:8.8. Деревянные пальцы не слушались. Он в десятитысячный раз сказал себе, что надо отсюда сваливать; помял, расчленил, махнул, не глядя, швырнул, как швыряют лимонку, в слюнявые удивленные морды и, пригнувшись и сощурясь, придерживая дыхание словно в ожидании того, что сейчас должно произойти, бросился к Лису и Штиису, воинственное окружение которых вдруг будто бы заметно потеряло в прежней активности и теперь прислушивалось как бы к чему-то.
:8.9. Над тесным встрепанным пролетом в деревьях нависла выжидающая, нехорошая тишина. Подхватив настроенного продолжать веселье до неузнаваемости взъерошенного Лиса за широкий шипастый ошейник, мерзко липший к пальцам, не глядя больше на плосколобых тварей, тенями шарахавшихся мимо, и не переставая жестокими ударами в спину подгонять все норовившего оглянуться Штииса и что-то сообщить, Гонгора длинными прыжками рванул, не чувствуя ног, через почерневшую высоченную крапиву к высохшим елкам, мимо развалившегося от старости вибрама, который оказался при ближайшем рассмотрении и не вибрамом вовсе, комьями перепревших листьев просто, прилагая еще усилия, чтобы глядеть прямо и не спотыкаться, прочь от угрожающе, медленно барахтавшейся позади, гудевшей тучи, прочь от этих мест сквозь стегавшие по глазам ветви, с сердцем, бившим в ключицы, с сорванным дыханием и с беспрестанно хлопавшим по заду, тяжело вихлявшимся рюкзаком, на чистый воздух. «Я же кричал: бросай рюкзак объяснял, задыхаясь, рядом голос Штииса. Соратник, подсигивая, тоже летел, обеими руками держа у груди испачканный топор и только крепче зажмуриваясь, когда у лица оказывалась новая ветвь. У меня же еда» «Пронесет, Пронесет» думал Гонгора. Они единой мощной упряжкой, одним рывком перемахнули через ручей, едва не сорвавшись, успев набрать полные щиколотки воды: Штиис не переставал что-то тарахтеть, Гонгора, все так же не отпуская, крепко держал Лиса под мокрый узец; они сломя голову пронеслись мимо заросших слоистых камней, миновали неровную голую стену, гребень с возвышенностью и провалились в полого и широко уходившую вниз ложбину. Когда сквозь користые рыжие стволы огромных сосен засинело светом, забрызгало ослепительно солнцем озеро, никто не мог уже ни о чем ни говорить, ни думать.
:8.10. Скатившись по крутому песчаному обрыву берега с каменистыми проплешинами и редкими деревцами, где из песка лезли тут и там во все стороны высохшие узлы кореньев, они упали в податливое крошево, нагретое и сухое, и остались так лежать, чтобы лежать еще вечность. Знаешь, что это было, спросил Штиис через силу, не поднимая лица. Мы нашли ее. Все-таки они появились теперь. Участок земной поверхности со страшно бедным уровнем напряженности магнитного поля. Аномалия заднепроходная. Ну и сволочи
:8.11. Гонгора закрыл приоткрытый глаз, нечего тут было больше видеть. Щека немного саднила на горячем песке. Наша стая по-прежнему сильна, подумал он. У самого носа торчал, всаженный в песок, блистая слегка помутневшим широким зеркалом длинного лезвия, острый на все готовый нож. Они лежали долго, как и предполагали, бесконечно долго, не шевелясь и не открывая глаз, и только Лис временами еще приподнимал встрепанную медвежью голову и грозно урчал, нервно вздрагивая всем телом. С разорванной губы у него, быстро тускнея и сворачиваясь в песке, падала черная капля.
Дед обсиживал обломок базальта у воды, непринужденно нашаривая ладонью и не находя под собой не слишком горячих мест, щурился, собирал вокруг глаз морщинки, облизывая самокрутку и бросая невозмутимые взгляды то на нее, то на Улисса и снова начиная ерзать, менять участки слишком нагретой поверхности камня.
Ну вот и славно, сказал дед.
Bсе помолчали.
Дед спросил, глядя на Штииса:
Сильно зацепило?
Штиис напряженными глазами разглядывал утес за спиной деда, нависший над кедрачом, разбитый трещинами и изрытый террасками. Он нехотя взял себя за правый локоть.
Улиссу сегодня досталось, нога вон. И с губой что-то. В общем и целом, как я понимаю, все, можно сказать, отделались легким испугом, со значением заключил Штиис. Он покачал головой и с огорчением качнул поясницей, как бы испытывая на прочность. Чего-то не везет мне в последнее время.
Дед оценивающе осмотрел самокрутку, повертел в пальцах, сунул в зубы и еще раз бросил взгляд на Улисса, просторно раскинувшегося на песке. Улисс, заслышав знакомые созвучия, приподнял один мохнатый обрубок уха.
Ну вот и славно, сказал дед.
Bсе помолчали.
Дед спросил, глядя на Штииса:
Сильно зацепило?
Штиис напряженными глазами разглядывал утес за спиной деда, нависший над кедрачом, разбитый трещинами и изрытый террасками. Он нехотя взял себя за правый локоть.
Улиссу сегодня досталось, нога вон. И с губой что-то. В общем и целом, как я понимаю, все, можно сказать, отделались легким испугом, со значением заключил Штиис. Он покачал головой и с огорчением качнул поясницей, как бы испытывая на прочность. Чего-то не везет мне в последнее время.
Дед оценивающе осмотрел самокрутку, повертел в пальцах, сунул в зубы и еще раз бросил взгляд на Улисса, просторно раскинувшегося на песке. Улисс, заслышав знакомые созвучия, приподнял один мохнатый обрубок уха.
Йодом прижгли?
Гонгора кивнул.
Н-ну и ладушки тогда! произнес, не поднимая головы, дед с той восходящей интонацией, с какой обычно сочетают заметно вознесенную бровь и широко раскрытый зрачок.
Он сощурился сильнее, обратившись взором теперь к диску солнца, что касался своим краем скал, закончил хлопать себя по карманам и произнес негромко, закуривая и пуская из ноздрей дым:
Ни хрена ему не случится.
Он затянулся еще раз, ткнул папироской в сторону скалы, что торчала из сизого кедрача неподалеку у берега, и сказал:
Знаю я там одно хорошее место. Вот там и остановимся.
Pасстелив перед палаткой клеенку и вывалив на нее куски вяленого мяса, конбаур и лепешки с домашним сыром, консервы, дикий лук, чеснок, укроп и прочую растительность, вновь облаченный в свой светлый шерстяной крупновязанный свитер дед, сладко кряхтя, принялся готовить роскошный ужин, обстоятельно и не спеша освещая при этом методику приготовления конбаура из горного козла и особенности взрезания живой скотине сердца и кишечника с дальнейшей целью наполнения последнего свежей кровью, вынимания, отваривания и употребления («В мертвом-то козлу кровь не бежит, вот ведь беда»), причем тонкости взрезания каким-то непостижимым образом гармонично сочетались с тонкостями накрывания на стол, которые на сонный взгляд уже притомившегося в ожидании Гонгоры сводились в конечном счете к нехитрому тезису: «Голодный съест». Съезжая по некой известной ему аналогии с гастрономических сложностей на события будней, дед развлекал окружение рассказом об одном старом эвенке, чьем-то соседе Колле, имевшем обыкновение спозаранку, когда весь лес еще спит, вывалив на крыльцо в одних кальсонах, палить из своего охотничьего бокфлинта по приколоченному к забору черепу медведя.».. Мы, бывало, заранее спорили; попадет или нет. Не попадет значит, все нормально, сосед с вечера поддал и полезет сейчас в погреб» Дед аккуратно уложил в закипающий котелок пухлые колбаски конбаура, поперчил, посолил и продолжил. «А тут, понимаешь ты, сделали вдруг завоз: шнапс в магазин, а горючее в бочках А горючее, понимаешь ты, догадались сгрузить к забору соседа. Так мы, веришь, вожжей нас всех, только к утру докумекали, как в голову стукнуло. Мне аж сейчас холодно делается, как вспомню. Выскакиваем во двор, а сосед наш уже всё, как положено: в кальсонах, босый, морда столбом, волоса дыбом, и держит, лярва, уже этот череп на мушке. Ну, мы, понятно, врассыпную и к забору, рты разинув, руки раскинув, чтоб, значит, грудью прикрыть Шум, гам, беготня, кричим: Колля, что ты, Колля!.. А Колля водит дулом меж нас и приговаривает: а уйди а ну-ка, ш-шас я его»
И дед, широко разбрасывал руки с зажатыми в них чесноком и ножом, двигая корпусом в разные стороны и показывая, как они прикрывали грудью
В отдалении что-то слабо шлепнуло и затихло. Усеянную крохотными иголками звезд зеркальную поверхность озера время от времени нарушали, расходясь и слабея, круги. Здесь же поблизости, с прибрежного каменного уступа были далеко закинуты резинки, и дед обещал, что к утру чего-то будет. Быстро стемнело. Мраморные скалы, что жались к воде беспорядочно и тесно, давно уже казались просто рваным непроглядным провалом на фоне огненной нити заката. Обшарпанный ветвистый колосс древней пихты за отмелью вплотную прижимался к голой иссеченной трещинами стене скалы и огромным глыбам, кроной своей почти достигая их парапета. Там дальше за камнями угадывалась речка, оттуда, откуда-то из далекого далека доносилось тихое шуршание и слабые вскрикивания. Перед лицом этих закутанных в тучи кедрового стланика стиснутых угрюмых гранитных стен узенький пятачок песчаной отмели как-то не внушал много доверия в смысле надежности, но другого здесь не было, и лишь бойко булькавший подкопченный котелок над шумно трескавшим сучьями костром нагнетал состояние полудремотного транса и спокойствия, распространял временами вокруг себя непривычно аппетитные запахи, заставляя встряхиваться, усаживаться на разостланном спальнике удобнее, растирая в жарком багровом свете ладонями лицо, налитое сухим теплом. Почесать ушко моему маленькому, пробормотал Гонгора, бездумно наблюдая за гипнотическим танцем пламени, положа руку на голову Лиса, окончательно разомлевшего в тепле. Лис, смежив глазки, глубоко вздохнул и лениво проурчал что-то неодобрительное. Становилось довольно прохладно и сыро.
Покопавшись в углях, Гонгора пристроил к котелку крепкую кедровую веточку, и неутомимо сыпавший искрами костер затрещал с новой силой. Это будет долгая ночь, подумал он, чувствуя затылком влажное прикосновение подвижного воздуха и стискивая ладони вместе, он не в силах был отделаться от ощущения собственной здесь уместности, он поднял глаза вверх, где было черно, где горели звездные дороги и моря, млея над ним холодно и высоко, где горело звавшее его давно и почти отчаявшееся уже в ожидании ночное небо, сейчас не оставляло одно странное чувство, даже уверенность, что где-то там дальше, впереди, быть может, в такой же милой сердцу жутковатой тиши, чутко настороженной, как бы погрузившейся навечно в неизбывный мрак философии бытия, в состоянии такого же обманчивого покоя, но уже на совсем другом витке спирали, в таком же обессиливающе мерном течении ночи, но уже в совсем ином измерении, на дикой отмели безвозвратно уходящего, почти уже ушедшего и все никак не способного уйти времени будет потрескивать еще не один костер, все так же будет сыпать искрами и мягко шевелить изжелто-синими ломкими угольями огонь, а за спиной молча, все понимая, стоять ночь. И будет то самое странное чувство, почти уверенность, что где-то такое уже не то было, не то обязательно случится; но это произойдет потом. Сейчас же сквозь непреодолимые пласты тьмы у небесного порога он желал видеть отсвет, хотя бы слабый отблеск того огня, хоть воспоминание о том блеске