тоже своего рода агитация»35.
Очевидно, что Гилярову, как публицисту-философу, была ближе позиция умозрителя, только осмысляющего ситуацию, а не практического деятеля, не утилитарного политика. Поэтому в своей критике правительства и разрушительных сил, ему противостоящих, он был антиподом Каткова. Но тут стоит продемонстрировать ту «стереоскопичность» зрения Гилярова, то его умение «видеть ясно оба полюса каждой мысли», о которой писал И.В. Павлов. Когда Катков скончался, Гиляров посвятил ему поминальную статью, которая из-за смелости своих чеканных формулировок послужила материалом для донесения Московского цензурного комитета в Главное управление по делам печати. На защиту редактора «Современных известий» тогда встал исправлявший в тот период должность начальника этого учреждения Ф.П. Еленев, резко одернувший подчиненных, он высоко оценил статью Гилярова: «Из множества статей по поводу кончины М.Н. Каткова статья Гилярова в 202 выдается по уму, верности оценки, блестящему изложению и в полной мере правительственному направлению. Только канцелярский взгляд может находить резким и неблагонамеренным все умное и сильно выраженное и одобрительным только бесцветное и льстивое. Цензура, руководящаяся такими канцелярскими взглядами, приносит больше вреда, чем пользы»36.