Перекресток «яблочко»
Ночь. Тишина. Темно и пусто. Вдали на шоссе вынырнули из-за поворота фары.
Едет, послышалось сзади. Кто-то из солдат загремел каской о скамейку.
Рано еще. Шхемский идет, с видом знатока проговорил шофер и посмотрел на часы.
Шхемскому тоже рановато. Эй, воины! Встаньте на дороге! Этого тормознем! крикнул сержант и высунул в приоткрытую дверь винтовку.
Двое молодых нехотя выбрались из джипа, напялили каски и встали с винтовками наперевес посередине шоссе. Через несколько минут, приблизившись к посту, фары переключились на ближний свет, и стало ясно, что это не автобус, а длинный арабский «мерседес». Замедлив скорость, он съехал на обочину метрах в десяти от джипа и остановился. Открылись две задние двери.
Закрой двери! сразу заорал сержант. Приказываю закрыть двери! Воины, чё встали! Чёрт бы вас подрал! Бегом, проверка документов! Двери открывать запрещается, все разговоры через окна!
Он выскочил из джипа и побежал к машине, подгоняя солдат подзатыльниками. Все трое, щелкая затворами и поднимая винтовки «на грудь», окружили мигом захлопнувший двери «мерс». Из окон к ним протянулись руки с паспортами и какими-то бумагами. В джипе зашипела рация:
«Василек», говорит «яблочко». Что у вас там, Ари? Прием.
Ари побежал играть в войнушку. Документы проверяет. Это Миша. Прием.
Миша, отвечай по коду. Тут тебе не литературная гостиная. Доложите об окончании знакомства. Как принял? Прием.
Хорошо.
Не «хорошо», а «принял верно», рявкнуло «яблочко» и заглохло.
Миша вылез из-за баранки и, обойдя тяжелую дверь, забрался с ногами на капот. Ари с видом «терминатора» возвращался к джипу, за ним плелись молодые. Из открывшихся шести дверей «мерседеса» вылезли человек десять.
К автобусу приехали, кинул на ходу сержант и полез к рации докладывать «яблочку» об окончании проверки. Арабы расселись на бетонных блоках, огораживающих автобусную остановку.
Тем временем начало светать, и Миша стал наблюдать за небом. Он очень любил палестинские рассветы. В России такого не было, или он просто никогда не обращал на это внимания. Ах да, в России ему никогда не приходилось встречать рассвет. А тут через день. Расписание романтики.
Сначала темнота на востоке разделялась на две части. Под черным небом с яркими южными звездами вдруг вырастала еще более черная неровная масса, тянущаяся огромными волнами с севера на юг. Потом разом проступала четкая граница между верхней чернотой и нижней, а звезды как-то незаметно начинали тускнеть и пропадать. Потом становилось ясно, что это не звезды тухнут, а небо за ними становится светлее, ясно очерченное снизу неровной линией покатых Шомронских гор.
Из-за гор во все еще темное небо просачивался багровый цвет восходящего солнца, а сверху проступала из черноты темная синь зенита. В какой-то момент, когда то и другое уже достаточно светлело, Мише удавалось разглядеть над горами тонкий оттенок зеленого, который тут же пропадал, заливаемый снизу и сверху красным и голубым. Затем становились видны очертания окрестных склонов и дорога.
Миша спрыгнул с капота и пошел пообщаться с арабами. Коренные израильтяне сочли бы это дикостью, для них арабы враги, но Миша за несколько лет жизни в Израиле так и не смог развить в себе бдительность и чувство патриотизма настолько, чтобы они пересилили элементарное любопытство. Тем более, ему, с винтовкой М-16 на шее и тремя вооруженными до зубов солдатами и бронированным джипом за спиной, ничто не угрожало. Он как бы невзначай присел на один из бетонных надолбов у остановки и стал рассматривать ждавших автобуса.
Несколько парней в дешевых джинсах и ярких рубашках, наверно, едут на работу. Может быть, в Рамаллу, а может и в Иерусалим. С ними старший коренастый араб в заношенной одежде неясного цвета и вязаной советской шапочке с помпончиком. Чуть в стороне от них девушка, закутанная в темное широкое платье до пят и белый платок, так что видно осталось только бледное гладкое лицо. По обеим сторонам девушки две бабки уселись прямо на грязный бетон роскошными бархатными платьями до пят, с вышитыми на груди замысловатыми узорами.
Вышивкой арабки украшают любые выходные платья, даже те, что носят на базар, но бархат значит едут в важные гости. И родственницу молодую везут. На смотрины, что ли?
Салям алейкум. Вы куда? небрежно обратился Миша в сторону бабок, как бы приглашая их к разговору, но как бы не обязывая их отвечать.
В Рамаллу, милый, в Рамаллу, ответила одна из бабок на неожиданно хорошем иврите. А ты русский, небось?
А вы откуда знаете? Миша даже опешил от такого быстрого развития разговора.
Уж насмотрелась я на вас, вздохнула бабка вышитой грудью. Да и не стали бы эти с нами говорить. У ваших-то хоть душа есть, не то что у этих.
Ну, положим, и наши бывают разные неопределенно протянул Миша, не решаясь задать бабке следующий вопрос и ожидая, что она сама выберет тему разговора.
И дались вам эти евреи! Что в них хорошего! Вот, красавица тоже, она махнула рукой на девушку, везем брату, как скажет, так пусть и будет.
Девушка метнула в бабку пронзительный взгляд. Та замолчала, но видно было, что ей не терпится излить душу. Вторая бабка достала из складки платья семечки.
Ты вот зачем сюда приехал? Из Москвы? начала опять первая.
Да я ведь тоже еврей, хоть и из Москвы. Моя страна, захотел и приехал.
Была я в вашей Москве Да какой из тебя еврей? Видала я настоящих евреев Там тебе плохо жилось, что ли? А, скажи? Здесь-то чем лучше?
Миша задумался. Это вопрос он и сам себе задавал не раз, но ответа пока не нашел. Бабка замолчала.
Голубая и красная половины востока, перемешиваясь, блекли, светлели и разливались по всему небу светло-охристой пеленой, оставляя лишь на западе, над Тель-Авивом, темно-бурый осадок ночи. Линия гор на востоке становилась все чернее, все чётче, все ярче наливалось оранжевым цветом небо над ней, и вдруг, как огромный прорвавшийся волдырь, в нем появился и начал прямо на глазах расти сочно-красный край солнца.
Половина долины напротив них окрасилась в оранжевый цвет. Перекресток с автобусной остановкой и бетонными блоками, которые ставились посередине дороги во время беспорядков, а сейчас были сдвинуты на обочину; тяжелый, откинувшийся назад под весом брони, джип; боевая точка на склоне на другой стороне дороги, загороженная такими же блоками и обложенная мешками с песком; торчащие из нее крупнокалиберный пулемет «маг» и каска пулеметчика; кое-как накиданные бетонные плиты, ведущие к въезду в роту «яблочко», окруженную двухметровым бетонным забором с колючей проволокой наверху; сторожевую вышку в одном из углов забора, с израильским флагом над крышей и веселым мишкиным приятелем внутри.
А дальше мягкие плавные линии шомронских холмов, округлые, как грудь царицы Савской, и старые, как история про эту царицу; серые валуны, как упрямые кулаки, торчащие из желтой земли; темно-зеленые пучки несчастной зелени, выбивающейся из-под камней на выложенных столетия назад каменных террасах; ряды узловатых кудрявых олив, никак не желающих расти прямо, но переживших в своем упрямстве не одно царство; вьющиеся между холмов дороги на север и на запад, носившие и Авраама, и Магомета, и нынешних незадачливых их последователей; отара овец, будто по каплям стекающая с крутого холма; арабская деревня, белые дома которой, как ступеньки выложили низ долины, с карандашом мечети посередине.
А как вы оказались в Москве? решился продолжить разговор Миша.
Училась, нехотя начала бабка. Мужа моего учиться к вам направили, на инженера, ну и там всякое другое, знаешь Лично Арафат его послал, делегация, великий человек, великие дела делал. Ну и я с ним поехала, тоже училась там всяким делам.
Внучка опять с ужасом посмотрела на бабку, и та опять запнулась.
Сейчас что говорить? Все пропало уже, все пропало Надежды всё, дорогой, сладкие надежды, а теперь вот сиди тут, да показывай этому остолопу бумаги, она махнула рукой в сторону джипа.
Теперь, видимо, кончилось терпение у девушки. Она вскочила с бетона, подскочила к бабке и быстро и рьяно стала что-то говорить ей по-арабски. Та отвечала ей с не меньшим темпераментом. В конце концов, девушка обиделась, отошла на край дороги и осталась гневно стоять там, завернувшись по самые глаза в белое покрывало.
Ишь, строгая какая! сокрушенно обратилась к Мише бабка. Вижу, парень ты хороший, наш парень, поймешь. Дед погиб, отец погиб, ладно, решили мы их в свет вывести, в Иерусалиме все учатся. Сестры и братья у нее, как люди, а эта одно заладила себе люблю и все! И где ж она его встретила-то, окаянного? Из этих тьфу!
Помолчав, бабка добавила:
Брат у меня остался, в Рамалле живет. Пусть он и решает.
Вот тебе и Монтекки, вот тебе и Копулетти, только и оставалось подумать Мише.
В джипе опять на весь перекресток заголосила рация:
Вот тебе и Монтекки, вот тебе и Копулетти, только и оставалось подумать Мише.
В джипе опять на весь перекресток заголосила рация:
«Василек», говорит «яблочко». Длинный зеленый через точка один. Длинный желтый через точка ноль. Как принял? Прием.
Принял верно, ответил Ари и погнал солдат на проезжую часть.
Из Шхема автобус через пять минут придет. Тель-Авивский опаздывает, перевел Миша военный код на нормальный язык, давая бабке понять, что оценил ее доверие. Из-за дальнего поворота показался старый автобус. Парни и дед с помпончиком потянулись к проезжей части.
Ладно, милый, Аллах велик! в последний раз вздохнула бабка, поднялась с бетона и пошла к мужчинам. Вторая бабка и незадачливая Джульетта поплелись за ней.
2005
Демобилизация духа
Какой-то евпаторийский раввин, к которому многие ходили судиться, всегда говорил (грустно и нежно) и спорщикам, и свидетелям: «И ты не прав, и он не прав, и они не правы. Идите с Богом».
Иван Бунин. «Дым без отечества»
Я тонул, ощущая, что выживу, потому что видел чёрное дно и пробивающуюся через воду молочность солнца.
Некрас Рыжий. Чешежопица. Очерки тюремных нравов.
1.
Его звали Отамбеков. Младший сержант Отамбеков. Имя, наверно, я тоже вспомню, но пока хватит и фамилии. Перед дембелем Башка дал ему сержанта, так что Серёга Куликов нашивал Отамбекову на дембельский китель три лычки. Но всё время в части он был младшим сержантом.
Когда мы в первый раз его увидели, он сидел в тапочках на крыльце узла связи и ковырялся в ноге. Он ходил тогда в тапочках, не в ботинках. В тапочках разговаривал с немцами, в тапочках ходил в столовую, в тапочках стоял на разводе. Тапочки это статус. Формально его тапочки объяснялись тем, что у него болела нога. Но нужно иметь статус, чтобы больная нога дала тебе тапочки.