Такого человека здесь никто не знает. Правда, до последнего времени в этом доме был слуга, который называл себя Виллем, Виллем Робертсом, по-видимому, это тот самый, о ком ты спрашиваешь, но он скрылся тотчас же, как только, было обнаружено воровство.
О, Боже! И никто ничего не знает о нем?
Никто, ничего.
Антон сделал короткий поклон. Больше мне нечего делать в этом доме, сказал он. Прощайте.
Прощай, мальчик. Помни, что если когда-нибудь тебе придется плохо, ты всегда можешь обратиться к его сиятельству.
Антон поднял руку, как бы желая остановить его.
Никогда, если бы даже мне пришлось голодать на улице.
И это очень легко может случиться, если твое упрямство пересилит благоразумие, любезный друг.
Хорошо, хорошо, это уж мое дело.
И наш друг пустился в обратный путь домой, полный тбски и отчаяния, надрывавшего его сердце, полный негодующей злобы.
Его собственная будущность мало его заботила, но его отец, его несчастный отец! Он готов был кричать от душевной боли.
Хозяин ужаснулся, выслушав рассказ Антона. Пойман в воровстве! И у такого важного лица, как лорд Кроуфорд. Господи! вот так несчастье! Он стоял, разводил руками и молча и печально смотрел на мальчика. Старик не виновен, сказал он после короткого молчания, его запутал этот убежавший мошенник, а рассчитываться приходится ему. Но красть у него не было намерения, за это я готов отдать голову.
Растроганный Антон протянул ему руку. Благодарю вас, господин Романн. Право вы один отдаете справедливость моему отцу. Он невинен, это как Бог свят. Господь обнаружит позорный обман и восстановит честь опозоренного человека.
Дай Бог! сказал хозяин. Это штука плохая.
Я крепко уповаю на Бога, вскричал Антон. Он не может оставить, он не оставит невинных!
А теперь о другом, прибавил он решительно. До окончания дела я, конечно, должен оставаться здесь, в Лондоне, и поискать себе заработок. Не можете-ли вы взять меня в услужение, господин Романн? Я удовольствуюсь сухим хлебом и соломенным тюфяком; я буду исполнять самые грязные работы.
Добряк глубоко вздохнул. Очевидно было, что он сильно боролся сам с собой. Не могу, дорогой мой юноша, сказал он, наконец, перед Богом, не могу. Тут по всей улице, на каждом шагу по харчевне, и везде продают джин и грог; нам, немцам, соперничать с англичанами почти невозможно, и приходится благодарить небо, если детишки каждый день накормлены. А у меня, ведь ты знаешь, их восемь человек.
Антон кивнул головой. Ну, так я пойду в другом месте поищу работы, сказал он. В гавани всегда требуется много работников, а теперь там как раз идет уборка снега. Если я найду какую-нибудь работу, то, до освобождения отца, займу комнату, у вас, господин Романн.
Вот и прекрасно, прекрасно, сказал с жаром хозяин. Дай Бог, чтобы все сделалось по твоему желанию, мой мальчик.
А потом, когда Антон ушел, он обратился к своей жене и сказал, покачивая головой: Ах, мать, если бы мы могли оставить бедного мальчика у себя и позаботиться о нем. И он вздохнул до глубины души. Что с ним будет? Он воображает, что в мире стоить только протянуть руку, чтобы получить сколько угодно работы.
Жена провела кончиком фартука по огорченному лицу.
Но. мы не в состоянии прокормить его, старик, это совершено невозможно. Господи, Боже! наши собственные дети сыты с грехом пополам.
Знаю я это, мать. Но как это грустно, что сердцу приходится справляться с кошельком.
И оба старика, опечаленные, вернулись к своей работе, между тем как Антон быстрыми шагами шел к гавани.
Он найдет себе какую-нибудь работу и будет жить очень экономно. Таким образом он заработает столько денег, чтоб нанять адвоката для своего несчастного отца; с помощью адвоката ему, может быть, удастся попасть в тюрьму, на свидание к отцу, или установить с ним переписку. Сердце это забилось сильнее и легче; сознание, что ему необходимо работать, облегчило до некоторой степени его тоску, отодвинуло ее назад, и он почувствовал прилив силы, искавшей выхода. Антон решил работать, вместо того, чтобы предаваться отчаянию.
В гавани царила та живая, кипучая деятельность, которая не вполне прекращается даже зимой. Тяжелые парусные суда, совершенно непохожия на наши теперешния, разгружались и нагружались, приходили и уходили, чинились и снабжались новыми снастями. Рабочие носили и возили самые разнообразные предметы торговли, катили бочки и тачки, между тем, как пассажиры отходящих и приходящих судов толпились на сходнях. Антон видел сундуки и чемоданы, которые эти путешественники имели при себе, он почтительно подошел к одному господину и предложил ему свои услуги.
О, радость! Джентльмен протянул руку, чтоб передать ему ручной чемодан, но прежде чем наш друг успел взять его, прежде даже, чем он успел собраться с мыслями, чей-то сильный кулак ударил его по затылку и отбросил на три шага назад. Поток бранных слов так и полился на Антона, раскрасневшееся от водки лицо смотрело на него со злобой.
Наш друг был в таком настроении, когда всякое оскорбление кажется невыносимым; все в нем заходило и закипело. Чего вам от меня надо? свирепо закричал он. Какое вам дело, если я хочу честно заработать кусок хлеба?
Хо-хо! захохотал нападавший, Мальчишка еще к тому же и иностранец, небойсь, из тех чудаков, по ту сторону канала?
К нему присоединились многие другие. Это немец, вскричал один.
Зачем же он тут затесался? Чего ему надо? Урвать от нас последний кусок хлеба?
Разве он состоит плательщиком в нашем союзе? Принадлежит к цеху гаванских носильщиков?
Накласть ему хорошенько в загривок, так позабудет, как ходить сюда.
Из всех этих восклицаний Антон не понял ничего, однако кулаки его были сжаты, и глаза, задорно блестели. Страстный гнев так и подбивал его лезть на драку.
Но тут вмешался чужой господин. Он вынул из кармана монету и предложил ее нашему другу. Вот, возьми, мальчик! сказал он добродушно. По-видимому, здесь право носить багаж принадлежит особому цеху, ты же не имеешь этого права.
Но Антон сильно покраснел и отвернулся. Взять подачку! Неть, лучше провалиться сквозь землю!
Господин пожал плечами: Не желаешь, так, как хочешь! И с этими словами господин пошел дальше, а один из носильщиков понес его багаж. Остальные разошлись тоже, и Антон остался один, с сжатыми кулаками, с сердцем, переполненным отчаянием. Сколько вопиющих несправедливостей должен он выносить молча.
Тут Антону вспомнился приятель его отца, в которого старый, честный Кроммер слепо верил, за которого он поручился по векселю, чтоб избавить его от погибели, и который однако же обманул его, лишил его дома и крова и заставил бродить на чужбине бездомным скитальцем. Это было первое страшное преступление против того, кто был честен и добр, а потом второе, еще более гнусное, еще более возмутительное. Его, который никогда даже в мыслях не посягнул на чужое добро, обманом и коварством вовлеченного в преступление, бросили в тюрьму, как мошенника и грабителя.
И на все это небо спокойно взирало, все это оставалось безнаказанным, всего этого было еще мало, чаша страданий еще не переполнилась. Еще и ему самому становились поперек дороги, мешали работать и в самом зародыше губили слабые надежды
Какой горечью, какой едкой, жгучей болью было переполнено его сердце.
Антону казалось, что все заволоклось тучами, и он безнадежно поник головой. Как, слезы? У него в глазах слезы? Нет, он жаждет мщения, он хочет драться, он готов все разметать, все обратить в дребезги. От злобы ему хотелось самый мир перевернуть вверх дном.
Антон бесцельно шел вперед, употребляя все усилия, чтоб заглушить внутренний голос, который безустанно нашептывал ему одно и то же. Но эти усилия оставались тщетными, и он опять и опять начинал прислушиваться к тому, что говорил этот голос: «Тебе следовало с благодарностью принять великодушное предложение лорда Кроуфорда, и тогда ты получил бы возможность сделать что-нибудь для твоего несчастного отца. Лорд узнал бы подробнее об обстоятельствах обвиняемого, узнал бы, что за человек Томас Шварц, и стал бы ходатайствовать за отца. Да и сам ты не терпел бы нужды».
Он не в состоянии был заставить замолчат этот тихий голос, он мог только перекричать его.
«Хотел бы я убить этого лорда, задушить его собственными руками». Вот все, что он думал.
В самом мрачном настроении Антон продолжал свои поиски. Он останавливался у каждого судна, возле каждой кучки рабочих, везде предлагая свои услуги и везде, в той или иной форме, получая отказ. Здесь говорили, что всего скорее он найдет работу в другом месте, там замахивались на него палкой, или просто выталкивали прочь, в других местах над ним издевались.
Он подошел к барке с дровами и попросил работы. К нему обернулся громадного роста детина, прищурился и испытующе оглядел новичка, желавшего взяться за одну из самых тяжелых и утомительных работ; вдруг он схватил нашего друга за плечи и поднял его кверху, как поднимают маленьких детей.
И такая-то муха, такой карапуз лезет в нагрузчики, вскричал он.
Недружелюбный смех раздался вслед за этими словами. «Приходи лет через десять, сказал кто-то, тогда твои кости лучше будут годиться!».
Другой вытащил громадную флягу. Хлебни ка малость, малыш, сказал он. Ты такой бледный, такой вялый, небойсь с утра маковой росинки во рту не было, а?
Господи! у самих гнездо ребят дома.
И вслед за этими словами протянулась чья-то сострадательная рука, и кусок хлеба и добрый кусок сала полетели навстречу нашему другу. Как туча мух окружили его все эти слова, как лезвие ножа резануло дружелюбное предложение работников.
Итак, его принимают за нищего!
Он молча повернулся и пошел дальше.
У всех тут было свое дело, только он один был совсем лишний, у всех была цель, к которой они стремились; только у него не было ни отчизны, ни пристанища, где его встретило бы другое сердце тепло и любовно. Он почувствовал себя очень, очень несчастным.
Свинцовое небо низко нависло над покрытой снегом землей. Там и сям, в сером тумане, одна за другой летали и каркали вороны. И у этих было свое привычное место, куда они собирались вместе на ночлег. А он? У него не было ни друзей, ни надежд, ни опоры.
Ему пришло в голову еще попытаться у уборщиков снега. Они работают по всему городу, потому, быть может, примут его и дадут возможность заработать хоть несколько пфеннигов! Он пересчитал в кармане свои деньги и глубоко вздохнул; там было всего несколько грошей, все деньги отец унес с собой. О, Царь небесный! Какие надежды на ближайшее будущее! Он встрепенулся; время было уже послеобеденное, скоро наступят сумерки. Неужели все эти часы с раннего утра пройдут даром, не принеся с собой ничего.