В хирургическом отделении больницы имеется все необходимое, можете не беспокоиться.
У меня нет даже бритвенного прибора, чтобы привести себя в порядок побриться к приходу родственников и жены на свидание, начал заводиться Сергей. Даже, если меня посетят дикие мысли о кончине вы понимаете, какие именно мысли я хочу до вас донести такие неприятно пахнущие, как гнойнички, мыслишки, я не смогу исполнить что задумал. Вены не перерезать, остается только грызть.
Что вы сказали, молодой человек?
Ах, вы не слышали. Так и не надо.
А вот что вас должно волновать, продолжил, как ни в чем ни бывало, эскулап, так это правильное диагностирование вашего случая болезни и установление необходимости в срочности операции. Поэтому лежите и не шевелитесь. Сейчас вас отвезут в палату, где вы дождетесь прихода главного хирурга.
Надеюсь, на этом все мои злоключения закончатся.
Этого я вам не обещаю, но уверяю Сергей моментально додумал за него: «что в его силах он сделает, а что нет извиняйте», что никто до вас не жаловался.
Да и я не начал было оправдываться Сергей, но прибежавшие санитары уволокли его дребезжащий, как катафалк, передвижной железный бивуак куда-то вниз по длинным коридорам, затем в лифт, и, наконец, выгрузили где-то в полутемном потемкинском зале с высокими сводами с гулко отдающимся эхом, пока колесики цокали и гремели по стыкам в кафельных полах.
Его одиссея по больничным палатам началась.
8
Он не надеялся, что она придет, тем более что она разыщет его в этом, по сути, чужом ей городе за сколько же? да, почти за десять лет жизни проживания тут. Она так и не обрела корни, не пустила их в землю. Потому что эти безвольные потуги приобрести подруг, любовников (после измены и оставления ее мужем), ничего ей не дали в плане развития патриотических чувств по отношению к новой родине. Она покинула старый дом, а новый не нашла. Или ей не дали его найти многочисленные, но бесполезные советчики, сославшись на сложность постреволюционных процессов в стране, противоречивость и множественность семейных отношений, в коих она, по старинке или по невежественной глупости, ничегошеньки не понимала и не хотела понимать.
И международное положение прибавь сюда, какое сложилось в мире, вокруг нас, настаивал на ее беспринципной и пагубной неосведомленности свёкор, вскоре после их разговора ушедший в мир иной, туда, где его знания ему не пригодятся, хуже не придумаешь. И как, позвольте вас, милочка, спросить: как нам жить при всем при этом?
Как жили, робко предложила Оля.
Невозможно, никак невозможно. Новый век новые правила.
Век-то новый, но жила она, как и прежде замкнуто в четырех стенах. С ребенком, теперь уже юношей, даже не отроком, который был вроде нее, такой же отсталый в бытовом плане, неподготовленный к бытовухе, неучёный. Да и откуда ему было подчерпнуть сведений, если тыща в месяц на жизнь, на все про все, на хлеб и на квас, или воду. Выйти на улицу к друзьям стыдно, девчонки сторонятся, считают скупердяем. «Пусть лучше так считают, чем узнают правду», логично рассуждал он, боясь, что кто-нибудь разубедит их и развеет неведение.
Вот и выбрал он, как заменитель, местную библиотеку, где просиживал часами за книгами по биологии его тайной страстью, и бесконечные демагогии с матерью, лежа на диване с задранными вверх ногами, прислоненными к стенке, при его немалом росте, достающие едва ли не до потолка.
Правила для дураков написаны, философствовал он, разгрызая истончившийся леденец (все философы сладкоежки). Их можно и нужно учить, но исполнять необязательно.
Как же так, удивилась Оля. Ты же будущий юрист или философ или дипломат. Как же ты без знаний законов? А если их не исполнять, то, что получится: делай, что хочу. Анархия.
Брось, ма. Ты знаешь, о чем я. Правила, то бишь законы, что эта конфета. Ее можно обсосать, а можно обгрызть. Результат один и тот же. Каждый пользуется ими, как ему вздумается, извлекая максимум удовольствия из процесса. А потом выкинет за ненадобностью, или как попользованную и закончившуюся, от которой следа не осталось. И возьмется за новую: они, собственно, и похожи друг на друга, как близнецы, все эти правила, морали, своды законов. Я на эту тему даже когда-то доклад подготовил, но его все равно никто не понял в классе одни дебилы у нас собрались. Им до меня еще расти и расти.
Брось, ма. Ты знаешь, о чем я. Правила, то бишь законы, что эта конфета. Ее можно обсосать, а можно обгрызть. Результат один и тот же. Каждый пользуется ими, как ему вздумается, извлекая максимум удовольствия из процесса. А потом выкинет за ненадобностью, или как попользованную и закончившуюся, от которой следа не осталось. И возьмется за новую: они, собственно, и похожи друг на друга, как близнецы, все эти правила, морали, своды законов. Я на эту тему даже когда-то доклад подготовил, но его все равно никто не понял в классе одни дебилы у нас собрались. Им до меня еще расти и расти.
И Иннокентий самодовольно оглядел свои длинные ноги, оканчивающиеся серыми в полоску хлопчатобумажными носками на ступнях, один из которых прорвался на большом пальце и оголил белый гладкий, без заусениц, срез давно не стриженого ногтя.
Давай зашью, сынок, сказала Оля, придвигаясь ближе, и состригу. Что ты ходишь, как оборвыш?
И так сойдет. Лень вставать, не меняя позы, ответил Кеша, и рассмеялся. Так вентиляция для ног лучше, проветриваются постоянно, не завоняют.
Раздался звонок телефон издал два однообразных семафорных гудка, затем смолк, и еще один короткий. Условный сигнал.
Иди, это тебя, усмехнулся Кеша. Дядя Сережа, собственной персоной. С ним-то ты будешь говорить сегодня, или тебя ни для кого нет?
С ним буду, утвердительно ответила Оля.
Это кто? на всякий случай спросила она.
Это я, Сергей.
Тебя плохо слышно. Ты откуда звонишь? Не из дома?
Нет
Что случилось?
Почему ты это спрашиваешь? Ты что, считаешь, что что-то должно случиться?
Ну, неожиданно вдруг В такое время. Не из дома.
Не оправдывайся, не надо. Да случилось, но ты не расстраивайся. Ничего серьезного. Я сейчас нахожусь в больнице. Только это пустяки. У меня был аппендицит, теперь его нет вырезали вчера утром.
Что ты говоришь!?
Да такие дела
Как же ты добрался до телефона? Я слышала, что после этого вставать трудно и надо лежать.
Я и лежал. Надоело.
К тебе приехать? спросила Оля и стала вслушиваться в тишину.
Сергей молчал.
Я не слышу: к тебе приехать? Повтори, что сказал я ничего не слышу.
Нет, не надо.
Сергей вдруг подумал, что зря ее побеспокоил, живо себе вообразив, как она собирается в дорогу через всю Москву (не на край света, но все-таки), как упаковывает сумки с быстро собранными гостинцами: наверное, яблоки, апельсины, возможно, докторскую колбасу, чтобы не опух с голоду на кашах, белый хлеб, печенье, чем там еще набивают авоську хлопочущие о своих мужьях жены безвозмездные санитарки, труд которых не оплачивается государством. И тут же успокоил себя мелькнувшей, хоть и кощунственной, но все же действующей расслабляюще, как будто массаж мышц души занял считанные секунды, мыслью, что, скорее всего, у нее и собрать-то нет ничего ему в больницу. Разве, ту же кашу в термос.
Может быть, что-нибудь привезти?
Он ухмыльнулся.
У меня все есть. Не нужно ко мне приезжать, я сам скоро к тебе приеду: говорят, что выпишут через несколько дней, максимум неделя.