Владимир Короленко
Дневник, 1917-1921
1917 год
4января
Письма с фронта:1
«Мучаются здесь ужасно. Стоим, несмотря на морозы декабря, в бараках, в грязи, тело близко к телу, и повернуться негде. Нашу роту называют дисциплинарным батальоном. Розги, пощечины, пинки, брань обыденная вещь. Нечто страшное творится. Солдаты записываются в маршевые роты на позиции, лишь бы отсюда Вот как мучаются, и сидеть дома нельзя. Надо быть здесь».
«В последние дни, дни праздника, достали мы (нас кучка интеллигентных солдат) газеты. Нас все время окружают толпы по очереди. Физиономии, тела, все движения олицетворение вопроса: а что? Мир? И вместо ответа на этот вопрос мы им рассказываем о Распутине, о Протопопове2 и т. д. Брови грозно сдвигаются, кулаки сжимаются».
«Дедушка. В нашей роте 650 человек различных возрастов, начиная с 18 лет и кончая 42-43-мя. Ни один не знает задач войны; они им чужды. А в Думе кричат, что народ не хочет мира. Путаница Уже 6 утра. Надо идти на занятия».
6 января
Председателем Государственного совета назначен И. Г. Щегловитов3, ренегат, как и Протопопов, только много его умнее. Я его знал лично по Нижнему. Фигура интересная, умница, начинал товарищем прокурора в Нижнем, и мы оба встретились на «мужицких делах» в Горбатове4. Я молодой еще, начинающий карьеру писатель, он молодой товарищ прокурора. Между нами установилась симпатия: мне пришлось отметить идиотские глупости председателя и прекрасные речи обвинителя, нередко переходящие в защиту.
Потом Щегловитов напечатал в московском «Юридическом вестнике» статьи, в которых доказывал необходимость введения в законодательство права физического сопротивления незаконным распоряжениям полиции. Мы встречались впоследствии: во время дела павловских сектантов5, где суд действовал по прямой указке Победоносцева (даже объявление приговора было задержано на 2 или 3 дня: приговор был послан на одобрение в Петербург!). Щегловитов был прислан от министерства юстиции. Защитникам (Муравьеву и Маклакову) выставлял себя защитником законности, но роль его была уж очень сомнительная.
Потом я еще раз его видел уже министром. Я с покойным Якубовичем6 ходили к нему, чтобы предупредить готовившуюся катастрофу на Каре. На этот раз Щегловитов исполнил просьбу и катастрофа хоть на время была отсрочена.
Потом Щегловитов все более определялся, и мне приходилось в статьях в «Русском богатстве» и «Русских ведомостях» отмечать вскользь эту эволюцию. После дела Бейлиса Щегловитов в речи при открытии какого-то учреждения по судебной экспертизе уже счел нужным отметить, что писатель Короленко идет против суда присяжных (мои статьи: «Г.г. присяжные заседатели»). И я был предан суду, который не закончен и до сих пор7. В конце концов Щегловитов, образованный и умный, писавший о праве сопротивления, теперь идет на помочах шайки темных черносотенцев и его имя синоним темнейшей реакции наряду с Максаковым8.
7 января
Ушел еще Д. С. Шуваев, военный министр, на его место Беляев (М. Д.). Среди товарищей министров тоже большие передвижения. Около 4 янв. уволен В. А. Бальц, тов. министра внутренних дел. Бывший товарищ председателя Государственного совета И. Я. Голубев переведенный в неприсутствующие члены Государственного совета, подал прошение о полной отставке. «Это, пишут газеты, третий случай отставки, отказа от звания члена преобразованного Государственного совета по назначению». Ушел товарищ министра народного просвещения Рачинский. Уходят министры H. H. Покровский (министр иностранных дел) и В. Н. Шаховской (министр торговли и промышленности). Товарищ министра юстиции Веревкин после беседы с Щегловитовым отклонил предложение Добровольского остаться временно его товарищем. Объявлена отставка по прошению товарища министра внутренних дел М. В. Волконского.
10 января 1917
Из письма к А. Г. Горнфельду9 (о «Слепом музыканте».
Щербина10 человек очень почтенный и прямо замечательный, если принять во внимание огромную силу, которую пришлось ему употребить на преодоление трудностей, не существующих для зрячих. Но этот слепой прямая противоположность моему слепому, романтику и мечтателю. Щербина позитивист до мозга костей. Он или судьба за него выполнила то, что хотел исполнить мой дядя Максим: разбил задачу на массу деталей, последовательных этапов достижимого, получил от суммы определенных слагаемых известное удовлетворение «достижения», и это закрыло от него дразнящую тайну недостижимого светящегося мира. И он успокоился в сознании. И уверяет, что он доволен и счастлив без полноты существования. Доволен возможно. Счастлив наверное нет. Можно вырасти в темном и затхлом подвале, никогда не испытав, что такое веяние свободного воздуха, аромат полей и лесов. Что ж. И тогда можно сказать: «нельзя тосковать о том, чего не знаешь» Но все-таки тут будет ослабленный темп жизни, угнетенность, бессознательная грусть Толчок, искра и тоска станет сознательно-мучительной.
Но и кроме того, я считаю свой спор со Щербиной (да и не с одним Щербиной) нерешенным. Я убежден, что прав я: органически врожденная способность воспринимать световые ощущения требует органически же удовлетворения. Одним из элементов моего замысла был слепой, сидевший на дороге, залитой солнцем. И тогда еще я подумал: солнце должно его дразнить и возбуждать особенным образом. Ведь раньше, чем биологически выработались очки, называемые глазами, наши протозоические предшественники видели (зародышевым зрением) всей поверхностью своего простейшего тела. Эта «помраченная» способность наших нервных клеток может выступать и обостряться во тьме «безглазия», как выступают звезды ночью. Солнце их поглощает своим избытком света, но только перекрывает, а не тушит. Солнце уходит, они выступают в наступившей тьме. Все это в свое время (задолго до «Слепого музыканта») я продумал, читая Карпен-тера («Физиология ума»)11, и потом вспомнил при виде слепого на дороге. Это окрепло под влиянием биологических идей Михайловского12. И теперь я продолжаю считать, что я в своем замысле прав. И когда я (у себя за столом) смотрел на Щербину, уверявшего, что он доволен и что ничего более ему не нужно, я видел то же самое.
25 января
События бегут быстро. Третьего дня газеты принесли известие о разрыве дипломатических отношений между Германией и Америкой А у нас все продолжается министерская чехарда. Говорят опять о возвращении А. Ф. Трепова и Игнатьева13 Там, очевидно, мечутся, как перед пожаром. Теперь «воробьи чирикают на крышах» о таких вещах, о которых еще недавно люди только шептались. Слухи, слухи! Рассказывают, будто где-то кто-то стрелял в царицу. Вероятно, пустяки, но пустяки характерные. И приурочивается это к высшим кругам, гвардейским офицерам и т. д. В воздухе носятся предположения о дворцовом перевороте Много оскорблений величества. Ходит характерный анекдот, хотя мне передавали его со слов какого-то товарища прокурора. Мужика допрашивают по поводу оскорблений высочайшей особы. Та чiм же я его оскорбив! Я ж тильки сказав: «нащо вiн дурний, тoi нiмiц (выразился еще резче) вiрить?»
Америка разорвала дипломатические сношения с Германией.
26 января
К украинству:
Из письма священнику Симоновичу на его простодушный вопрос, почему я не пишу об украинском народе: «Вы, Гарин14, другой, третий, будете с удовольствием описывать Керженец, чалдонов, японцев, корейцев, кого угодно, только не малороссов»
«Вы спрашиваете, почему я мало писал из жизни Украины? Моя жизнь сложилась так, что в тот период, когда определяются литературные склонности и накопляются самые глубокие и сознательные впечатления, я находился далеко от Украины: в северо-восточной России и далекой Сибири15. С тем народом я жил, там проехал и прошел тысячи верст по русским и сибирским трактам и бесконечным рекам, с теми людьми работал в полях и лесах. Понятно, что Украина осталась для меня в виде воспоминаний детства и прошлого, почему и в моих произведениях отразилась лишь такими рассказами, как Лес шумит или Судный день, а Россия и жизнь ее народа вошли в воображение как настоящее, как часть моей собственной жизни.
Это о работе художественной. Что касается публицистики, то на Ваш вопрос я ответил раньше, чем он был задан» (ссылка на «Русские записки», «Русские ведомости» и «Украинскую жизнь»)16.
3 февраля
Амфитеатрова17 высылают (военные власти) из Петербурга. Место назначения выберет комиссия при министерстве внутренних дел.
Итак, Протопопов, организовавший «прекрасное газетное предприятие», высылает фактического редактора этого предприятия. Известие явилось несколько дней назад, а теперь (дня 2) появилось и объяснение: в 22 No «Русской воли» (от 22 февр.) появился фельетон Амфитеатрова «Этюды», представляющий довольно безвкусный набор громких слов «У старых езопов разгорелись давним негодованием, алой грозой охваченные хохочущие очи. Лавы, озера, потоки, а результатов еще ау! Куцая целесообразность изничтожает яд едва щадя его носителей, если совесть общественная зазрит, да атаманы велят: ахни!»
Если прочитать только первые буквы, то весь фельетон дает криптограф: «Решительно ни о чем писать нельзя» И т. д. Автор жалуется на цензуру, которая все вычеркивает. А о Протопопове сказано (в приведенном выше отрывке): «такого усердного холопа реакция еще не создавала» «его власть провокация революционного урагана».
Итак, Протопопов, организовавший «прекрасное газетное предприятие», высылает фактического редактора этого предприятия. Известие явилось несколько дней назад, а теперь (дня 2) появилось и объяснение: в 22 No «Русской воли» (от 22 февр.) появился фельетон Амфитеатрова «Этюды», представляющий довольно безвкусный набор громких слов «У старых езопов разгорелись давним негодованием, алой грозой охваченные хохочущие очи. Лавы, озера, потоки, а результатов еще ау! Куцая целесообразность изничтожает яд едва щадя его носителей, если совесть общественная зазрит, да атаманы велят: ахни!»
Если прочитать только первые буквы, то весь фельетон дает криптограф: «Решительно ни о чем писать нельзя» И т. д. Автор жалуется на цензуру, которая все вычеркивает. А о Протопопове сказано (в приведенном выше отрывке): «такого усердного холопа реакция еще не создавала» «его власть провокация революционного урагана».
Странный школьнический прием со стороны старого и опытного писателя. Все это говорится и без криптограмм, и для всех, кто читает передовые газеты, это общее место.
14 февраля
Много разных событий, из которых каждое в другое время (при разоблачении, конечно) было бы огромным скандалом, а теперь проходит как совершенно привычные «скандальчики». Бесстыдник Раев, обер-прокурор святейшего синода, распоясался в синоде по-домашнему и официально выступил по бракоразводному делу своего приятеля проф. Безроднова и его любовницы (против жены) в качестве одновременно и свидетеля, и докладчика, и обер-прокурора. В три дня без ее ведома жену «оставили» и выдали паспорт с отметкой о прелюбодеянии. Нашлась в придворных кругах какая-то белая ворона генерала Мамонтова18 (у приема прошений, на высочайшее имя подаваемых), который дал ход прошению жены и не согласился затушить дело. Скандал вышел громкий, а оправдание старого пройдохи еще скандальнее. Основываясь на «регламенте», он без околичностей заявляет, что Мамонтов не имел права давать ход жалобе оскорбленной жены без его, старого бесстыдника, согласия! Оно, конечно, до сих пор так и делалось, и оттого-то и развелось столько бесстыдства и наглости, оттого на глазах у всей России бесстыдничали и любимчики Сухомлиновы19.