C Ближнего Неба - Лазарь Соколовский 2 стр.

Мне снова из прошлого каменных врат,
где не опереться тоске человечьей,
тащить хоть бы веру прапращуров  смят
я временем новым, но, думаю, встречу

достойно и сам предстоящий отрыв,
когда подойдет полоса грозовая,

в золу обративши ребячьи костры,
где с родиной жесткой я тоже прощаюсь

без слез покаянья своих ли, ее,
как в браке отжившем  верстаться напрасно,
расстанусь со вздрогнувшим майским жнивьем,
что ты променял на осенние краски,

в какие, приехав, мне не заглянуть 
провалы годов зарастают пространством
И сам собираюсь в отчаянный путь,
где прах твой качает волной океанской.

Рассчитаться на первый-второй,
потихоньку мельчая с годами
Иешуа  абсурдный герой
в схватке с мельницами, с комарами?

Эволюция наоборот 
соскользанье к пещерному миру:
«Любят деньги, как было, и вот, 
Воланд пел,  пришибут за квартиру».

Алоизий  как там?  Могарыч
выбьет полуподвальчик Арбата,
ну, а тот, кто божественный спич
напридумал, тот съедет куда-то

на Матросскую шумную, на
скит Лефортовский  вся незадача
Хорошо, что прознал Сатана
и «великий прогресс» об-иначил
.

грозным матом  вот снова у нас
«путь святой» и «свобода печати»,
генеральский сплошь иконостас,
в кумаче  пенсионные рати

и церковный гороховый звон
в ожиданье пасхального чуда.
Эволюция вновь под уклон,
где вопрос  не куда, а откуда?

Патриарший совсем обмелел:
и стихи облысели, и проза,
в суете государственных дел
михалковы теснят Берлиоза.

И к чему тот случайный вояж
нас привел  Мастер в горних с подружкой,
остается Бездомный типаж
с Грибоедом и прочей психушкой.

Нет, роман не кончается, не
убывает подпитка ни сверху
и ни снизу  куда Сатане,
старичку? Только стряхивать перхоть

да в припадке дешевых острот
на прощанье косить под героя
Эволюция наоборот 
ФСБэшным отлаженным строем:

 Рассчитаться на первый  второй! 
квадратные плечи и скулы.
Все сначала: Пилат, Крысобой
и чудак молчаливый, сутулый.

Пора ли плакать ликовать
Империя ушла? едва ли?
куда идти? чего искать? 
недоросли, недострадали?

Опять духовную нужду
прикрыть тряпьем материальным
утрачен ритм  А вдруг найду
пусть не заслуженно  случайно,

весенний подновляя крик
и Апполонову квадригу.
Как говорится, все из книг,
и я опять листаю книгу,

ту, первую, где между строк
следы моей судьбы и общей,
что пробуждал какой-то бог,
над чем пророк какой-то ропщет

Что в тьме времен провидит он
помимо мартовской капели,
где отзовется Вавилон
не во врагах  в самих себе ли?

В дареном чуде слов и нот
увериться б, как Савл в дороге,
что все к гармонии идет
Два лучших голоса  помога?

Чего еще?.. К земле влеком
в последних заморозках мая,
цветут черемухи рядком
повдоль реки  ликуй, Исайя,

хоть краткий миг, покуда край
не выдохся в тоске зеленой,
едва намеченной, копай
родную почву по закону

природы же, упрямо сей
разумное неторопливо,
всей прожитою жизнью, всей
непрожитой ликуй, гневливый,

предупреждая от оков,
что только сбросили играя 
и сызнова? Народ таков,
каков он есть  ликуй, Исайя!

Другой даст неизбывный плач,
пока ты грезишь про Мессию,
чтоб хоть чуть-чуть дрожал палач
в притихшей засветло России

Проходит все, но все ль пройдет,
когда борьба  стезя святая?..
Копай постылый огород,
усталый раб,  ликуй, Исайя!

Увы, дергач, пророк не врач,
особенно в предгрозовые,
ему доступен разве плач 
вся жизнь твоя, Иеремия

Когда опять нам исполать
пускаться в сталинские злые,
вдохнув глоток свободы  лгать
отвыкнув?..
Плачь, Иеремия!

Уже пастух присел на двух
скамьях: диктатор и вития 
что ж мы молчим? имперских дух
по сердцу?
Плачь, Иеремия!

От старых стен привычный крен
«ломать не строить»  крепче выя?
Навыворот  какой-то ген
в нас странный
Плачь, Иеремия!

Как на пари, приотворив
глаза, внять сказкам про батыев?
Враг не во вне сидит  внутри,
в тебе же
Плачь, Иеремия!

Куда ж страну  опять в войну?
Сомкнемся мертвые? живые?
Ведь главное  поднять волну,
а дальше
Плачь, Иеремия!

Слова лишь отзвуки игры
кровавой, улично-дворцовой,
истерлись ижицы, еры 
чтобы опять начать по-новой?

Ужель не выдохлись круги
всенепрощающей природы,
и наших смут? Кругом ни зги
мы снова ищем в переводах

лазейку выхода  глухи
и строки красные, и нравы,
опять ввалиться от сохи
в соблазны те же и подставы

Мой Бог! кто из сидельцев прав
в чреде смирений  революций?
Я убираю книгу в шкаф,
чтобы забыть? или вернуться?

Сойдет погожая весна
и долгожданный ветер свежий
От двух скитальцев тишина,
и мир все тот же, мы все те же

простыми, грешными людьми.
Изменит что чреда иная,
как ни ликуй, Иереми
как ни зайдись в слезах, Исайя

Где прежние годы? где весны мои?
ворота в природу взаправду открыты?
И будто в ответ мне гремят соловьи
в Донском, где оплаканы судьбы и сбиты

на встречу потомкам? на суетный тлен?
на жалкие свечки в бумажных букетах?
Не знаю но рвется сирень из-за стен,
и это бушующей жизни приметы,

как пряная, ливнями пьяная водь,
ломающая колеи и маршруты,
как еле прикрытая буйная плоть
студенческой стайкой спешит к институту,

сквозь свежую листвень текут светлячки
от солнца и пляшут по рельсам трамвайным.
И как я ни грустен, теряю очки
от этой весенней и девичьей тайны.

Спокойно б двоякое шло торжество,
как вечный покой или вечное бденье,

но где взять предела того и того,
особенно в майский пробег совпадений,

когда настигают не браки  брачки,
ничуть не сбивая нам скорби о близких
ушедших. Я снова теряю очки
в сиренях, процветших среди обелисков.

С чего начать июнь сухой
уже зашел за половину,
взметнулся первый травостой,
я распрямился, как рябина,

прочнее, вроде, в землю врос,
испив сиреневую влагу,
прикрыв измучивший вопрос
зеленой дробью винных ягод.

Ах, лето, лето! как я мог
так поглупеть, приняв за чудо
кружавчатость морковных строк,
взметнувшихся, как из-под спуда,

что показалось  сам воскрес!..
Все это отдавало фальшью:
преобразив травинку, лес,
природа покатила дальше

в свой нескончаемый поход,
в дремучие метаморфозы 

я лишь застыл, разинув рот,
на снизку рифм роняя слезы

Пусть огрызнется мир иной
чредой карманных революций 
сорваться с ней нам не дано,
возможно только встрепенуться

и, сбросив собранную кладь
чужих и собственных поверий,
пытаться детям передать
следы поверженных империй

История не склад, не бал 
росток любви сквозь грохот пушек,
и если сам не добирал
в алчбе  несчастьями обрушит.

Круг завершивши вековой,
герои спрячутся в былины
С чего начать июнь сухой
опять зашел за половину.

Увы, иначе мы растем,
труднее, медленней мудреем,
природа прет своим путем 
нам хоть стремиться вслед за нею

Заметил, черный пес бежит по пашне.

Гете

Златым кольцом  возвратный путь
истории  и мы по храмам
отправились, раскинув рамы
(приворожив погоды ртуть)
души, уставшей от бедлама

чужого  своего Поля
заросшие пленяют дурью
(смотаться ли?..) и хмурый Юрьев
напоминает: у руля
все тот же кормщик, что до бури.

Но легче дух, лишь на задах
провинциальных пьяных оргий
откроется резной Георгий,
и на губах застынет  ах!..
(курчавый пес, отстань, не дергай!).

И трижды отплясав кругом
язычества на христианстве,
откроется дорога странствий
в веках, уложенных рядком
в прапамяти. На то пространства

даны нам вширь и вглубину,
где благость тихая да удаль
шальная рядом  амплитуда ль
такая валим на войну
(пес, на тебя?). Но вот и Суздаль,

несуетлив и узкоплеч,
по маковки церквей спокоен,
рыжебород, когда-то воин,
теперь щиты скатились в речь 
в О круглое, что ж до героев,

давно повывелись борцы,
пророки вымерзли подавно.
Торговый ряд гудит исправно 
толкают бабки огурцы,
на сувениры скинув славный

(замолкни, пес!) славянский дух.
Дорожка в Кремль неказистей,
спасаясь от совковых истин
хмельным набором медовух,
как древним валом в палых листьях.

Старинный, сонный город средь
ухоженного чернозема
(смотаться ли?..), вдруг здесь, как дома,
дано где жить и умереть,
вот разве нет друзей  знакомых

Ризположенский монастырь
нас приютил на пару суток,
куда деваться  двух минуток
не хватит, чтоб пропеть псалтырь:
расцвет  короткий промежуток

седого Суздаля. Молва
смирилась  хоть часов 12,
чтобы от Кидекши добраться
мужской к невесте Покрова.
А там опять брести с прохладцей

к раззолоченному холму
в заросших рвах  подобье ларца:
кокошнички Куда деваться,
крута дорога к Самому
в плену наивных мотиваций

всегда готовых на восторг
музейных дам, глухих монахов.
Как будто можно взмыть из праха,
что создал сам  все торг да торг,
а между  все топор да плаха.

Однообразье Не мудра
и здесь провинции житуха,
не то чтоб оскуденье духа,
а бесконечная игра
с историей, как сон в полслуха.

Куда деваться  мир таков,
каков он есть, принять итожа,
верстаться с ним  себе дороже.
Звонят Владимир и Ростов,
и потому не милуй, Боже,

и не карай Где глубь и ширь
друг с другом не договорятся,
терпи и плачь  куда деваться.
Ризположенский монастырь,
соавтор всех твоих простраций,

как и моих, нетороплив
(коль выбрал сам). Случился поиск,
вот-вот, казалось Твой ли происк,
что снова сверзнулся Сизиф?
Но в ту же пропасть мчится поезд!

И вечно так: едва простор
наполнится каким-то смыслом 
вниз камень! Сколки скользких истин
Прощай, мой Дмитровский собор,
до новых слез и евхаристий,

Хоть не вернутся «ер» да «ять»,
костлявый компромисс бессмыслен,
здесь снова соблазняться высью.
Собаке, где тебе понять
зуд творчества движенья Брысь ты!

Вот тоже мне  ночной дозор,
цензура на клубок сомнений
надбытовых.. Практичный гений,
я расторгаю договор!
 Ну, и куда? к ризположенью?..

Обратный сход был недалек 
скатились тихо восвояси
к деревне. Два соседских Васи
лишь усмехнулись Эпилог
все ближе, ближе. Что в запасе,

в годов остатке: кабинет,
диван истертый, пыль на книгах
(смотаться ли?..). Какого фига
ждать перепашки напослед
ради единственного мига

не смысла, нет, не света сфер,
перед которыми немею 
частичку формы, край идеи,
подушку рифмы, простынь вер,
чтоб на шарап слова развеять

Поэзия  заклятый миг
неимоверных откровений,
возможных только при размене
всего на пшик  один язык
гудит, как целый мир растений.

Тут Искуситель ни к чему,
он может только расстараться
в дне суетном. Куда деваться,
хоть к черту  в Суздаль, в Кострому.
У говоров, как и у наций,

своя проекция угла,
распашка глаз, корысть согласных,
что не смолкает в тюрьмах классных
Куда нас рифма завела?
Мой пес, увертливый, как масло,