Нет, слёзы она вытерла рукавом. А платок бережно сложила в четыре раза и спрятала туда, куда испокон веков женщины прячут всё, что слишком ценно, чтобы носить в карманах или сумочке. Постояла ещё немного в коридоре, посмотрела, как пожарные заливают водой их теперь уже бывшую комнату. Интересно, им дадут новую? Или администрация вообще всех уволит, узнав про чайник?
О том, что произойдёт, если её уволят, даже думать не хотелось. Нет, только не её. Все же знают, что Нюрка обедает на улице. И дядя Азад видел, как она шла со двора перед тем, как сработала сирена. А Эльмиру и Гюнель пускай увольняют, жалко, что ли? Может быть, новые девчонки, которые придут на их место, окажутся более интересными собеседниками?
На всякий случай Нюрка подошла к Захре, узнать, что ей делать. Но та только замахала руками иди, мол, домой, не до тебя. Всё равно никто сегодня заселяться не будет, гостиницу закроют на несколько дней. Нюрка окончательно повеселела. Полдня свободных!
Домой она, конечно, не пошла. Мама ждала её только к вечеру. И маме совсем не обязательно знать про пожар и внеплановый выходной. Можно гулять по городу сколько влезет. Нюрке очень нравилось просто гулять разглядывать прохожих, сидеть на лавочке в Нагорном парке и смотреть на море, бродить по улочкам Ичери Шехера и воображать себя Шамаханской царицей, обходящей свои владения. Отличное это развлечение, гулять. А главное, что бесплатное.
Сегодня её потянуло к морю. По случаю ветреной погоды и середины рабочего дня народу тут почти не было, поэтому, не опасаясь посторонних глаз, Нюрка села на парапет и вытащила платок. Ещё раз тщательно его осмотрела. Целёхонек. Прижала к лицу. Увы, платок пах дымом и палёной пластмассой. От запаха его одеколона давно не осталось и следа, всё-таки уже год как платок хранился у неё, а не у настоящего владельца. Но иногда Нюрке казалось, что она улавливает слабый-слабый след того аромата. Она потом перенюхала всю парфюмерию в мужском отделе самого большого магазина косметики, но не нашла ничего даже приблизительно похожего. Так и не узнала, что у него за одеколон.
Но главное, от платка шло его тепло. До сих пор. Его вещь. Глупо, конечно. Он, наверное, ни разу им не пользовался. Да у него, может, миллион таких, на один раз. Может быть, Зарина распихивает ему по карманам эти платки, чтобы рукавом нос не вытер где-нибудь на камеру. Плевать. Нюрка предпочитала думать, что платок особенный. Просто потому, что был в его руках.
Странное дело, тот март прошлого года ей следовало бы забыть, просто стереть из памяти. Но кроме всего плохого в том марте была встреча с Всеволодом Алексеевичем. Её Нюрка точно не хотела забывать. Напротив, она помнила каждую секунду того волшебного вечера.
Всё произошло в коридоре пятого этажа гостиницы, где и сегодня она работала. На пятом этаже люксы, их убирает Эльвира. Но Эльвира заболела, и на её участок поставили Нюрку. Поставили так поставили, ей тогда вообще плевать было на всё, что происходило во внешнем мире. Она автоматически пылесосила, передвигала мебель, вытирала пыль. Не девушка, а зомби из дешёвого ужастика. Стеклянные глаза, механические движения. Утром одна мысль надо встать и пойти на работу. На работе, после принятой таблетки, никаких мыслей совсем. Вечером дежурный разговор с мамой ни о чём, домашние заботы, ещё одна таблетка, и спать, спать, спать. Волшебные таблетки отключали сознание ровно на столько, чтобы не думать ни о чём лишнем. Только элементарные бытовые действия, только односложные ответы.
А в тот день она таблетку выпить забыла. Просто забыла. Зашла в очередной люкс, стала снимать постельное бельё. Откинула одеяло и увидела на простыне что-то длинное и красное. Машинально подобрала и завизжала. Использованный презерватив. Липкий и полный того самого Опять оно И тот же запах свернувшегося белка Воспоминания накатили волной, все сразу. И лицо, угловатое, некрасивое, с юношескими прыщами. И прикосновения, холодные, грубые, чужие. И унижение, такое сильное, что на его фоне даже боль там, внизу, показалась второстепенной.
Она вылетела из номера, стекла по стене и заплакала. Сидела на корточках, обняв коленки, и выла, раскачиваясь вперёд-назад. Чёрт знает, что он подумал, увидев горничную в таком виде. Мог бы и мимо пройти. А мог вообще на ресепшн позвонить и возмутиться. Пятизвёздочная гостиница! Каждый день новые колготки! А тут истерика. Её бы не выгнали, конечно, вошли бы в положение. Захра-то знала, что с ней произошло. Но неприятности Нурай всё равно бы нажила.
Но Туманов на ресепшн жаловаться не пошёл. Остановился, протянул руку и легко, как котёнка, поднял её на ноги.
Такая красивая девушка и плачет, проговорил он, и от одного только голоса у Нюрки внутри всё перевернулось. Ну, кто обидел?
Он держал её за плечи, и разум Нурай кричал, что нужно бежать отсюда как можно скорее. Он мужчина. Он прикасается к ней. Он такой же, как все. А тело, которое должно было содрогаться от отвращения, плыло и таяло. Нюрка чувствовала, что теряет над ним контроль. Так хотелось прижаться к этому большому, сильному и надёжному человеку. И объяснить, почему она плачет. Как будто он мог всё исправить.
Так кто тебя обидел? допытывался Туманов.
Ни-икто, пробормотала Нюрка.
Просто так плачешь? Рассказывай! Постояльцы раковину разбили, а на тебя теперь её вешают? Из номера деньги пропали? Или просто ноготь сломала? Какие там ещё у вас, девушек, беды случаются? Ну хватит уже реветь! Держи платок.
Просто так плачешь? Рассказывай! Постояльцы раковину разбили, а на тебя теперь её вешают? Из номера деньги пропали? Или просто ноготь сломала? Какие там ещё у вас, девушек, беды случаются? Ну хватит уже реветь! Держи платок.
И вытащил платок из кармана, отдал ей. А в следующую секунду его окликнул какой-то лысый мужик.
Всеволод Алексеевич, ну сколько тебя ждать? Выезжаем через пять минут! Опять к девушкам пристаёшь? Опоздаешь ты на концерт, друг мой.
Ничего, без меня не начнут, хмыкнул Туманов, однако заторопился. Потрепал Нюрку по плечу, подмигнул ей. Мне пора. А ты не плачь, перемелется мука будет.
И ушёл. Нюрка так и не успела ему рассказать, что с ней произошло. Да и не рассказала бы ни за что на свете.
***
Почему так долго? Я есть хочу!
Мать стояла в прихожей. В одной руке держала эмалированную миску, в другой ложку, и стучала ложкой об миску, отбивая себе ритм: «Есть хо-чу! Есть хо-чу!».
Сейчас, сейчас будем есть, Нюрка отобрала у неё ложку. Не стучи, пожалуйста, голова после работы чугунная.
На самом деле она прекрасно погуляла, прошла всю набережную из конца в конец, и до дома тоже добиралась пешком, проигнорировав автобус. Брела, не спеша, по улицам, сначала, в центре, чистым и красивым, выложенным плиткой, сверкающим витринами дорогих магазинов, потом узкими, грязноватыми, зато такими знакомыми, постепенно уходящими в гору. В итоге пришла на полчаса позже обычного.
Пробки, мам, везде пробки!
Она уже привычно металась по их скромным тридцати квадратам, делая несколько дел сразу: кастрюлю с супом на плиту, чёрт, на один раз осталось, надо сегодня готовить, куртку в таз с порошком, пусть замачивается, коту корм насыпать, лоток ополоснуть. В комнате, служившей им и залом, и спальней, заметила рассыпанные по полу обрезки бумаги, схватилась за веник.
Это что, мам?
Я снежинки вырезала! Смотри, правда, красивые?
К оконному стеклу синей изолентой были прилеплены две кособокие снежинки.
Новый год же скоро!
Очень красиво, мам, согласилась Нюрка, выметая обрезки. Ты молодец! Иди, мой руки, сейчас будем кушать.
Через два дня заканчивался май. Впрочем, Нюрка давно ничему не удивлялась. Улыбаемся, улыбаемся, всё хорошо! У них всё всегда хорошо!
С улыбкой она разливала суп по мискам. Дюшбара, мамин любимый, с маленькими пельмешками. Готовить дюшбару Нюрку учила бабушка. Они вместе раскатывали тесто, тонкое-тонкое, почти прозрачное на свет. По преданию, такой суп варила девушка для семьи будущего жениха, чтобы показать, хорошая ли она хозяйка. Чем больше пельмешек умещалось на ложке, тем мастеровитее считалась невеста. Бабушкиных пельмешек на ложке умещалось двенадцать, Нюркиных только семь.
Бабушку Наурыз она вспоминала каждый день: когда чистила обувь перед выходом на улицу («лучше выйди в мятом платье, чем в грязной обуви!»), когда жарила кутабы («только на очень горячей сковороде, иначе сока не будет!»), когда шла мимо сквера, где бабушка с ней, маленькой, всегда гуляла. Бабушка научила её всему: читать и писать, ещё до школы, заплетать косички и вышивать гладью, готовить и поддерживать дом в чистоте. И улыбаться, ни смотря ни на что, её тоже бабушка Наурыз научила. Вот только музыке она, один из лучших концертмейстеров Баку, внучку учить не стала. Сразу поняла, что большого музыкального таланта у Нюрки нет, а раз так, и незачем ребёнка мучить. Да и хватало ей музыки и нерадивых учеников на работе.
Ты моя помощница, часто повторяла она Нюрке. Я зарабатываю денежки, а ты присматриваешь за мамой, договорились?
И Нюрка присматривала, лет с пяти зная, что она большая, а мама маленькая. Разогревала еду, приставляя к плите скамеечку, чтобы дотянуться и зажечь газ, читала маме сказки, играла с мамой в куклы. Потом Нюрка пошла в школу, и мама играла уже одна. А Нюрка стала догадываться, что их семья не совсем обычная. Её никто никогда не забирал после уроков, домой она шагала одна. Ей нельзя было остаться на школьном дворе побегать с подружками, потому что дома ждала голодная мама. Да и подружек-то не было. Как-то так получалось, что Нюрка всегда сама по себе.
Когда Нюрка училась в пятом классе, бабушка ушла на пенсию. Пришлось уйти после инсульта перестала слушаться левая рука. Наурыз-ханум быстро поднялась на ноги, то ли инсульт был не слишком сильным, то ли воля человека возобладала над болезнью. Но играть на пианино бабушка уже не могла. Их и без того шаткое материальное положение стало ещё хуже, теперь они жили на две пенсии, бабушкину по старости и мамину по инвалидности. Наурыз одной рукой перешивала для Нюрки свои концертные платья, превращая их во вполне приличные школьные наряды. На выпускной бал после девятого класса Нюрка тоже пошла в таком перешитом платье, хотя к тому времени уже предпочитала брюки и майки. Поступать решила на повариху. Готовить ей нравилось, и потом, стоя у котла, никогда голодной не останешься, и ещё домой принесёшь. И над книжками сидеть не надо. Очень Нюрке не нравилось над книжками сидеть.