На ноябрьские праздники колхоз устроил всем коллективный обед. Детей не разрешали брать, но я всё же, взяв Шуркины галоши, прибежал туда. Выглядываю из-за угла, ищу мать. За длинными столами с едой в бараке сидело много народа. Говорил Калякин:
Товарищи! У нас сегодня большой праздник 28 лет Великой Октябрьской революции! Это великая дата! Но у нас есть и свой маленький праздник. Мы убрали весь урожай и выполнили государственный план по поставкам хлеба, льна и всей остальной продукции мясу, молоку, яйцам, шерсти, кожи. Все хорошо потрудились даже враги народа, которых нам прислали на перевоспитание. Но самый большой праздник победа товарища Сталина над Гитлером в этом году! Именно благодаря великому вождю мы победили! Так выпьем же за его здоровье! Слава товарищу Сталину! Ура!
Все поддержали, выпили, начали есть, заговорили. Стаканы с мутным самогоном быстро наполнялись и выпивались, в бараке начался невообразимый шум. Заиграла гармонь. Я нашёл мать в самом дальнем углу барака и проскользнул к ней. Мать не удивилась она уже примирилась с моим упрямым характером, пододвинула тарелку с мёдом, наполовину опорожнённую. Я жадно накинулся на мёд ничего вкуснее не ел в жизни! Мать толкала меня под столом ногой, оттягивала меня от тарелки, шипела, но я не мог оторваться от мёда, пока полностью не вымазал хлебом досуха тарелку. На нас уже косились. Мать всучила мне в руки два пирожка, дала подзатыльник и прогнала домой. Шёл по глубокому снегу в темноте, грел за пазухой пирожки, но всё же не утерпел, достал их и обгрыз края. Принёс Шурке тот с жадностью накинулся на них.
Становилось всё холоднее, в бараке мы все мёрзли. Три семьи как-то договорились, подружились, и ушли в избы к местным сибирякам. А надо сказать, что отношение к нам сибиряков с годами так поменялось, что мы все стали друзьями и они поняли, что мы не какие враги, а просто пострадали от режима большевиков безвинно. В бараке остались мы со Спириными, которые вообще нигде не работали. Мать, жалея их, кормила своей картошкой и она быстро расходилась. И мать начала потихоньку приносить «свинячую» мелкую и мёрзлую. Кроме картошки не было, по сути, ничего другого, и мы захлёбывали её киселём из овсюга. Спирины были из соседнего с Кисловодском города Ессентуки, и мать Клавки постоянно рассказывала, какой это прекрасный город, как там цветут вишнёвые сады, сколь дивных фруктов растут на плодовых деревьях у всех жителей, какие чудесные поля с цветами сразу за городом и т. д. Плакала:
Переживём ли эту зиму? Боже, какие холода здесь! За что мы так страдаем? Я не пойму, почему нас выслали в этот ад! За что?
Мать успокаивала:
Вот увидишь, Надя, разберутся, простят. Это какое то недоразумение. Надо написать письмо товарищу Сталину. Это, скорее всего, сделали его враги троцкисты. Помнишь, сколько их судили до войны, но, видать, ещё много их осталось у власти.
И вот кто-то доложил Калякину, что мать таскает картошку, которую привозили для свиней. В этот раз Калякин был неумолим, прогнал мать с работы и выкинул нас со Спириными из барака. Мать плакала, рыдала, падала в ноги к Калякину, просила дать хоть какую-то работу и угол, но всё было бесполезно. Мы поселились прямо в телятнике и нас ожидал самый свирепый год в Сибири.
Глава 8
Голод
И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою:Удвоить, утроить у этой стены караул,Чтоб Сталин не встал и со Сталиным прошлое
Евгений Евтушенко.
Никто из сибиряков не пускал нас в свои избы на постой, и мы со Спириными поселились в телятнике на краю посёлка. Уже свирепствовала зима, снегу было по колено, мороз был просто ужасный особенно ночами. Мы выбрали в самом углу телятника закуток, наносили вороха сена и соломы, зарылись в неё в старых фуфайках, залатанных пимах, дырявых шапках и рукавицах, которые нам дали некоторые жалостливые бабы. Голодные телята лезут со всех сторон в наш закуток, сосут одежду, мочатся под нас. Грязь, вонь, а нестерпимее всего холод, который проникает во все поры тела дрожим постоянно. Лежим целыми днями, плачем, молим Бога о помощи. Мать рыдает, причитает:
Глава 8
Голод
И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою:Удвоить, утроить у этой стены караул,Чтоб Сталин не встал и со Сталиным прошлое
Евгений Евтушенко.
Никто из сибиряков не пускал нас в свои избы на постой, и мы со Спириными поселились в телятнике на краю посёлка. Уже свирепствовала зима, снегу было по колено, мороз был просто ужасный особенно ночами. Мы выбрали в самом углу телятника закуток, наносили вороха сена и соломы, зарылись в неё в старых фуфайках, залатанных пимах, дырявых шапках и рукавицах, которые нам дали некоторые жалостливые бабы. Голодные телята лезут со всех сторон в наш закуток, сосут одежду, мочатся под нас. Грязь, вонь, а нестерпимее всего холод, который проникает во все поры тела дрожим постоянно. Лежим целыми днями, плачем, молим Бога о помощи. Мать рыдает, причитает:
Господи! Помоги нам и помилуй нас! За какие грехи нам такое наказание? За что наши мучения? Вот и приходит смертушка, дети! Бедный отец! Знал бы он, как сейчас мучается его семья! А может, и нет его уже самого на свете
Все дружно ревём, и Спирины с нами воют во весь голос. Особенно мёрзнут руки, и мы иногда не выдерживаем. Как только какая нибудь тёлочка растопыривается, готовясь помочиться, мы протягиваем к струе горячей мочи руки и греем их. Погреешь, обтёр пуком соломы руки и до следующей тёлочки.
Как то мороз чуть отпустил. Мать как-бы проснулась, поднялась, вышла во двор, затем говорит мне:
Колька, надо бороться, надо спасаться! Давай пойдём в Алексеевку может там нас кто-нибудь пустит к себе перезимовать? Нам бы только до весны продержаться!
Идём с матерью по глубокому снегу. На мне дырявые старые пимы, одет в лохмотья. На матери старое пальто, подпоясанное верёвкой, облезлая шаль с махрами. Идём, слезами заливаемся. Походили по селу, попрошайничали во дворах, поплакались. Чуть чуть дали брюквы, картошки и турнепсу. Одна баба сжалилась, всё расспросила, говорит:
Ты вот что, девка! Жалко мне твоего пацана. Пропадёте. Приходи завтра на ток! Я бригадир. Будешь работать. Чем могу помогу.
Мать в Алексеевке начала работать крутить вручную рожь и овёс на току, а я пошёл «зарабатывать», т.е. побираться. В нескольких дворах были собаки, но большинство дворов были без них. В одном постучал в двери сеней. Выглянула миловидная женщина:
Тебе чего?
Тётенька! Дайте чего-нибудь поесть! Я вам про солдата песню спою.
Она улыбнулась:
Про солдата? Интересно. Давай, может, я не знаю. У меня ведь муж погиб Ладно, заходи.
Отряхнул пимы, зашёл в избу. Начал бодро, весело:
Мы расстались в военное время,Когда землю бомбили враги,Расставаясь, ты мне говорила
Для меня ты себя сбереги.
Женщине, как видно, понравилась песня и я. Она расчувствовалась, обняла меня, расспросила обо всём, накормила. Сказала:
Приходи ещё, Коля! Вон в тех трёх хатах (показала) живут старушки. Я им скажу за тебя. Будешь им помогать по дому подмести, убрать, принести воды из проруби, почистить картошки, а заодно и песни будешь петь.
К матери я летел, как на крыльях. Всё рассказал она обрадовалась. С той поры мы с матерью начали ходить в Алексеевку на заработки.
Идём назад из Алексеевки к Шурке, несём что нибудь ему. Мать за пазухой ржи, овса, я картошки или брюквы. Дорога переметена снегом идти трудно. Звёзды сверкают в холодном небе, недалеко от дороги по обеим сторонам чернеет лес. Всё время оглядываемся, страшно и жутко на душе. Местные рассказывали, что в прошлом году на этой дороге поздно вечером шла учительница. Настигли волки. У неё были спички. Начала жечь школьные тетради, отгонять факелом волков. Да много ли продержишься? Прошла с версту кончились сорок тетрадок. Нацарапала карандашом прощальную записку, вложила в пимы глубоко. Нашли эти пимы с остатками ног учительницы и запиской (войлок на пимах, видать, был очень крепкий) на следующий день. Обычно в тех краях волки постоянно не водились очень болотистая местность. Эта стая, видно пришла издалека, но все люди после этого случая стали их бояться.
Иногда, когда была пурга или особенно холодно, мы с матерью оставались ночевать в Алексеевке у одной моей знакомой старушки, которой я помогал и пел песни. К нашим вшам здесь добавились полчища тараканов и клопов изба так и кишела ими. Но скоро бабка перестала пускать нас на ночлег, ворчала:
Иногда, когда была пурга или особенно холодно, мы с матерью оставались ночевать в Алексеевке у одной моей знакомой старушки, которой я помогал и пел песни. К нашим вшам здесь добавились полчища тараканов и клопов изба так и кишела ими. Но скоро бабка перестала пускать нас на ночлег, ворчала:
Вшей-то напустили мне! Господи, как я теперь с ними справлюсь! Тараканы-то не злые не кусаются! А эти твари, как собаки! Идите с Богом и больше не приходите!
А тут и рожь кончилась! Немного овса матери дали и велели также больше не приходить. Дома из овса мы варили кашу и кисель на воде. По инерции мы с матерью походили ещё в Алексеевку, но уже никто не давал продуктов и не приглашал помогать по дому и петь песни. Мы побирались, выпрашивали очистки от картошки, брюквы, турнепса и варили их дома в сенях телятника. Был конец декабря сорок пятого года, морозы стояли сильные, мы обморозились и перестали ходить в Алексеевку. Лежим в телятнике, зарывшись в сено, на холодной, мёрзлой и мокрой от мочи телят соломе целыми днями ночами, беспрерывно дрожим и плачем навзрыд.
Наступил, кажется, конец нашим мучениям мы медленно умирали. Грязные, косматые, с воспалёнными глазами мы дрожали, метались, стонали и беспрерывно плакали. Крепче всех оказалась Надя Спирина мать Клавки. Она всё ещё выходила выползала из телятника и где-то пропадала. И вот, наконец, как-то поздно вечером принесла в телятник задушенную на верёвке небольшую собаку. Уж где и как она подстерегла собаку и сумела задушить не знаю, но это дало нам шанс прожить ещё неделю. Надя довольно быстро сняла шкуру, разделала и сунула четвертинку в чугунок. Вдвоём они пошли в ближайший лесок и наломали сухого хвороста. Разожгли костерок рядом с телятником и начали варить собачатину. И это спасло нас на некоторое время! Какая же всё таки сила в мясе пусть даже собачьем! Но мясо собаки быстро кончилось, и опять мы начали голодать. Надя и мать ещё раз выварила кости и кишки: мы с удовольствием выпили эту гадость. На этом всё кончилось! Ещё раз или два они что то приносили, варили в чугунке непонятную пищу и тем продлевали нашу агонию. А потом целую неделю Надя с матерью ходили по окрестностям, пытаясь вновь поймать собаку, но всё было безрезультатно! Теперь мы жевали только овёс, с полмешка которого у нас ещё осталось.