Лейтенант пожал плечами. Это зависит от удачи, от ветра и от течения. Если начнется буря, то суда могут отстать друг от друга на несколько миль, тут ничего нельзя сказать вперед.
Антон вздохнул. Если бы его отец был с ним вместе, на корабле «Король Эдуард», какое бы это было счастье! Тогда они, по крайней мере, переживали бы вместе все, и хорошее и худое. Он еще раздумывал обо всех этих подробностях, когда вдруг услыхал шум. Это солдаты в два ряда устанавливались у двери тюрьмы, а несколько фейерверкеров, на глазах у арестантов, заряжали орудия. Таким образом их предупреждали, что стоит протянуть руку, и двенадцатифунтовые ядра с двух сторон пронижут тюрьму. Однако, это нисколько не устрашило арестантов.
Ну, для меня не очень-то страшны эти синие бобы, сказал один. А чему быть, того не миновать.
Шш! Не болтай!
Триста человек под замком чего-нибудь да стоят, вскричал кто-то. Солдат-то столько не наберется.
Только теперь нам с ними не справиться, ребята. Надо подождать удобного случая.
Ни фейерверкеры, ни солдаты не обратили на это бахвальство никакого внимания; замкнули железную дверь, сменили караул, и на корабле водворилась тишина до двух часов ночи, когда начался прилив, и звон якорной цепи возвестил близкий отъезд.
Все тесть военных кораблей обменялись сигналами, белые волны парусов надулись, под напором свежого утреннего ветра, и великаны медленно сдвинулись с места.
Болезненные стоны, с одной стороны, и радостное «ура» с другой, ознаменовали этот первый шаг отступления от родных берегов.
На этот раз Антон оставался спокойным. Он уже пережил это тяжелое чувство тогда, когда корабль увозил его из отечества, покидая гамбургскую гавань; теперь он испытывал скорее чувство облегчения, чем скорее начнется путешествие, тем скорее оно и окончится. Берег все дальше и дальше отодвигался в туманную даль, а корабли гордо, как лебеди, среди маленьких уток и чаек, подвигались вперед.
В арестантском отделении была тишина; люди, в ручных и ножных кандалах, сидели за железной решеткой, а на форкастале шло ученье, и новобранцев, посвящали в первоначальные тайны военной науки, не принимая во внимание ни тоску по родине, ни страдания от морской болезни.
А Тристам тем временем таскал из трюма топливо для камбуза; из всех послушных и покладистых он был самый покладистый, из всех усердных самый усердный. Покончив со своей обязательной работой, он находил еще время помочь повару; если ветер задувал в очаге огонь, он терпеливо разводил его хоть десять раз вновь, и при этом у него всегда на готове была веселая шутка даже там, где все другие сердились и раздражались. Даже солдаты смеялись вместе с веселым балагуром и охотно простили ему все побои и царапины, нанесенные во время драки при вербовке. Это было дело привычное и в счет не шло.
Зато по вечерам, когда изнуренные непривычными условиями жизни, разбитые по всем суставам, новобранцы собирались вместе в своем углу, этот пронырливый малый являлся перед ними в своем истинном виде, не таким, каким он казался перед начальством.
Никогда не говорите им ничего на перекор, советовал он, вее переносите терпеливо, заручитесь доверием офицеров и везде, где только возможно, заявляйте о своем желании остаться в морской службе, тогда мы наверное достигнем своей цели.
Но сначала мы должны выйти в открытое море, сказал со вздохом кто-то из присутствующих.
Конечно, мы должны даже обогнуть мыс Доброй Надежды и тогда, в Южном океане, всякий след потерян. Там есть множество островов, о которых еще никто ничего порядком не знает. А у нас много разных припасов, целые короба и ящики железной утвари и игрушек, чтоб задобрить туземцев. Но прежде всего мы должны отомстить за себя нашим мучителям. Еще будет время, когда я увижу этого Мульграва у своих ног, как дохлую собаку.
Сегодня он меня ловко угостил плетью, с раздражением сказал один из собеседников. О, Боже мой, Боже мой!.. Я пошел в трактир за пинтой эля для больного брата, а теперь должен терпеть побои от этого пустомели.
Погоди, погоди, уговаривал Тристам. Тут сердцем не поможешь, надо все обиды скрывать под улыбкой, иначе победа всегда будет на их стороне.
Погоди, погоди, уговаривал Тристам. Тут сердцем не поможешь, надо все обиды скрывать под улыбкой, иначе победа всегда будет на их стороне.
Да она и так на их стороне, потому что у них сила.
Которую мы у них отнимем. Будьте в этом уверены.
О, Боже! корабль плывет еще только по Темзе, надо терпеть целые месяца, пока мы обогнем мыс Доброй Надежды.
Но эти месяцы пройдут, утешал Тристам, завтра мы выходим в открытое море. Надо хорошенько все подготовить, и прежде всего надо попасть в караул, а на это требуется время.
И каждый раз, когда оборванец вел такие речи, все роптавшие в бессильном отчаянии, начинали чувствовать нечто вроде утешения и надежды. Мысль о возможности отомстить за себя возбуждала душу, как вино.
На следующее утро вдали показался знаменитый маяк, Эддистон, на одинокой, окруженной морем вершине которого служащие остаются нередко по целым месяцам отрезанными от всего мира. Короткия речные волны смешались длинными, плавно текущими волнами океана, глазу не на чем было остановиться, не попадалось больше рыбачьих лодок, не видно было живущих на суше птиц, и только море разбивало свои пенистые белые волны о пловучия тюрьмы.
Антон постоянно следил за другими кораблями. Один ушел уже далеко вперед, другой держался на одной линии с «Королем Эдуардом», но не подходил настолько близко, чтоб можно было разглядеть находившиеся на нем предметы.
Начал падать снег, хлопья садились на корабельные фонари, принимая красную или зеленую окраску, потом скатывались в воду и меркли. Но некоторые из них и там продолжали сиять, разростаясь все больше, так что за кораблем тянулась целая полоса, освещенная мерцающими точками, словно на поверхности воды лежали бриллианты. Антону казалось, что он видит чудо, нечто такое, что не может быть в мире обычных вещей.
Это морские фонари. сказал ему один матрос, случайно проходивший мимо. их еще увидим не раз. Это живые существа.
Разве не снег? прошептал, совершенно сбитый с толку, Антон.
Матрос улыбнулся и прошел молча, а Антон все продолжал смотреть на это странное явление с возраставшим удивлением. Какой блеск! Какие переливы цветов! Он благоговейно сложил руки.
Вдруг в недалеком расстоянии он заметил какой-то крупный предмет, который приближался, то исчезая из вида, то появляясь вновь.
Что бы это могло быть?
В этот момент с марса раздался голос матроса на вахте.
При тихой, безветренной погоде голос этот разносился по всему кораблю.
Лодка впереди!
Палубная вахта передала приказ дальше и скоро появился офицер с подзорной трубой. Ледка здесь, среди открытого моря, это было странно.
Может быть, занесло рыбака, предположил кто-то.
Но это совершенно невозможно, ведь не было ни малейшего ветра.
Теперь я вижу, вскричал мистер Паркер, старший офицер на «Короле Эдуарде». Самая обыкновенная лодка, ореховая скорлупа.
Сколько человек экипажа?
По-видимому, совершенно пустая.
Ну, так не будем терять времени, а то отстанем от других кораблей.
Антон сильно волновался, каждое слово падало камнем ему на сердце. «О, пусть бы маленькая лодка оказалась пустой!»
Но желанию этому не суждено было исполниться. Теперь лодка, совсем близко, сказал офицер. В ней мертвый.
Позвольте, пожалуйста, взглянуть мне самому, мистер Паркер.
Капитан Армстронг взял трубку и стал наводить ее на интересующий его предмет. Вокруг него столпились кучкой офицеры, в числе которых находился и лейтенант Фитцгеральд.
В лодке лежит человек, господин капитан, сказал он. Я вижу и без трубы.
Что у вас за глаза! сказал, улыбаясь, капитан. Во всяком случае, я вижу там юношу совсем мальчик, мне кажется. Может быть, он еще жив, и мы должны поспешить к нему на помощь. Мистер Паркер, спустите маленькую лодку.
Антон тихонько вздохнул. «Еще новое несчастье!»
Тотчас были сделаны необходимые распоряжения и спущена лодка, в которой поместились четыре матроса.
На палубе с напряженным вниманием следили за всем происходящим, бледные лица арестантов безмолвно, смотрели сквозь железную решетку. Там, на дне лодки, лежал одинокий мертвец, может быть, умерший от голода, может быть, убитый.
Лодка с четырьмя матросами отделилась от фрегата. При каждом взмахе весел к дереву её приставали маленькие блестящие точки и она плыла как бы погруженная в полосу света, стройно подвигаясь к качавшейся на волнах лодке.
Громко и отчетливо раздался оклик.
Ответа же было. Тогда за борт лодки ловко зацепили абордажным крюком, и сильные руки подтащили ее. Послышался возглас сострадания: «Бедный мальчик, он умер!»
Почти ребенок!
И из господ. Какое хорошее платье!
Не задерживайте! Может быть, он еще жив!
Да, он совсем окоченел и похолодел. Тут нет никакой надежды!
Лодку привязали к шлюпке и направились назад, к кораблю. Не без труда доставили на борт безжизненное тело молодого человека и положили на скамью; солдаты убрали обе лодки, и «Король Эдуард» опять отправился в путь. Свет одного из фонарей упал на бледное лицо лежавшего без сознания юноши, и осветил красивое, благородное лицо, светлые, волнистые волосы и руку, белую и маленькую, как и девушки. Одежда мальчика была из тонкого синего сукна, белье изящно, на пальце правой руки надет был бриллиантовый перстень, а часы и цепочка были из золота.
Маменькин сынок! сказал один из арестантов. Барчук, которого стерегли, чтоб на него не пахнул ветерок.
Из тех, которые родятся, чтоб приказывать. Ах, бедный паренек! понадеялся на себя, и поминай, как звали!
Никто, по обыкновению, не обращал внимания на замечания арестантов. Все офицеры столпились вокруг врача, который осматривал юношу; всех интересовал этот загадочный случай.
Он жив! сказал, наконец, представитель науки; по крайней мере, мне так кажется. Несите его вниз, в лазарет, ребята!
Лейтенант Фитцгеральд, как вахтенный офицер, распоряжался и давал приказания. Взглянув на мраморно-белое лицо обмершего, он остановился, пораженный.
Разве вы знаете этого юношу? спросил с удивлением старший офицер.
Не знаю!.. Пожалуйста, мистер Паркер, не согласитесь ли вы взять на себя мои обязанности на минутку?
С величайшим удовольствием, сэр.
Поблагодарив наскоро своего товарища, лейтенант Фитцгеральд пошел вниз, за матросами, выносившими молодого человека. В корабельном лазарете врач и два фельдшера тотчас начали приводить его в чувство. Его разделу и растирали щетками и шерстяными одеялами, пока, наконец, он не стал обнаруживать признаков жизни.