Вам привет от вашей дочери, Таисия Алексеевна, выговорил он.
Что с ней?
Ничего Все в порядке.
Правда?
Честное слово.
Не стыдно ей! сказала Таисия Алексеевна, успокоившись. Гоняет ко мне своих знакомых У нас тут потише, не то что у них там Штаб ведь!
Чаушев не успел сказать, зачем он пришел. Литовцева встала:
Посидите, я чайник поставлю. Нет, без чая я вас не отпущу. Замерз, как ледышка, и церемонится!
Она вышла, и Чаушев уразумел, что сидит за партой, на самом краешке, с ногами в проходе. Он сел удобнее. Перед ним на столике маячила стопка тетрадок, в мерцании коптилки она то вырастала, то сжималась. Он погладил парту, нащупал чьи-то вырезанные перочинным ножом инициалы.
Литовцева вернулась с двумя стаканами и тарелкой.
Сахар у меня кончился, а чай всегда есть. А это лепешки моего изобретения. Нет, вы должны попробовать! Что за непослушание в классе! цыкнула она с притворным гневом. Съешьте и угадайте из чего!
У Чаушева нашелся кусок сахара, он расколол его, и они стали пить вприкуску горячую горьковатую воду, отдававшую чем-то лекарственным. А лепешка оказалась странного, смутно знакомого вкуса.
Цикорий! объявила Литовцева с торжеством. У меня две пачки, целых две пачки сохранились. Довоенный еще! Перерыла все на кухне, когда съехать решила. Батюшки, вот неожиданный подарок! Еще перец завалялся Простите, я и не спросила: как вас зовут?
Михаил, ответил Чаушев.
Представиться надо было иначе. Услышал бы это Аверьянов, всыпал бы по первое число за мягкотелость, за интеллигентщину. Но Чаушев не мог заставить себя держаться по-другому с Таисией Алексеевной. Наверно, всему виной ее голос. Чаушев чувствовал, что готов верить всему, что произнесет этот голос, идущий прямо в душу.
Миша, настанет же срок и скатерть будет чистая на столе, и перец понадобится Говорят, под Пулковом оттеснили немцев. Вы не знаете?
Да, потрепали их, согласился Чаушев, хотя ни о чем таком сведений не получал.
Слава богу, Миша!
Таисия Алексеевна, я из контрразведки, начал он наконец. Я насчет вашей бывшей домработницы, насчет Дорш. В связи с одним делом
Она же умерла.
Да. Но некоторые данные о ней необходимы
Ничего нового он не добыл. Да, дед был немец, обрусевший немец, а сама она немка на одну четверть. В сущности, вовсе не немка. Ненавидела мерзавцев фашистов, как все нормальные люди. Нет, она одинокая, родных нет. Замужем была за слесарем, прожила с ним два года. Бросила его: пил очень. В Каховке у нее тоже теперь никого нет. Были две тетки, давно умерли. Кто был отец? Видимо, человек не бедный. Она почти не упоминала
Видите ли, сказал Чаушев, у одного гитлеровского агента имелся ее адрес.
Литовцева отшатнулась:
Господи! На что им она?
Пока неизвестно. Мы ее ни в чем не обвиняем. Немцы ведь стараются взять на учет всех, кто арийской расы так называемой.
Да какая же она немка! Она понятия не имела, где Германия на западе или на востоке. Немка! Марта наша фантастика! Ну и ну! Марта наша и Германия! Поглядели бы вы на нее! Нет, нет, клянусь вам, от нас бы она не скрыла, если что Зина ей была вместо дочери. Я ей давно говорила: «Марта, нечего тебе тут делать, в городе, поезжай в Токсово. Там спокойнее, и картошка, вероятно, есть у хозяев. Они люди запасливые». Так где же! «Как я, говорит, Зиночку брошу. Я там изведусь одна»
Что ж, спасибо, сказал Чаушев, поднимаясь. То, что я вам сообщил, это между нами, конечно.
Разумеется
Вот еще что Надо уточнить: когда она уехала?
Вопрос почему-то смутил Таисию Алексеевну. Она передвинула чашку, потом вернула на место.
Когда же? Позвольте, когда, когда? Она пришла ко мне проститься
Дату не помните?
Двадцать пятого, сказала она, подумав. У нас в тот день сосед умер в квартире. Еще утром, знаете, спрашивал, нет ли у кого летних брюк полотняных. Мечтал в Среднюю Азию эвакуироваться. Очень ему хотелось купить. Именно полотняные Да, двадцать пятого. А когда уехала Марта? Того же числа вряд ли Уже поздно было. Нет, где же ей было успеть!
Противоречий больше нет как будто. В Токсово Марта Ивановна прибыла двадцать шестого.
Проверку можно считать законченной. Хоть это с плеч долой! Самое неприятное для Чаушева в его профессии необходимость сомневаться. Ему хочется верить людям. А за Таисию Алексеевну он готов поручиться. Чем угодно
Противоречий больше нет как будто. В Токсово Марта Ивановна прибыла двадцать шестого.
Проверку можно считать законченной. Хоть это с плеч долой! Самое неприятное для Чаушева в его профессии необходимость сомневаться. Ему хочется верить людям. А за Таисию Алексеевну он готов поручиться. Чем угодно
Они вышли вместе, она вспоминала, охала, волновалась.
Постойте! она схватила его за рукав. Если им такая Марта нужна, значит, им не сладко а? Ну, скажите, права я или нет?
Правы безусловно, сказал Чаушев.
Простившись, он заспешил на Литейный. Итог плачевный. Все усилия как вода в песок. От Аверьянова не миновать разноса и за неудачи, и небось еще за чрезмерную откровенность с Литовцевой.
Совсем как тетя Шура, думал он, перебирая картины своего детства. Она тоже была учительницей. Малыши кидались к ней по пыльной улице городка со всех ног. Она излучала ласку, всегдашним ее состоянием было какое-то опьянение жизнью, природой, всем. Бывало, зарядит дождь, осенний, нудный дождь недели на две. А она все твердила, глядя на небо: светает, дети! Так и прозвали ее, неуклюже и мило, тетя Светает.
Тут ему представился переводчик Митя Каюмов, сослуживец, ровесник. «Кто тебя за язык дергает? поучает он. Аверьянова не касается, каким образом ты достаешь материал. Подавай ему результаты, и хватит с него!» Каюмов щурит узкие черные глаза, посмеивается. Он доволен собой и старшими. Здорово он умеет ладить с начальством! У Чаушева так не получается. Его в самом деле словно дергают за язык.
Против ожидания, полковник одобрил поведение Чаушева. Усмотрел то, чего вовсе не было, тактику.
Литовцева, говоришь, в тревоге? Это хорошо. Мало ли по какой причине человек тревожится. Установим за ней наблюдение.
Ни к чему, по-моему, сказал Чаушев.
Ох, Чаушев, Чаушев! Чайком тебя угостили, ты и Смотри, боком тебе выйдет чай как-нибудь. Из каких она?
Из мещан.
Мещане разные была. Иной мещанин тысячами ворочал. У нас, например, в Брянске
Чаушев уже слышал про брянского воротилу.
Я думаю, следует взяться с другого конца, Павел Ефремович, сказал он. В Ленинграде много уникальных вещей и целых коллекций, не только в музеях, но и в частных руках. В Эрмитаже все важнейшие ценности на заметке. Случись ЧП дают тревогу. Однако на какой-нибудь мелкий казус музейщики могли не обратить внимания. А если третий находится в городе, если он действует, подбирается к нашему добру, то где-то уже оставил след.
Не лишено, кивнул Аверьянов.
Чего не лишено он обычно не уточнял. Но ясно, он одобрил намерение Чаушева.
Чаушев приближался к Эрмитажу с некоторым благоговением. Еще в детстве на окраине северного портового города он слышал от матери: «Поедешь в Ленинград, будешь в Эрмитаже». И рисовался ему Эрмитаж огромным, сказочным дворцом, полным всяческих диковин и чудес.
Мать называла имена Рубенса, Рембрандта. Позднее Чаушев, курсант военного училища, вынужден был покривить душой в своем письме родителям. Чтобы не огорчить их, он не поскупился на восторги и на восклицательные знаки. На самом деле ему больше всего запомнились тогда царские механические часы с большой позолоченной птицей.
Старые мастера кисти озадачили Михаила. Они же все верующие! А то зачем бы они писали такую массу богов и святых? И что прекрасного в этих картинах? Те же иконы, но на другой манер. Однако что-то заставило прийти в Эрмитаж еще раз, потом еще. Михаил размышлял, мучился.
Впоследствии, став командиром-пограничником, он привозил в Эрмитаж бойцов с заставы. Нередко он растолковывал им, вежливо притихшим, объяснения экскурсовода, подчас слишком мудреные.
Сейчас, выходя на набережную, Чаушев невольно ускорил шаг. Хотелось поскорее убедиться, что Эрмитаж цел, что его окна по-прежнему смотрят на ледяные торосы Невы. Он знал, что стены залов оголились, что самое драгоценное еще в начале войны вывезли из Ленинграда и многие полотна свернуты, покоятся в подземных хранилищах.
Но есть здания, без которых Ленинград, в сущности, немыслим. В их числе Эрмитаж с его атлантами израненные осколками, они все несут свою службу и сделались как бы ветеранами войны.
Жизнь Эрмитажа теплилась преимущественно в подвалах. Чаушев нажал медную ручку двери, резнувшую холодом, вошел и тотчас же извинился, увидев, как вздрогнула седая женщина, сидевшая за конторкой красного дерева перед раскрытым альбомом.
Вам что угодно? произнесла она строго и оглядела Чаушева с головы до носков ботинок.
Отвечая, он косился на альбом, и женщина перехватила его взгляд.
Аксамит, произнесла она столь же сурово простуженным баском, и только глаза ее под шапкой-ушанкой потеплели.
Чаушеву попадалось это слово в каком-то историческом романе. Пальцами, торчавшими из прорезей перчатки, женщина переворачивала толстые листы, осторожно приподнимала легкие прокладки. Вспыхивало узорочье старинных тканей.
Это типично для петровского времени Вы имеете представление, во что были одеты тогда офицеры, вельможи?
Нет, признался Чаушев.
Она приказала ему подойти ближе и долго не отпускала, а потом передала другой ученой женщине тоже в ватнике и в таких же перчатках, как у трамвайного кондуктора.
Что вам угодно? спросила она точь-в-точь как первая, с той же повелительной интонацией.
Моя миссия, видите ли
Он ощущал себя невеждой в храме науки и понял, что выражается необычно, в высоком стиле.
Его повели по темным коридорам, держа за локоть, чтобы он не ушибся на повороте. Щелкнул замок, визгнул засов. Маргарита Станиславовна так звали хозяйку кладовой светила фонариком-жужжалкой. Острый луч коснулся стеллажей с коробками, скользнул по бедру мраморной нимфы.
Сию минуту, я вам покажу Может быть, вы нам поможете
Она вручила фонарь Чаушеву, подняла с пола квадратный ящик, отперла крышку. Чаушев увидел слона приторно лоснящегося, напоминающего елочную игрушку своим резким, нескромным блеском.
Слон лежал в бархатном ложе, сладко развалясь, бесконечно чуждый всему окружающему и этой промерзшей кладовой, и голодному городу, и людям в ватниках, для которых буханка хлеба дороже золотых гор. Потому-то Чаушев и не узнал золото, благородный металл.
Два килограмма, сказала Маргарита Станиславовна. Но дело не в этом. У него, между прочим, глаза бриллиантовые. Крупные камни. Но дело не в этом. Тут что-то было написано. Вам видно?