Я стал учиться, как обезумевший ревнитель веры, по двенадцать часов в сутки, и еще шесть часов тратил на помощь завхозу. Учителя ставили меня в пример другим ешиботникам. Я не мог разочаровать Рахель, ведь, если ей и вправду недолго осталось жить на белом свете, пусть она хотя бы порадуется, что ее ученик делает успехи. Я слишком боялся рава Цфасмана, чтобы задать ему прямой вопрос. Однажды завхоз, реб Элиягу, завел со мной странный разговор, окончательно сбивший меня с толку.
Я знаю, что ты ходишь на третий этаж, сказал он, выдавая садовые ножницы для стрижки кустов, росших во дворе ешивы, берегись!
Чего беречься, рав Цфасман сам предложил мне заниматься там, сказал я.
Я имею в виду вот что. Даже не пытайся посмотреть на Двору. Даже не думай.
На какую Двору?
Старшую дочь рава. Ту, что учит тебя гемаре.
Разве ее не зовут Рахель?
У рава Цфасмана нет дочери по имени Рахель. Мне ты можешь верить. Я всю жизнь провел в этой ешиве, знаю тут каждый гвоздь в лицо и каждого таракана по имени. Девушку зовут Двора, и она ослепительная красавица. Такая красавица, что на нее просто опасно глядеть. Это все равно, что смотреть на лик Шехины3. Ты ведь знаешь, что, когда Первосвященник раз в году входил в Святая Святых Храма, к его ноге привязывали веревку. Если, узрев Шехину, он умирал, товарищи за веревку вытаскивали мертвое тело наружу. А вот глупый сын лавочника Пини не привязал к ноге веревку, когда пошел гулять по улицам Цфата. Навстречу ему попалась Двора, и он, нарушив строгий запрет не пялиться на женщин, так засмотрелся на нее, что сердце у него дрогнуло и покатилось, как камень под гору. Он оступился и упал. Плохо упал, неудачно. Там пролом был в стене, соседи ремонтировали дом и сдуру разрушили городскую стену, а за ней открывалась пропасть. Беднягу тут же, конечно, нашли внизу, но было уже поздно.
Завхоз сделал паузу и добавил:
В этих местах жили когда-то суфии, мистики ислама. Их женщины отличались такой красотой, что никогда не выходили из дома без паранджи, хотя местные арабы сунниты, и у них не принято закрывать лица женщинам. Но теперь настали другие времена, и красавицы рождаются у нас.
Я уже не знал, что и думать, продолжил свой рассказ реб Арье, кому верить? Каждый заявлял, что именно он коренной житель Цфата, его предки лично знали Святого Ари, кости его прапрабабушки лежат на местном кладбище. А копнешь, проверишь этот коренной цфатянин просто мясник из Жмеринки, приехавший сюда в семидесятые, потому что в рiдной мати Украине ему грозил «трояк» за мелкое хищение государственного имущества.
Но еще через полгода состоялся новый разговор, окончательно сведший меня с ума.
Я шел по улице, и навстречу мне попалась нет, не красавица Двора, а старуха, из тех нищенок, которые просят подаяние, одевшись в белые одежды и намотав на голову белый шарф. Я хотел было подать ей пару грошей, но она вдруг поманила меня за собой в щель между каменными боками древних строений. Мы зашли во дворик, где росло рожковое дерево, а под ним стояла низкая скамья из ноздреватого камня, все поры которого забились пылью не менее старой, чем прах Шема и Эвера. Старуха плоской, как древесный лист, кистью руки смахнула сухие рожки на землю, села на скамью и жестом пригласила меня сесть рядом. Я повиновался.
Так ты и есть тот матмид, тот прилежный ученик из ешивы «Скрытый свет»? спросила старуха.
Я не знаю, кого вы имеете в виду. Я Арье, бывший инженер из Советского Союза и бывший отказник. Вот и все.
Нет, не все. У тебя чистая душа. Беги, беги из этой ешивы, пока не поздно.
Почему?
Потому что ты обучаешься Торе у шейды.
Как, у шейды? У демона?
Конечно, мой мальчик. В нашем городке не скрыться ни от друзей, ни от врагов, ни от тех, с кем поссорился во время вечерней молитвы. Все знают всех. Все перебивают друг у друга гроши, как в еврейском местечке где-нибудь в Польше два века назад. А эту девушку никто никогда не видел. Как ее зовут? Двора, Рахель, Лея? Как она выглядит? Вот то-то же. Она возникает, когда ее отец, колдун Цфасман, произносит особое заклинание, И пропадает, когда сила заклинания рассеивается, как эти облака, сморщенным коричневым пальцем она ткнула в небо, словно призывая облака в свидетели.
Знай же, что каббалисты Цфата всегда делились на белых и черных. Белые носили, как я, белые одежды, и шли за Святым Ари. А черные одеты в черное, как ты, и учатся у таких, как Цфасман. Беги оттуда, пока не поздно. Твой раввин колдун, чернокнижник. И он дает тебе фальшивую гемару. Каждое слово там ложь. Когда ты и твоя шейда учитесь вместе, в Цфате болеют дети, молоко скисает, не успев простоять и часа на кухне, чистые яблоки, принесенные с рынка, вдруг начинают кишеть червями.
Как вы можете доказать правдивость ваших слов? спросил я. Старуха явно была не в себе.
Да очень просто. Мужчины и женщины не учатся вместе. Ни в одной ешиве мира. Знаешь, почему? Не потому, что парни и девушки влюбляются друг в друга во время занятий. Уж я-то знаю. Я родилась в этой стране и училась в сионистской школе, где все ученики, что парни, что девчонки, ходили в шортах и готовились стать бойцами Хаганы. Влюблялись ли мы в парней? Да, но не в своих. К своим мы относились как к братьям.
Женщины и мужчины не учатся вместе, продолжала старуха, потому что у них головы устроены по-разному. А если тебя обучает женщина, ты видишь мир ее глазами. Это все равно, что увидеть его в кривом зеркале. Хотя неизвестно еще, чье зеркало кривое мужское или женское. Но настоящие раввины не разрешают своим дочерям обучать парней, даже если это гениальная дочь. А Цфасман колдун, колдун и чернокнижник, и его дочь демон. Беги отсюда, я тебя предупредила.
Странно все это, пробормотал я, почему он не сделал мужского демона? Почему оставил ключ к разгадке?
Колдуны да черти всегда прокалываются на какой-нибудь мелочи, сказала старуха, для точного соблюдения закона нужно чистое сердце.
Я чувствовал, что схожу с ума, и свихнусь окончательно, пока сам не увижу, кто сидит в полутемной комнате за гипсовой перегородкой, и шуршит ли это существо длинной юбкой или черными крылами демона. Но как это сделать? Конечно, можно позаимствовать из инструментария реба Элиягу тоненькое сверло и просверлить дырочку в перегородке. А вдруг она старая и рыхлая, как любая другая цфатская стена? Сверло, даже тонкое, разворотит дырищу, которую мне же придется замазывать новым гипсом. Будет заметно. Меня тут же разоблачат. Нет, не годится.
И тут я вспомнил мои оптические приборы, милые сердцу линзы и зеркала. У того же торговца, который рассказывал о больной девушке Рахели, я приобрел зеркальце-книжку. Женщины носят такие в сумочках. Если раскрыть зеркальце под нужным углом, то одна его половинка схватит образ таинственной учительницы, отразит на другую, а оттуда швырнет на третье зеркало на моей стороне комнаты. Надо только установить зеркала в правильных местах. Под потоком комнаты тянулись деревянные балки, опутанные электропроводкой. К такой балке я и собирался прикрепить два первых зеркала. Но как заставить их поворачиваться в нужном направлении, менять угол разворота книжки? Я купил в магазине игрушек радиоуправляемую машинку, содрал с нее пластиковую оболочку, а нутро соединил с шарнирами зеркала-книжки. Я долго возился с пультом управления, чтобы добиться его бесшумной работы. Наконец, мне показалось, что моя техника на грани фантастики готова.
Я сказал ребе Элиягу, что балки в комнате, где я занимаюсь гемарой, покрыты пылью веков. Куски слежавшейся пыли и паутины вот-вот начнут падать на раскрытые листы Талмуда. Такого святотатства ни в коем случае нельзя допустить. Он посмотрел на меня подозрительно, но выдал ключ от комнаты и высокую стремянку. Я забрал с собой таз с мыльной водой, тряпку, а под пиджак спрятал изготовленный мной прибор. К счастью, реб Элиягу был слишком занят другими делами и не вызвался помочь с уборкой. Я протер тряпкой выбранное место на потолочной балке, привинтил мой агрегат и слегка замаскировал его свисающими проводами.
«Вот лжец, подумала я, как всякий лжец, он яростно втирает мне туфту про чистоту сердца и смирение. Ведь ржавый бойлер не сумел починить, такую тупую железную дуру. А строит из себя инженера Талмудовского с висячим носом».
Затея удалась. Но то, что я увидел, поразило меня совершенно. Поразило своей обыденностью, не похожестью на сказки старого Цфата, которыми все, кому не лень, растравляли мое воображение.
Это была самая обычная религиозная девушка. Увидишь такую на улице не заметишь, не обратишь внимания. Пройдешь мимо, и не только в пропасть не свалишься даже взглядом не удостоишь. Она сидела на стуле, а не на инвалидном кресле. Сидела, сгорбившись, потому что студенткам ультра-ортодоксальных семинарий предписано горбиться, чтобы прятать грудь. Серая блузка на два размера больше, чем было нужно ее худосочному телу, пузырилась вокруг талии, скрывая верхнюю половину фигуры. Длинные рукава оканчивались где-то в районе средней фаланги пальцев, а указательный палец правой руки она держала в нужном месте на листе гемары. Она даже не была левшой, вот оно что. Я не видел глаз девушки, потому что она смотрела вниз, на строчку, которую разбирала вслух своим низким контральто, более красивым, чем она сама. Из-под стола торчал край длинной синей юбки и тонкая нога в плотном чулке и туфельке-лодочке на плоском ходу. У нее были русые волосы, низко схваченные на затылке резинкой, и нос уточкой. В общем, Серая Шейка под кустиком, с трактатом Талмуда на травке. Только и всего.
Я наверняка встречал ее сотни раз, но проходил мимо, не останавливая взгляда. Я также видел ее сестер, неотличимых от нее, разве только возрастом. И, если бы я знал, что одна из них обучает меня в тайной комнате, то не понял бы, какая именно. Ее не нужно было держать взаперти. Лучший способ скрыть такую девушку выпустить ее на улицы города, в толпу.
Но всю ночь я проворочался с боку на бок, не в силах забыть увиденное. Теперь я уже не хотел только посмотреть ей в лицо. Теперь я хотел увидеть ее всю Без серой кофты, чулок трупного цвета и старушечьей юбки. Вот что наделал один неосторожный взгляд. Я понял, что люблю ее и хочу как женщину. Я, опытный мужик почти сорока лет, люблю «серую шейку», до времени превращенную в старуху богобоязненностью и приличиями.