И всё увеличивавшиеся в размерах и совершенно невидимые снизу крошки повернули в сторону центра нечестивой Нусеквы и со свистом исчезли в звенящем утреннем воздухе, испарились на время, я полагаю.
Глава 3. Первые ласточки на деревне
Тот, кто ни разу в жизни не был в древней Нусекве, не дышал её божественным воздухом, тому просто бесполезно объяснять, с каким предметом он имеет здесь дело. Этому неописуемому предмету, разнесённому на чёрт знает какие расстояния, несомненно следует уделить в нашей книге хотя бы несколько фраз. В древности про Нусекву говорили: «Нусеква не жнёт, не пашет, а чужого скоромного пожрать норовит». И в древности, и сейчас не пахала Нусеква, не сеяла ничего, а скоромного пожрать всегда была горазда. Этого у неё не отнять и сейчас. В былые времена не в шутку взялась она за собирание чужих земель, и гребла, гребла, гребла, совершенно не интересуясь тем, сможет ли удержать их и обиходить. Всю жизнь лезли сюда искатели приключений, карьеристы, авантюристы, двурушники и к концу прошлого века она была полна подобным сбродом. Впрочем, оперившийся и зажившийся новым имуществом, сброд таковым себя никогда не считал, а даже наоборот, нос задирал, столь высоко, что и земли часто от этого не видел. И потому спотыкался на ровном месте.
Город этот, строившийся всегда по горделивому наитию князей и вельмож, был ужасен. Дома стояли здесь абы как, хибарки были на пригорках, башни отдыхали в болотных низинах, всё было не там, не так, и не таких размеров. Около маленькой, сирой, покосившейся избушки мог располагаться роскошный высотный дом, а вслед за ним склад за угрюмым забором. В отдельные века, почувствовав свою вину, некоторые правители выписывали иностранцев для исправления общей картины города, но всё было настолько запущено, что у иностранцев быстро опускались руки и они либо покидали Сан Репу не солоно хлебавши, либо спивались, а их мемуары всегда грешили многочисленными двусмысленностями и подмигиваниями. Проследить в этом городе какие-то градостроительные планы умудрялись только самые безрассудные архитекторы, да не в планах дело, не в планах. Чёрт с ними, с планами! И с ними, с этими архитекторами, тоже чёрт, они всегда придираются красивый Нусеква город, красивый и точка. Как могли архитекторы умудриться испортить такие холмы вот вопрос вопросов?
После великих походов и пожаров полуторавековой давности Нусеква быстро отстроилась и долгое время была одноэтажным городом-государством, распластанным на бог весть какие территории. Находясь где-нибудь на окраине и не видя всего остального, можно было ошибочно подумать, что ты находишься в маленькой деревне, конец у которой вон там, за теми деревьями. Даже пожарная каланча не умаляла этого невольного зрительного обмана. Её улочки в то время были не столь чисты, сколь уютны, на площадях круглый год кипела торговля разнокалиберным товаром, народ не столь беден, как в других местах. В эпоху революций, когда сюда, подальше от дифтерита, холода и свинки переселилось правительство, она ожила, полезла вверх, захотела экспериментов и огней. Но так и осталась Нусеква в глубине души городом, который ничего не сажает, если уж жнёт, то не своё, в общем, городом вампиром. Действительно, соседние с Нусеквой города, когда-то большие и красивые, влачили теперь убогое, беспросветное существование и получали талоны на топлёное молоко в качестве компенсации за кровь, которую у них высосали. Говорили, что там иногда даже свирепствовал голод. Характер существования, разумеется наложил неизгладимый отпечаток на жителей Нусеквы, они тоже искали лёгкой жизни и лени под грибком.
В центре Нусеквы высился златоверхий Кром отстроенная иностранцами военная база, где правители веками укрывались за непреодолимыми кирпичными стенами не столько от внешних врагов, сколько от собственного квёлого народа. Они не любили своего народа. Они боялись его. Он был неприятен им, потому что бедность неприятна сама по себе, но ещё и как напоминание власть имущим, что они ничего не делают для людей, кроме вреда Они боялись своего тихого народа, потому что знали, что в минуты гнева этот народ превращается в льва и убивает, невзирая ни на пол, ни на звание, ни на возраст. Они знали, что если их поколение пронесёт и ничего подобного не случиться, то их детишек перережут точно, или выкинут из пределов, как это уже неоднократно случалось.
Сверху, с высоты птичьего полёта Кром напоминал торт, какие дети ваяют из приречного песка, башенки с бойницами в восточном стиле являлись на всех углах, разные по форме, причудливые, витиеватые. Однако при всей их причудливости было видно, что зодчие их были иностранцы. Богата земля Сан репейная талантами, а как нужно сделать что-нибудь правильно, так без иностранцев не обойтись.
Высокая кирпичная стена, переходя от башни к башне, замыкалась неправильным кольцом. Стены были разной высоты и сделаны из разных матерьялов. Внутри крепостных стен располагалась куча разносортных зданий, настроенных за многие века, несколько соборов, горевших в солнечные дни золотом куполов, а в дни нашествий огнём пожаров, почерневшие арсеналы почти всё пространство было занято. У нескольких въездных ворот, постоянно сменяясь, дежурила охрана. Ворота были заперты. У восточных, так называемых Книпперовских ворот располагался вросший в землю саркофаг народного царя Лаваря.
Странный господин Гитболан при своей ещё более странной компании Нусекву, как оказалось, знал и скоро оказался перед фасадом всем известного международного отеля «Метрополь» в сопровождении только двоих спутников уже знакомого нам толстого брюзги с круглыми мешками под глазами и вечного студента с возмутительной чёлкой и арфой в руках. Бесштанные бабы куда-то подевались. Запахнув полу чёрного кожаного пальто, он решительно вошёл в здание. Его приятели остались на время снаружи и долго вихлялись там и перешёптывались. Потом разом снялись с места и тоже вошли в парадную дверь.
Гитболан стоял у стойки и пытался склонить вечно улыбающуюся женщину дать номер, а та убеждала его, что все люксы заняты и заняты надолго.
Вот сегодня вселился один губернатор, так его номер заказывали за месяц и за месяц вперёд оплатили. А вы хотите попасть в лучшую гостиницу, где номера разобраны на месяцы вперёд!
О как? Как жаль, что я был не в курсе!
А как, если не секрет фамилия депутата?
Секрет! Не то Штоф, не то Шмоп, немецкая какая-то фамилия. С ним в номере ещё один!
А рожа у этого немца не немецкая, не так ли?
А вы откуда знаете? удивилась несговорчивая богиня гостиничного дела.
Встречались! одновременно встряли Нерон и Кропоткин и переглянулись.
Ясно! Это наш лучший друг Моппс вкупе с неизвестным солдатом! Когда я объезжаю континентальную Европу на белом коне, то снять приличный номер в гостинице не представляется чем-то неосуществимым, пришёл с деньгами и всё! Мальчики кидаются за чемоданами, девочки начинают ластиться и клацать вставными зубами. Но ведь вы понимаете, тактично намекал Гитболан, я хорошо знаю, что не бывает гостиниц без одного единственного номера на всякий случай пустого, ну не бывает, у вас есть всегда что-нибудь в загашнике, на худой конец, какой-нибудь завалященький бейкеровский рояль в кустах всегда есть!
Да нет же! Нет! Сейчас у меня нет ни одного номера, не говоря уже ни о каких роялях! убеждённо проговорила интеллигентная женщина. И разумеется, соврала!
Вдруг, начавший терять всякое терпение, Гитболан изменил тему и спросил:
Скажите, а если я подожду, и кто-нибудь срочно съедет сейчас с номера люкс, вы позволите, милая барышня, в нём поселиться?
Это невозможно! сказала упёртая женщина, Никто не съедет, не морочьте мне голову, лучше обзвоните другие гостиницы, наверняка что-нибудь найдёте! Кругом тьма гостиниц, что вам далась именно эта?
Видите ли, Я останавливался в «Метрополе» в 1897 году, будучи здесь с важной дипломатической миссией
Восемьсот какого? иронически спросила сметливая баба, уставшая от шуток хитрозадых инородцев.
Да нет же! Нет! Сейчас у меня нет ни одного номера, не говоря уже ни о каких роялях! убеждённо проговорила интеллигентная женщина. И разумеется, соврала!
Вдруг, начавший терять всякое терпение, Гитболан изменил тему и спросил:
Скажите, а если я подожду, и кто-нибудь срочно съедет сейчас с номера люкс, вы позволите, милая барышня, в нём поселиться?
Это невозможно! сказала упёртая женщина, Никто не съедет, не морочьте мне голову, лучше обзвоните другие гостиницы, наверняка что-нибудь найдёте! Кругом тьма гостиниц, что вам далась именно эта?
Видите ли, Я останавливался в «Метрополе» в 1897 году, будучи здесь с важной дипломатической миссией
Восемьсот какого? иронически спросила сметливая баба, уставшая от шуток хитрозадых инородцев.
Восемьсот девяносто седьмого! Нет, и всё-таки, если случиться чудо и кто-нибудь по собственному желанию, по делам ли или по каким-то другим причинам съедет с номера, я могу рассчитывать на место?
Могу допустить, но
Никаких но!
Из белой руки Гитболана, сплошь украшенной кольцами, по стойке сами собой поползли две зелёные бумажки и плавно нырнули в прорезь декольте дамы. Ощутив любовное прикосновение вожделенных купюр к основным частям тела, египетская мумия сразу оживилась:
Вы знаете, у нас большая напряжёнка, но несмотря на это вы конечно вправе рассчитывать на номер, если он освободиться вы сами сказали
Да, подождём минут пять! сказал Гитболан и стал листать журнал.
Не прошло и минуты, как на лестнице послышались какие-то торопливые перестукивания, подвывания, потом топот, и вдруг в холл выскочил возбужденный гражданин в одном ботинке и с пачкой денег в руке. Только хотел излить даме свою жалобу, а может быть и вызвать милицию, как увидел Гитболана и двух ухарей.
Они уже здесь! в ужасе закричал он, в ужасе отшатнулся от надменной компании и тут же ретировался.
А в это время на третьем этаже, в люксовом номере губернатора далёкого округа, час назад занятом, творилось нечто чрезвычайно интересное. Не для него, правда. Ко всему был привычен губернатор. К оленьим упряжкам, диким морозам, стадам оленей, вольности нравов. Всё могло случиться в его округе лопнуть теплоцентраль, хлынуть наводнение в пустыне, приключиться сход лавины, на поля среди зимы могла обрушиться саранча, но в стольной Нусекве он не ждал никаких сюрпризов. А они случились.
В обширной гостиной, заставленной поддельной резной мебелью находился всего лишь один человек, (Второй был грубо выброшен за дверь минуту назад) стоявший в испуге у окна, но шум в комнате был такой, как будто там ворочала делишки целая бригада ухарей. Никем не понукаемые, сами двигались предметы, пытаясь зацепить уворачивающегося от них губернатора. Сама слезла со стены рама картины и стала гоняться за ним, и потом с силой обрушилась ему на голову. Голова осталась торчать в дырке, между синих гималайских гор, какие так любил рисовать в штате Пенджаб гениальный Рерих. Если бы Рерих был жив, то картину, представшую его глазам, он наверняка назвал бы» Всклокоченная Голова губернатора Мокшева в Гималаях».