* * *
На Арбате в 40-ые 50-ые годы проживало много интересных людей. Там Валентина Леонтьева, впоследствии телеведущая и Народная артистка СССР, будучи молодой, познакомилась с двумя юношами. Один из них был молодым грузином по имени Булат, маленьким и некрасивым, весёлым и умным. Валя тогда предпочла его второму, тоже весёлому и умному, но высокому и статному. А Булат писал ей потрясающие стихи и пел свои песни. Потом пути их разошлись: Булат уехал в Ленинград, Валя в Тамбов. Они потеряли друг друга в водовороте событий.
Он тогда, в юности, написал ей стихи, которые никогда и нигде не публиковал, считая слишком личными:
«Сердце своё, как в заброшенном доме окно,
Запер наглухо, вот уже нету близко
И пошёл за тобой, потому что мне суждено,
Мне суждено по свету тебя разыскивать.
Годы идут, годы всё же бредут,
Верю, верю: если не в этот вечер,
Тысяча лет пройдёт всё равно найду,
Где-нибудь, на какой-нибудь улице встречу»
По свидетельству очевидцев, через сорок лет эти стихи сыграли роль пароля в состоявшемся между ними телефонном разговоре. А ещё через несколько дней он с женой Ольгой Владимировной пришёл к Валентине Леонтьевой на концерт в Центральный дом работников искусств.
«Я даже не представляла, что он придёт, и вдруг! вспоминает она. Мы просто смотрели друг на друга и почти плакали. На своей последней книжке он написал мне: Мы встретились через 50 лет. Я страшно жалею теперь, что мы потеряли эти сорок лет, не видя друг друга, сколько всего могло бы быть иначе!»
Булат Окуджава умер через месяц после того, как они встретились.
«Не сольются никогда зимы долгие и лета,
У них разные привычки и совсем несхожий вид.
Не случайны на земле две дороги та и эта,
Та натруживает ноги, эта душу бередит.
Эта женщина в окне в платье розового цвета
Утверждает, что в разлуке невозможно жить без слёз.
Потому что перед ней две дороги та и эта,
Та прекрасна, но напрасна, эта, видимо, всерьёз.
Хоть разбейся, хоть умри, не найти верней ответа,
И куда бы наши страсти нас с тобой не завели,
Неизменны на земле две дороги та и эта,
Без которых невозможно, как без неба и земли».
Не знаю, поётся в этой песне о конкретной женщине или это собирательный образ, но типичность его несомненна.
* * *
Второй супругой Булата Окуджавы стала одна из московских красавиц, физик по образованию, Ольга Владимировна Арцимович. Она появилась в жизни поэта, когда ему было 38 лет. И последующие 35 он прожил с ней в мире, любви и согласии. Ей посвятил Окуджава «Путешествие дилетантов» и «Вилковские фантазии».
Несколько дней назад я вышла в интернете на запись программы «Большая семья» об Окуджаве, сделанной 9 мая 2014 года. Главным героем среди гостей программы оказалась Ольга Владимировна Окуджава (Арцимович), вдова Булата Окуджавы. Она основатель и директор дома-музея Булата Шалвовича Окуджавы в Переделкине. Много усилий приложила Ольга Владимировна для организации вначале народного музея Булата Окуджавы, затем придания ему статуса городского, позже боролась с Литфондом, возжелавшим получить в своё управление дома в Посёлке писателей.
* * *
Второй супругой Булата Окуджавы стала одна из московских красавиц, физик по образованию, Ольга Владимировна Арцимович. Она появилась в жизни поэта, когда ему было 38 лет. И последующие 35 он прожил с ней в мире, любви и согласии. Ей посвятил Окуджава «Путешествие дилетантов» и «Вилковские фантазии».
Несколько дней назад я вышла в интернете на запись программы «Большая семья» об Окуджаве, сделанной 9 мая 2014 года. Главным героем среди гостей программы оказалась Ольга Владимировна Окуджава (Арцимович), вдова Булата Окуджавы. Она основатель и директор дома-музея Булата Шалвовича Окуджавы в Переделкине. Много усилий приложила Ольга Владимировна для организации вначале народного музея Булата Окуджавы, затем придания ему статуса городского, позже боролась с Литфондом, возжелавшим получить в своё управление дома в Посёлке писателей.
А в конце 2015-го года Мединский, министр культуры России, подписал приказ о лишении музеев Булата Окуджавы, Бориса Пастернака и Корнея Чуковского статуса самостоятельных и объявлении их филиалами Государственного литературного музея. Ольга Владимировна в письме Президенту обратилась с просьбой не допустить изменения статуса мемориального музея и с заявлением, что сотрудники музея согласны работать и без оплаты их труда.
С этими подробностями я познакомилась на сайте музея. Мне подумалось тогда, что нужно будет моё эссе о Булате Окуджаве отправить в фонд музея. Хоть маленькое дело, но будет сделано. Так по крупицам и собирается наследие о писателе, сценаристе, композиторе и поэте. Так остаётся след о талантливом барде, сохраняется память о нём.
* * *
Любимые женщины Окуджавы На эту тему написано много. Не каждому дано любить. Булат Окуджава наделён этим чувством сполна.
«Все влюблённые склонны к побегу
По ковровой дорожке, по снегу,
По камням, по волнам, по шоссе,
На такси, на одном колесе,
Босиком, в кандалах, в башмаках,
С красной розою в слабых руках».
Наталья Горленко, поэтесса, композитор и певица, вспоминает: « я от многих слышала, что он замкнутый, очень закрытый. Но его я знала, как лёгкого и жизнестойкого Его письма божественны Много в них и о любви. И всё написано не просто от нечего делать, а серьёзно Да, была в нём и сентиментальность Поэт мягкий, романтичный, импульсивный. Он ещё любил говорить: я азиат. Да, он был таким чудесным азиатом! Он был гениален во всех своих проявлениях. Как человек, как мужчина. Он был как князь. Нет, не по крови. Он был абсолютно земной, но при этом очень деликатный, внимательный. Умел от себя отодвинуть ненужное или неинтересное ему, как в песне: «Так природа захотела, отчего не наше дело».
«В склянке тёмного стекла
Из-под импортного пива
Роза красная цвела
Гордо и неторопливо.
Исторический роман
Сочинял я понемногу,
Пробиваясь, как в туман,
От пролога к эпилогу.
Были дали голубы,
Было вымысла в избытке,
И из собственной судьбы
Я выдёргивал по нитке.
В путь героя снаряжал,
Наводил о прошлом справки
И поручиком в отставке
Сам себя воображал.
Вымысел не есть обман,
Замысел ещё не точка,
Дайте дописать роман
До последнего листочка.
И пока ещё жива
Роза красная в бутылке,
Дайте выкрикнуть слова,
Что давно лежат в копилке:
Каждый пишет, как он слышит,
Каждый слышит, как он дышит,
Как он дышит, так и пишет,
Не стараясь угодить
Так природа захотела,
Почему не наше дело,
Для чего не нам судить».
* * *
О характере Булата Окуджавы говорят по-разному, но, действительно, многие люди, знавшие его, склоняются к мнению, что он был закрытым, зажатым в себе.
А вот, по словам Натальи Горленко, Окуджава был открытым и откровенным, искренним и естественным, как говорится, самим собой. Мне думается, это оттого, что он видел в ней женщину, обобщённый образ материнской любви. И находясь с ней, женщиной, он чувствовал то, что ему было недодано в детстве и юности. Наедине с ней он становился доверчивым и наивным.
Его внутренняя закрытость, о которой говорят его современники, могла быть защитой от обострённой ранимости. Зажатость это своего рода защита, чтобы душу не трогали, не ранили, потому что ей и так больно.
С подобными фактами несоответствия внутренних движений души и внешних их проявлений я уже сталкивалась и раньше. Например, в процессе написания эссе о кишинёвском поэте Игоре Доминиче. Ольга, жена Игоря Доминича, говорила мне, что с ней он был открытым и весёлым, жизнерадостным и полным оптимизма. Но он осознавал отсутствие признания как поэта, как личности, и переживал свою невостребованность обществом. И это мучило его. Внутренняя боль вырывалось в стихах криком души.
У Булата Окуджавы боль несколько иного свойства. Причина её, по моему мнению, внутреннее одиночество, основой которому явилось его прошлое. Он пытался уйти от него, спрятаться, отодвинуть, но оно настигало его, постоянно напоминало о себе: и судьбой брата, и смертью сына, и внутренним страхом, от которого невозможно было избавиться, и непризнанием его таланта отдельным кругом лиц
Окуджава настолько велик, что я, простой человек из народа, может быть, и не имею права делать какие-либо предположения относительно внутреннего становления и формирования его личности, но посудите сами: Булат воспитывался практически без родителей. После их ареста, что могло твориться в душе мальчика? Тут нужно было или родителей считать врагами народа или Родину предавать, ненавидеть. Одно это уже могло привести к раздвоенности мироощущения и мировосприятия. Нельзя исключать и того, что в сознании ребёнка мог поселиться страх. Нет, не просто тревога, а страх от непонимания несправедливости происходящего на его глазах.
И всё же я имею право говорить о страхе. Во мне он тоже когда-то жил, этот страх, щупальцами охвативший тело и чувства. От него у меня с самого раннего детства была внутренняя зажатость, мешавшая жить. «Я не такая, как все. Я немка. Как отнесутся ко мне, если узнают, что я немка? Ведь подумают, что фашистка!» Правда, сама-то я узнала, что немка, что это национальность, уже когда пошла в школу. А родители скрывали. Эта тема у нас в доме была табу. Об этом факте биографии я никогда и ни с кем не говорила до 90-ых, когда уехала из страны В детстве у меня было лишь несколько подруг, которым я могла довериться. Тому виной была моя зажатость.
А этот мальчик, юноша грузин Булат Окуджава Что он должен был испытывать, если родители враги народа? Отец расстрелян, мать на каторге За что ему благодарить страну, родину? Или проклинать? Или предавать в душе родителей? Он ушёл на войну, может быть, чтобы смыть позор за родителей, избавиться от страха, разъедавшего душу А мой отец вступил в партию, когда ему это сделать позволили, в 70-ые годы, незадолго до смерти. Он тогда так и сказал, что делает это ради детей, чтобы им, то есть нам, жилось спокойнее О годах, проведённых под спецкомендатурой и на спецпоселении, родители с нами никогда не говорили
В 1989-ом году Булат Окуджава пишет:
«Убили моего отца
Ни за понюшку табака
Всего лишь капелька свинца
Зато как рана глубока!
Он не успел, не закричал,
Лишь выстрел треснул в тишине.
Давно тот выстрел отзвучал
Но рана та ещё во мне.
Как эстафету прежних дней,
Сквозь эти дни её несу.
Наверно, и подохну с ней
Как с трёхлинейкой на весу.
А тот, что выстрелил в него,
Готовый заново пальнуть,
Он из подвала своего
Домой поехал отдохнуть.
И он вошёл к себе домой
Пить водку и ласкать детей,
Он соотечественник мой
И брат по племени людей.
И уж который год подряд
Презревши боль былых утрат,
Друг друга братьями зовём
И с ним в обнимку мы живём».
Это не единственные стихи, в которых Булат Окуджава пишет об отце. Есть ещё «Мой отец» («Он был худощав и насвистывал старый, давно позабытый мотив»). Поэт упоминает о нём и в стихотворениях «Не слишком-то изыскан вид за окнами», и в «О чём ты успел передумать, отец расстрелянный мой». Более полувека носит он в себе боль, чтобы она, наконец-то, прорвалась в его творчестве. Полвека ощущение боли, которая сидит глубоко в подсознании мыслью: За что? Почему? Кто виноват?